Княжна на лесоповале

достоинством.

Приехав в Рязань, он узнал, что их дом конфисковали. Мать приютили дальние родственники, из мещан. На работу его там не брали. Из-за дворянского происхождения. Владимир отправился в Петроград. Ехал с мечтой работать художником. Но не смог устроиться даже дворником. Ночевал на вокзалах. Голодал по несколько дней.

Его приютила Марфуша.

С первых дней она окружила его теплом и заботой. С лаской смотрела на него, ласкового говорила с ним. И как будто немного робела. Марфа вела себя так, словно не Мирославлев был ей обязан, а она ему – за то, что милостиво согласился поселиться у нее.

Прошла неделя, и Владимиру невероятно повезло. Его приняли иллюстратором в одно скромное издательство. Вязмитинов помог. А профессора попросила об этом Марина.

А через неделю пришел барон со всей семьей – супругой, пятнадцатилетней дочерью Ольгой и девятилетним сыном Игорем. Теперь они стали просто Ауэ, без немецкой дворянской приставки.

В своей усадьбе, уже разграбленной, Ауэ прожили недолго. Из армии вернулись дезертиры, вооруженные, агрессивные, и сразу объявили, что «барина барона надо гнать взашей». С бывшими помещиками дезертиры повели себя враждебно и нагло. Ауэ пришлось уехать.

Ясногорские одну комнату оставили себе, другую отдали Ауэ.

У Полины появился защитник. Если Степка Зюзьков дразнил ее, Игорь бросался на него с кулаками.  Степка был старше, сильнее и выходил победителем. Иногда разбивал противнику нос в кровь. Но это Игоря не пугало. Он всегда защищал двоюродную сестру.

При содействии Марфуши барон получил работу – ночным сторожем. Баронесса помогала сестре в стирке и мытье полов.

2

В январе большевики разогнала Учредительное собрание, большинство депутатов которого были эсерами. Большевистская власть стремительно распространилась по стране. Однако весной восемнадцатого начался обратный процесс. Вызвали недовольство тоталитарные методы правления большевиков. Возмутил подписанный ими с Германией Брестский договор, по которому Россия теряла огромную территорию. Левые эсеры, единственные союзники большевиков, Брестский мир не признали и стали все больше отдаляться от них. На юге крепли белые армии. Их костяк составили части смерти. Поднял мятеж чехословацкий корпус. Началась иностранная интервенция. Летом в Москве произошло вооруженное восстание левых эсеров. Оно было подавлено.

После долгого перерыва княгиня получила письмо от мужа. Оно было отправлено из Екатеринодара. Князь сражался в рядах белых.

Как-то днем в комнату Мирославлева и Марфы вошел, потрясая газетой, барон. Владимир рисовал. Марфуша была на работе.

– Вы это читали, молодой человек? Оказывается, мы подлежим перевоспитанию.

– Садитесь, Петр Иванович.

– Благодарю... Пролетариат должен перевоспитать бывшие имущие классы, привить им правильное классовое сознание! – Ауэ желчно рассмеялся. – Люди, которые напиваются и бьют своих жен и детей, которые не знают о существовании Микеланджело, Шекспира, Бетховена, будут воспитывать тех, кто стоит в духовном развитии неизмеримо выше их! – Барон бросил взгляд на эскизы иллюстраций, разбросанные по столу. – Недурно, недурно… А ведь в глубине души простолюдины чувствуют наше превосходство над ними. Не могут не чувствовать. Поэтому и неистовствуют. Поэтому и ненавидят… Дворяне совершенствовались веками. Избавлялись от низменных и пошлых чувств. Воспитывали в себе благородство и честь. Развивали способность воспринимать прекрасное.  Шлифовали умение общаться. Дворянин – образец для подражания. Все люди должны стремиться стать такими как дворяне. Но чтобы дорасти до такого уровня, нужен большой труд. Гораздо проще поставить дворян ниже себя. А еще проще – уничтожить. Чтобы ничто не напоминало простолюдинам об их несовершенстве.

