Я бы с удовольствием задушил древнего основателя нашего города за то, что именно здесь он решил, почему-то,что «городу быть». Не мог придумать его где-нибудь в жарких странах, поближе к морю, например? А нам – расхлёбывай! Середина мая, а на улице какая-то отвратительная морось, которая даже свежие листья на деревьях делает похожими на застиранное бельё. И зябнут плечи, и душа зябнет в ожидании тепла и лета, уюта и счастья. Сижу вот так после последнего урока, смотрю в окно. Цепляюсь мыслями хоть за что-нибудь хорошее, чтобы, пользуясь термином из науки нашей педагогики, «выйти на позитив», и вдруг в двери кто-то скребётся. Именно скребётся, робко так и уныло, в контексте заоконного мая.
- Да-да, входите, не заперто,- говорю.
И заходит… Дашка моя, любимая. Ах, как же долго мы с нею не виделись. Я учил её два последних школьных года. И была она одной из самых славных моих учениц. Всего, за всё то время, что я работаю в школе, ну, вот прямо выдающихся было у меня, пожалуй, пятеро. В разные годы, в разных классах, но все – талантливы, по-настоящему. Дашка на этом своеобразном «пьедестале почёта» – вторая, наверное. Всегда немногословная, собранная в маленький женский кулачок, коротко стриженные волосы, завитые «в мелкий бес». И абсолютно умные, ангельски распахнутые в мир незабудковые глаза, пожалуй, слишком синие, чтобы быть безупречными.
Такими же глазами бог одарил её отца, который ходил на все родительские собрания и сидел за первым столом, аккуратно записывая всё, что на собрании говорили. Он мне ужасно нравился ровно до той поры, пока я не узнал, что Дашку он, за малейшую провинность, лупит. Ремнём. Прямо по-настоящему. Я пытался поговорить с ним, потому что всю жизнь глубоко верую в то, что нельзя касаться детей руками. Даже простые подзатыльники могут стать тем, что навсегда поломает детскую душу и проложит ров между чадом и родителями. И не зарастёт этот ров бурьяном лет, и не смоют его майские дожди во веки веков и присно.
Он слушать меня не стал, сославшись на то, что сам имеет педагогическое образование, хотя и работает риелтором. А потому ему виднее, как воспитывать собственную дочь.
- Ну, тогда - конечно,- закончил я так и не начавшийся разговор.
Думаю, что не «благодаря», а всё же «вопреки» стараниям папы, Дашка окончила школу с золотой медалью и поступила в хороший институт, который тоже оказался для неё благополучным. А четыре года назад привела ко мне Стёпика, сына, в пятый класс, тоже похожего на деда глазами и шевелюрой. Боюсь сглазить, но думаю, что Стёпка мою «золотую пятёрку» возглавит. Гордился я им, как личным творением. А почему, собственно, «как»? Он ведь и был таковым, отчасти. Как становились моими детьми десятки удачных и не совсем, красивых и не очень. Но все они – и мои дети тоже.
- Я к вам, Григорий Пантелеевич. Поговорить пришла,- начала Дашка моя прямо с порога.
- Вот как мне хорошо сразу стало, что пришла. Так, сама, без собрания. Здравствуй, мой ребёнок любимый. Будем пить кофе? Курить? Я забыл, ты куришь или так и не научилась?
- Так и не научилась, Григорь Пантелеич, после того случая, в девятом классе, помните? Ну, когда вы меня с девчонками застукали, как мы пробовали? Мне тогда так стыдно стало, что просто ужас какой-то. С тех пор всё так и стыжусь, не курю.
Я делаю вид, что «хо! Конечно, конечно, помню! Разве такое можно забыть!..», но, признаться, слышу об этом впервые. Не путает ли она сама чего?
Садится девочка моя драгоценная к моему столу, только напротив, как в старые добрые времена. Будто начнём мы с нею сейчас дискутировать о Раскольникове и о том, действительно ли любит он Соню Мармеладову. Ах, как же хорошо мы тогда с нею говорили!..
Сидит. Разглядываю. И вижу, что стала красивой. Ушли угловатость и скованность движений, волосы отросли, глаза стали какими-то … призывно лучистыми – настоящая женщина.
- Ну, что привело тебя ко мне, прЭлестное дитя?- пытаюсь острить я.
А Дашка тон мой игривый не подхватила, серьёзно начала:
- Горе, учитель, настоящее горе. И не знаю, справлюсь ли с ним сама, без вашей помощи. Я ведь одна совсем. После того, как Игорь погиб, замуж так и не вышла…
Я знал историю с Игорем, потому что он тоже был моим учеником. И тоже был умницей. Только учился двумя годами старше Дашуньки. Дружили они ещё в школе, а где-то на последних курсах института поженились. Помню, что перед их свадьбой ко мне приходил Дашин папа и всерьёз интересовался, что я думаю об Игоре, «не испортит ли он им породу»? Так прямо и сказал! Потому что дорожил очень тем, что они оба с супругой «золотые медалисты и краснодипломники». Помню, что мне очень тогда хотелось что-нибудь обидное сказать этому «элитному папе», заботящемуся о «чистоте расы». Но – сдержался, слава богу.
