Немеркнущая звезда. Часть первая

веря. После чего, спохватившись, обвила смышлёную головку Вадика худенькими руками, крепко-крепко прижала к груди - да так и застыла в объятии, словно окаменев, щекой и пальцами поглаживая пушистые сыновни волосы, губами тонкими, высохшими нежно целуя их и что-то неразборчивое при этом страстно шепча про любовь безграничную к Господу и к ним троим, милым её ребятишкам.
В тот момент, чрезвычайно для Стебловых памятный и желанный, первой интеллектуальной победой ознаменованный как-никак, пусть пока и не полной, не окончательной, не стопроцентной, бойко и страстно забилось её сердечко опять, законной материнской гордостью распираемое - и, одновременно, тайною верой в то, что не зря, определённо не зря рожала она и мучилась, и не спала по ночам; не зря пролила столько слёз в ежевечерних долгих молитвах; не доедала, не допивала, не досыпала не зря, отдавая детям лучший всегда кусок, душу целиком отдавая…

73

А у её Вадика после этого начался жар - естественное следствие переутомления, -сделавший его вялым каким-то, дурным, неработоспособным. За столом ему уже не сиделось - какой там! Его словно перегретый паровой котёл разрывало и пучило изнутри от давления высокого и температуры. Необходимо было срочно проветриться и размяться, “выпустить пар” - чтобы себя остудить, от мыслей и чувств нахлынувших успокоить. Его потянуло на воздух, на улицу, на природу, про которую он совсем почти позабыл с этой проклятой болезнью.
«Пойду, пройдусь немного, передохну, - счастливый и обессиленный, решил он минут через пять, когда чрезвычайно довольная матушка на кухню опять ушла, их с братом одних оставив. - А то у нас что-то душно сегодня; батареи топят как никогда - совсем там сдурели наверное».
Подумав так, он торжественно вылез из-за стола, прямо-таки как герой настоящий, сказал притихшему рядом брату, уважительно на него поглядывавшему, что очень устал и хочет пойти погулять, подышать свежим воздухом; после чего оделся и вышел во двор, где с удовольствием подставил разрумянившееся лицо под колючий февральский ветер… Но во дворе он стоять не стал - за ограду сразу же вышел; и там, позабывши про руку сломанную и гололёд, про зиму и пургу усилившуюся, побрёл от родного дома прочь, никого по пути не видя и мало чего из происходившего вокруг адекватно оценивая и соображая.
Он не ведал тогда, куда шёл, с трудом понимал, где в тот момент находился. Ему просто нужно было идти и идти, не останавливаясь ни на секунду, - сердцу уставшему, от счастья рвущемуся, движением помогать, напряжение сердечное потихонечку гасить и сбрасывать, не доводя “мотор” до беды... Вот он и шёл по улицам, не разбирая дороги, на ходу хватая раскрытым ртом февральский студёный ветер вперемешку со снегом, жадно его, как целебный коктейль, проглатывая. И всё равно не мог зимней морозной свежестью вволю насытиться и надышаться, как того очень хотел, нутро пылающее уличным снегом и холодом остудить; всё равно дурел и заходился от чувств, огромных, пресветлых и всеблагих, будто бы тучей густой вдруг на него нахлынувших после удачно найденного решения и его с головы до ног обуявших.
Такого восторга душевного, запредельного, и такого праздника он не испытывал ранее никогда! Даже и на победных соревнованиях под всеобщее ликование зрительское, или когда на пьедестале почёта стоял прошлый год под вспышками объективов. Спорт проигрывал математике, проигрывал по всем статьям. Хотя Вадик пока ещё и не осознавал этого…

74

Решение логической задачи, с таким трудом найденное, стало событием в жизни Стеблова, значение которого было трудно переоценить. Главный итог всей прошедшей недели безо всякой натяжки можно было бы озаглавить одним ёмким словом - победа! И прежде всего - над самим собой, прежним Вадиком Стебловым, шалопаем и непоседой ужасным, парнем воистину неуправляемым и заводным, тщеславным без меры, предельно амбициозным и дерзким. Молодым человеком, который лыжами был увлечён предельно, и только ими одними и жил, сделал огромную ставку на спорт, будущую жизнь в спорте, - и не очень-то высоко оценивал из-за этого свои интеллектуально-творческие возможности и умственные способности. Скорее даже, он недооценивал их, не придавал им должного значения ввиду их полной для себя ненадобности. И лежать бы им невостребованными ещё долгое-долгое время, которое вполне могло и не наступить, которое не для всех наступает.
Не будучи никогда математиком в школе по духу и настроению, не имея особенной страсти-стремления ни к алгебре, ни к геометрии, ни к презренной арифметике, тем паче (которую он и за науку-то не считал), никогда не насилуя, не напрягая себя по этим школьным предметам, не тренируя на них мозги, не имея в сложных и нестандартных решениях опыта, - он, ужасно перетрусивший поначалу и растерявшийся, самым чудеснейшим образом этот страх в себе поборол, что наводила на него все семь дней присланная из Москвы депеша, парализуя разум его, главным образом, творческий потенциал... И после этого он, новоявленный неофит-победитель, раскрылся самым чудесным образом, прямо-таки как цветок полевой на заре, - и полной грудью вздохнул с облегчением, груз сомнений и неуверенности с себя как мешок тяжеленный сбрасывая. Он вдруг почувствовал разбуженным и окрылённым нутром, к немалому своему удивлению и радости, что задачи-то московские, “многозвёздочные”, не такие уж и страшные на поверку, что их можно и должно решать - ему можно, Стеблову Вадику! - что они решаемы в принципе. Только не нужно кидаться на них сломя голову, как кидается тот молодой бык из пословицы на новые свежеструганные ворота; не нужно остервенело переводить горы бумаги в надежде случайным образом, случайным перебором фактов и известных из школьных программ алгоритмов угадать решение. Такие вещи тупые, дешёвые, здесь не пройдут: это не те задачи, к которым их с первого дня приучали в классе.
А ещё он интуитивно понял, что в каждой из двенадцати задач, что выставили в тот год на конкурс, была глубоко спрятана, наподобие иглы Кощеевой, своя похожая “таблица”, отыскав которую, ты получаешь на руки заветный к задаче ключ и полную власть над нею. Найди такую “таблицу”, распознай её, - сам собою высветился в сознании его универсальный алгоритм-метод, которым он пользовался потом всю жизнь. - И задача, страшная до того своей новизной, нерешаемостью и неприступностью, рушится на глазах - как карточный, сложенный наспех, домик!