– Я думаю, эта ненависть слепая, подсознательная. Она по наследству передается.

Они немного помолчали. Ауэ смотрел, как Мирославлев рисует.

– Если одной фразой охарактеризовать большевистский переворот, его суть, то это: глумление над нравственностью, – заговорил вновь барон. – Теперь человека определяют не по тому, добрый он или злой, честный или лживый, порядочный или мерзавец, а по классовой принадлежности. Остальное значения не имеет. Беззастенчиво попирается нравственный постулат: нельзя преследовать невинного человека. И вот что удивительно: это происходит в стране, которой правит дворянин!

– Я лишь потомственных дворян считаю дворянами истинными, – заметил Владимир, рассматривая свой рисунок. – Основы личности закладываются в раннем детстве. А семья Ленина, насколько я знаю, стала дворянской, когда ему исполнилось 12 лет.

– Зато главный чекист Дзержинский – потомственный шляхтич. – Барон усмехнулся.

– Ленин напоминает мне ученого-фанатика, который захвачен одной идеей и все оценивает, исходя только из этой идеи, – сказал Мирославлев.

– Согласен с вами полностью. За научными схемами не видит Ленин судьбы живых людей, его не трогают их страдания. А сколько сейчас невинных людей страдает! Хороших, достойных людей. Почему? Я не ценитель Достоевского, но его утверждение, что самая совершенная цивилизация не имеет права на существование, если для ее установления потребовались слезы хотя бы одного замученного ребенка, вспоминаю теперь постоянно. – Барон немного помолчал. – Да, именно ученый-фанатик с навязчивой идеей. Эта идея у него – установление коммунизма. И, как и положено ученому-фанатику, Ленин плохо знает и реальную жизнь, и человеческую психологию. Иначе, может быть, и не решился бы на этот переворот, не выпустил бы джина из бутылки. Ведь людей, не облагороженных воспитанием и образованием, влекут лишь три цели: власть, богатство, женщины. И вот теперь они до всего этого дорвались.  Прекрасные, недоступные раньше женщины стали для них легкой добычей. Они беззащитны. Мужья и братья либо воюют в белой армии, либо арестованы, либо казнены.

– Думаю, нельзя так говорить обо всех простолюдинах, – сказал Мирославлев. – И среди них есть совестливые, порядочные люди. И среди дворян попадаются негодяи.

Ауэ остановил на нем холодные выпуклые глаза.

– Согласен, – неохотно проскрипел он. – Дело в пропорции. Сколько в процентном отношении порядочных людей среди дворянства и интеллигенции, и сколько среди простонародья?..

В дверь тихо постучали. Это была Полина. В одной руке она держала лист бумаги, другой пыталась прикрыть заплату на поношенном платьице.

– Я попробовала нашу вазу напольную нарисовать. – Она со смущенной улыбкой протянула лист Владимиру. – По памяти. Я любила на нее смотреть.

– Она до сих пор стоит, княжна, – сказал Ауэ. – Зюзьковы в нее мусор бросают.

– А мама не разрешает говорить о нашем княжеском происхождении.

– К несчастью, она права. Ты и не говори при малознакомых людях.

– Отлично, – с искренним чувством произнес Мирославлев. – Как ты верно цвета подобрала! И тени правильно наложила. – Полина расцвела. Владимир продолжал разглядывать рисунок. – Только не надо изображать границы предметов линиями, Полина.

– Хорошо…  А вы что нарисовали?

Мирославлев показал свои наброски.

– Мне очень нравится! – воскликнула девочка, переводя восхищенный взгляд с рисунков на Владимира. – На Доре немного похоже.

– Весьма лестное для меня сравнение, Полина. Гюстав Доре – один из моих любимых художников. Его иллюстрации к сказкам Перро – источник вдохновения на все времена.

– Вы его любите, поэтому и похоже.

Пришла с работы Марфуша.

