Я и некто по фамилии Нечто находились в сквозном весеннем свете. Между весенним, летним, осенним и зимним светом нет разницы. Поэтому мы пребывали в некоем временном свете. И он был сквозной, что усложняло наше положение.
Тот, с кем я была, сказал в итоге, что он Герман с литературной фамилией Германт.
- О, - произнесла я с восхищением, - ты - Герман Германт, какая прелесть.
- Я - Герман Германт, - подтвердил он, - потомок тех самых.
- О! - удивилась я.
Без сожаления, мы помолчали несколько минут, вслушиваясь в иное.
- Ты слышишь? - Это Герман Германт.
- Да.
- Кто-то хрипло поёт: "Журчат ручьи".
- Я это слышу.
- Кто это?
- Солнце, приложив усилие, надавило на старый снег и он вынужденно потёк. Он жалостливо издаёт звуки "журч-журч".
- А поёт кто?
- А те, что уже журчат, приобретя холодную хрипотцу, поют: "Журчат ручьи".
Герман промолчал. Удовлетворённо.
Белый день, доведённый до состояния вечера, настырно ждал чего-нибудь. Мы - я и некто по фамилии Нечто, догадались, что он терпеливо ждёт белых и чёрных клонов, чтобы они пришли и высказались ему в серое лицо, в надежде, что он их поймёт. И они по-козлиному пришли, по-конному прискакали. Он посерел окончательно и возгласил:
- Ах вы, клоны мои, клоны чёрные да клоны белые.
- Это мы,- сказали они группой из тринадцати предметов.
- Ах вы, добрые мои, откровенные, - напевал он, не в состоянии угомониться.
- От безысходности мы интегрировались в малочисленную команду сутулых писателей, чтобы помочь им выпрямиться.
- Ой-ёооо! Не верю.
- Не верь, не бойся, попроси, мы возьмём белила в руки и ты станешь белёхоньким.
- Без подробностей, пожалуйста.
- Вот, среди нас стоит хрустальный провинциал и хочет что-то сказать.
- Пусть говорит.
- Я из хрусталя родился и меня пугают клоны.
- Оппа!
- Я из хрустального села, боюсь, что меня изобьют клоны.
- Оппа! Нового ничего не скажешь?
- Нет.
- Иди прямо в ночь, когда нагуляешься, придёшь, поумнеешь, я тебя помирю с клонами и их кулонами.
- Да, я хочу.
И некто по фамилии Нечто сказал:
- Пить из ручья.
- Иди и приходи, - кто-то ему посоветовал.
Наклонившись, он сунул узкие уста в ручеёк и испил то, что текло и журчало. И его стали обзывать "Журчалик".
- Журчалик так Журчалик,- сказали мы дружно,- Журчи, клонируйся, рожай себя тринадцать раз на дню и наклади на кукол трепотню.
