работа-дом-работа-зарплата-кредит-долг-займ-работа-дом, и цедит полстакана. Затем берёт другую, открывает, чтобы смешать.
–Вот зачем это всё? – не выдерживает Голод. – Вот уже какую сотню лет мы здесь собираемся, обсуждаем, пытаемся спорить, а в итоге всё идет по одному, ну двум сценариям? И неужели так будет всегда? Неужели…
Война смотрит прямо на него, Голод осекается, решив, что она хочет что-то сказать ему, но Война обращается к Бармену:
–Полстакана низменных амбиций этому господину за мой счёт.
Бармен оглядывает приготовленные жизни, затем с сожалением сообщает:
–Могу предложить только четверть стакана. Быстро разбирают.
Война смеётся и соглашается:
–А хоть глоток. На халяву, а?
Голод трясётся от бешенства.
–Довольно! – велит Смерть и Голоду приходится смириться. Со Смертью сильно не поспоришь – утащит в Ничто, а оттуда уже не выбраться, и никаких амбиций там не найдёшь.
Бармен ставит перед Голодом на четверть наполненный стакан.
–Пей, пей, – дразнится Война.
Голод пьёт. Он не может себя победить, и не может победить никого. Война с Чумой хохочут ещё громче. Чуме обидно за Голод, но Войну она любит больше.
–Решено! – Смерть снова вступает со своим равнодушным голосом в их лихое веселье. – С завтрашнего дня Чума принимается за работу. Затем Голод. Война, ты следом.
***
Их четверо и они ненавидят друг друга. Их четверо и они не могут друг от друга избавиться.
Чума уходит первой. В её лице, обожжённом всеми болезнями одновременно, не прочтёшь и не угадаешь о чём она думает. А думает она о том, как было бы хорошо, если бы она была одна, или была бы самой главной.
«В конце концов, я поражаю людей в самую плоть, почему я не могу главенствовать? Почему я не могу решать, кто и куда пойдёт, выполняя очередной бессмысленный заказ? Почему я должна подчиняться, почему я должна всегда страдать первой? Почему именно я остаюсь на задворках истории и никогда не получаю ни почтения, ни наград? Люди молились богам войны, молились на то, чтобы их не тронул голод, почитали смерть… а я? А где же я?»
Голод уходит вторым. Он обижен на всех. Он чувствует себя обделённым. В нём кипит обида.
«Разве я виноват, что создан таким ненасытным? Им легко издеваться. Они не чувствуют такой жажды и такой потребности в пище как я. А чего они бы все достигли без меня? что сделали бы без брата-Голода? Война обломала бы зубы, Чума потеряла бы своим язвы и не смогла бы отравить здоровое сытое население, а Смерть…Смерть не отвернуть, конечно, но всё же! Разве сделано мною меньше? Но где же я? Где хоть какое-то почтение? Где уважение? Одно презрение. И от кого?! А я? Я как же?»
Война долго не уходит, она смотрит в лицо Смерти, пытается угадать что-то, прочесть что-то в равнодушном лице, в пустоте-провалах глаз. И не может. Это приводит её в ярость, и она выходит следом.
В ней кипит гнев.
«Да где бы они были без меня? да разве боялись бы их без меня? да все деньги мира принадлежат мне, всё золото и все души. Я могу заразить собою любого, я могу стать идеей. Я могу вести за собой на праведность и защищать добродетель, а могу нести порок. Да из всех них я одна достойна почестей и короны! А они со мной как с равной. Да я выше их! Ведь так? я же выше? Выше, а иначе, не было бы мне места!»
На самом деле у Войны есть место. Как и у Чумы, и у Голода. Но они не совсем правильного мнения о нём. Они все ошибаются насчёт своего положения. Их положение – это места (соответственно) триста одиннадцать, триста двенадцать и триста тринадцать в шестнадцатом ряду заготовленных к употреблению жизней.
–Ещё безысходности? – участливо интересуется Бармен. – Сегодня вы раньше, позволю себе заметить.
Смерть оценивает свой стакан. В руках усталость, на плечах груз всего мира и всех времён, в провалах глаз жжение от вечной бессонницы…
–Наливай! Двойную!
Скромность скромностью, а раз в столетие можно позволить себе расход. В конце концов, доход Смерти всё равно никуда не пойдёт.
Бармен кивает, берёт гордыню Войны, обделённость Голода и забвение Чумы, смешивает…
–Ваша безысходность, – перед Смертью новый стакан.
Смерть склоняет голову в почтении:
–Благодарю, Владыка.
–За счёт заведения, – отмахивается Бармен и отходит к стойке, перебирать заготовленные для напитков жизни.