Глаза ее светились. Мирославлев не уставал повторять, что любит ее, и она ему верила. Сама Марфа давно призналась, что влюбилась в него, когда он впервые появился у Ясногорских. Для полного счастья ей не хватало лишь официального брака. Но он ей предложения пока не делал. Она же стеснялась первой заговаривать об этом. Только намекала изредка. Причина в том, думала она, что Володя не может забыть Настю, что душевная боль еще не утихла. И терпеливо ждала.

– Так у нас гости! – приветливо воскликнула Марфа.

Владимир любовался ее ладной фигурой, ее женственным и милым лицом, так часто встречающимся у восточных славянок. Она это видела и ликовала в душе.

Раздался стук в дверь. Вошла Ольга, дочь барона, худая девушка-подросток с черными волосами и синими глазами. Она с любопытством взглянула на Мирославлева.

– Вас какая-то девушка хочет видеть. Она у входа ждет.

Марфуша вопросительно посмотрела на Владимира. Он вышел.

– А что за девушка, Оля? – спросила она.

– Красавица! Лицо благородное, а одета плохо. В платке даже дырка.

– Теперь такое не редкость, – заметил Ауэ.

Мирославлев возвратился скоро. Марфа внимательно поглядела на него.

– Это по делам издательства, – пояснил он. Выглядел он смущенным.

«Если она из издательства, то почему плохо одета?» – подумала Марфа.

Гости ушли. Весь вечер Владимир был непривычно молчалив.

Когда на следующий день Марфуша пришла с работы, она застала Мирославлева в состоянии взволнованным и беспокойном. Иногда он смотрел на будильник на столе.

– У меня деловая встреча, – сказал он без четверти семь.

– Все по делам издательства?

– Да.

Он ушел.

«Почему нельзя обсудить дела днем, в издательстве?» Впервые Марфа ему не поверила.

И отправилась следом за ним.

Она шла в полусотне метров позади. Если бы Мирославлев резко обернулся, то наверняка бы ее заметил. Но он не оборачивался. Так они прошли три квартала. И пришли в сквер у военного училища. Владимир замедлил шаг. Марфа спряталась за ветвистое дерево. В детстве она часто играла в селе в прятки и всегда была лучшей. К Мирославлеву быстрыми шагами подошла девушка. Одета она была как бедная мещанка. Зрение у Марфуши было отличное. Она смогла разглядеть и черты ее лица, красивые, благородные, и дырку в платке.

Говорили они недолго. Даже не присели на скамью. Это в самом деле походило бы на деловую встречу, если бы, прощаясь, девушка не взяла обеими руками руку Владимира и долго не отпускала. Они расстались, и Марфа поспешила домой. Шла – почти бежала – окольным путем, чтобы Владимир ее не увидал. Ее страшила мысль, что он узнает о ее слежке. Она успела прийти домой раньше него.

Проходя мимо двери Ауэ, Марфуша услышала голос Екатерины Евгеньевны. Баронесса говорила строгим тоном.

– Сегодня днем Оля тебя с девицей видела. В сквере возле училища. – Марфа остановилась. Специально она бы не стала подслушивать, но если случай предоставлял такую возможность, Марфуша не считала это зазорным. – С той самой, что к Володе приходила. Куда-то вы с ней направились. Оля за вами следом не пошла. Постеснялась… Что это все значит? – Последовало молчание. – Почему ты молчишь?

– Катюша, я не могу ответить на этот вопрос, – без своей обычной самоуверенности произнес, наконец, барон. – Скажу одно: я тебе верен.
Дальше Марфуша слушать не стала.

Вскоре пришел Мирославлев. Он был в подавленном настроении. На ее расспросы отвечал, что все замечательно. До глубокой ночи Владимир ходил по комнате взад и вперед, мешая ей спать.

Следующим вечером в это же время он снова ушел. Снова на деловую встречу, как он сказал.

И опять Марфа пошла тайком за ним. Опять они