Таков был тот главный вывод - или урок, - что сделал для себя наш окрылённый герой из первой самостоятельно решённой задачи. Урок этот, к чести его, не прошёл для Вадика даром: воспринят был самым серьёзным образом! И за оставшиеся до первого марта три календарные недели он смог решить ещё восемь присланных на конкурс задач.
  Потом, в спокойной уже обстановке - и с подсказкой учительской, если совсем уж начистоту, - он решил и три оставшиеся, которые ему в феврале не поддались, которые он осилить не смог. Но в Москву, к великому сожалению, ему пришлось отсылать только девять готовых решений - итог тридцатидневной напряжённой работы и связанных с нею волнений нешуточных, бессонных ночей!
Впереди у Стеблова были пять долгих месяцев ожидания ответа из Москвы - месяцев нервных для него и тревожных, когда возникавшие вдруг сомнения по поводу количества и качества решённых задач сменялись в нём надеждами на успех, а надежды - всё теми же, изводящими душу, сомнениями…

75

В середине февраля, когда работа над задачами была в полном разгаре, с Вадика наконец-таки сняли гипс к неописуемой радости его самого и всех его домочадцев. Выходя в тот день из больницы и разминая побелевшую и исхудавшую за полтора месяца руку, он вспомнил про лыжную секцию сразу же, в которой не занимался аж с конца декабря, с прошлого года то есть. Выздоровление обязывало его, по всем правилам, уже со следующего дня вновь приступить к тренировкам: навёрстывать упущенное из-за болезни время, силы утраченные восстанавливать, спортивную форму.
Но начинать тренироваться не хотелось. Совсем… Москва, Университет и школа заочная, математическая заслонили собой это всё - и лыжи, и секцию, и прежнюю жизнь, пустую и безалаберную по сути. Какою-то жалкою и ничтожною на их фоне она уже стала казаться, почти что смешной; в пародию превратилась, в забавный детский кружок - весёлый и увлекательный на первых порах, но уж больно наивный и глупый.
«…Нет, сначала надо решить и отослать задачи! - твёрдо тогда он подумал после некоторого замешательства. - Это сейчас важней…»
«Никто ведь не знает в секции, что с меня уже сняли гипс, - по дороге домой подумал он ещё, перед тренерами своими мысленно будто бы оправдываясь и извиняясь. - Двумя неделями раньше приду, двумя неделями позже - какая, в сущности, разница? когда и так уже полтора месяца пропустил… Всё равно надо будет сначала всё там начинать. С чистого листа по сути - как новобранцу».
Но, подумав так, приняв такое решение, отсрочку самовольную продлив, Вадик вдруг поймал себя самого на мысли, что не чувствовал он в отношении лыж былого безудержного энтузиазма и страсти. И начинать всё сначала в спорте ему, по правде сказать, уже и не очень-то хочется…

76

В первых числах марта, когда эпопея с задачами была успешно завершена, он всё ж таки зашёл в спортшколу - навестил приятелей и тренеров. Но было это скорее из вежливости и приличия, чем по зову души. Так, как он это в январе-месяце, например, сделал. Продолжать тренироваться далее, изнурять себя по утрам многокилометровыми лыжными пробежками на морозе и на ветру ему совершенно точно уже не хотелось: с лыжами он решил порвать. Не этим теперь была занята его горячая голова, его счастливо бьющееся в груди заводило-сердечко. Вектор его развития незаметно, но твёрдо - за каких-то пару месяцев всего! - поменял направление на прямо противоположное. И с мира внешнего с его утомительной беготнёй, спортшколой, победами и страстями мальчишескими переключился на внутренний мир, кабинетно-научный; с телесной красоты - на красоту духовную; со Смоленского института физкультуры, куда Вадик на полном серьёзе готовился поступать, - на Москву и математику, Университет Московский.
Теперь ему более всего на свете в ВЗМШ уже поступить хотелось, вдруг ставшую для него всем - делом всей жизни по сути, главной и единственной целью из всех, для него, полунищего провинциала, возможных и мыслимых. Мечталось начать побыстрее учиться там, задачи премудрые ежедневно решать, много-много хотелось ему задач - самых разных и самых трудных, где можно было бы умственно развернуться, удаль свою показать. Разбуженный мозг его уже требовал для себя работы. Причём - настойчиво и властно так! как ранее требовали беготни его быстрые и лёгкие ноги…

- У-у-у! кто к нам пришёл! - восторженно встретил Стеблова Мохов, едва только Вадик показался в дверях, едва переступил порог лыжной базы. - Ну, здравствуй, что ли, пропащая душа! здравствуй! Объявился-таки, наконец! Слава Богу!
Николай Васильевич, подойдя вплотную, стал по-отцовски внимательно осматривать долго отсутствовавшего ученика, про которого в секции начали уже забывать и распускать нехорошие слухи, при этом стараясь