- Да, я помню всё, моя дорогая. И жалею вас со Стёпкой. Так что же случилось?
- Случилось, Григорий Пантелеевич, случилось страшное! Степан меня вчера … (кусает губы, слова подбирает, гасит готовую зардеться на ресницах слезу)… Ударил он меня, Григорий Пантелеевич! Вот что случилось!! - уже почти кричит она.
- Кто? Стёпа? Я не верю тебе… нееее-не может этого быть. Это же – Стёпа наш. Твой и мой… Значит, что-то случилось, что-то не так пошло, а ты не заметила этого в самом начале… Так. Давай, всё по порядку. Не торопись. Успокойся. Может, всё-таки, кофе?
Дашка удивительно по-бабьи как-то сморкается в носовой платок и бубнит, как школьница:
- Давайте, давайте вашего замечательного душистого кофе. Мы, когда учились, то всегда, после перемены, входя в класс, нюхали воздух: всем нравился его запах.
- Значит, давай кофе. А я закурю, пожалуй. Если ты, конечно, не возражаешь?
- Курите, конечно. Запах ваших сигарет тоже помню…
- Ладно. Ты пей, пей. И не торопись. Когда успокоишься, начнёшь рассказывать. А я пока буду курить и на тебя смотреть…
Молчит, пьёт. Думает о чём-то. Хорошо, что сразу не начала. Вот сейчас соберётся и начнёт с самого главного. Сама почувствует, мне рассказывая, в чём прокололась со Стёпкой.
- У меня, Григорий Пантелеевич, Степан ведь ребёнок беспроблемный. С ним ещё в детском саду можно было вполне по-взрослому разговаривать. И слушать всегда он умел, и слышать. Это Игоря заслуга. Он, когда Стёпка ещё грудным был и начинал капризничать, а я никак его успокоить не могла, брал его на руки, прижимал к груди и что-то рассказывать ему начинал. И затихал наш сынок у отца на руках, слушал его, слушал, а сам обхватывал того за шею и прижимался к нему щекой. А когда Игорь погиб… сын стал сразу как-то особенно внимательно ко мне относиться, оберегать меня, что ли. Я ему очень благодарна тогда была. Да почему же – только тогда? И сейчас. И всегда…
А вчера сидим, ужинаем. Я рассказала ему, что нового у меня на работе. Пришла его очередь делиться школьными новостями. Он призадумался как-то, молчит. Я даже спросила, не заболел ли он.
- Нет, мам, всё отлично,- отвечает.- Просто я сегодня после школы деда встретил. Он на лавочке у подъезда сидел, сказал, что меня ждёт. Я предложил подняться в квартиру. Он не захотел. Сказал, что разговаривать будем здесь. И поговорили. Дед говорит, что я порчу тебе жизнь самим фактом своего существования, что именно потому, что у тебя я есть, ты не можешь никак наладить свою личную жизнь. А потому будет разумнее, если я сменю место жительства и стану жить у него. Ведь после бабушкиной смерти трёхкомнатная квартира стала слишком просторной для одного…
Я, конечно, стала отвечать, что сын, наверное, не совсем верно истолковал слова дедушки. Хотя знаю, что папа мой иногда бывает категоричен и непоколебим в своих решениях, как гробница Тутанхамона. А Стёпа, знаете, на это что мне выдал?
- Я, мам, уйду от тебя, не стану создавать проблем в твоей личной жизни. Но и у деда жить не буду. Из школы тоже уйду, стану учиться в вечерней. И на заводе работать. А там мне общежитие должны дать…
И собираться стал, даже чай не допил. Я вышла следом в прихожую, стала его уговаривать, чтобы не бросал меня одну, что он для меня всего дороже. А он и не слышит будто, одевается. Я тогда в дверях встала и сказала: «Не пущу!..» Он грубо так оттолкнул меня, а когда я его за рукав ухватила, то локтем, не глядя даже, ударил и дверью хлопнул. И вот я к вам пришла. Что делать? Как дальше жить?..
Откуда я знаю – как? Что могу сейчас сказать девочке моей дорогой?..
И вдруг телефон у меня звонит, мобильный. Без очков не разберу от кого звонок:
- Алло, да. Я слушаю…
- Григорий Пантелеевич! Это Степан Ледин. Вы ещё в школе? Можно, я к вам сейчас приду, поговорить надо? Я – ужасная свинья, учитель…
|