Сонечка

домах бабушки с дедушкой и тёток с дядьками Соня желанна всегда, и каждый из них старался побаловать девочку, как мог. Баловала Соню и мать, не забывая при этом и воспитывать ребенка, и заниматься с ним… Строго говоря, любое баловство, будь то покупка мороженного, поход в кино, в цирк или на пляж, было таким поощрением за хорошее послушание, прочитанную книжку, помощь маме по дому или что-то ещё такое. А если было что-то не так – был облом. К слову сказать, Соня терпеть не могла никакого наказания, особенно, когда мама била её по попе ремнём, что являлось своего рода высшей мерой, и применялось только в том случаи, когда ребёнок распускался донельзя. А такое, слава богу, было не часто, даже в пресловутом подростковом возрасте! Да и сама Елена терпеть не могла пороть дочь. Не садистка ведь она! Да, она была иногда строга с Соней, но в это же время ей хотелось быть с дочерью и подругами, которые любят друг дружку, доверяют друг дружке что-то очень личное, а то и просто рассказывали о своих проблемах, обсуждали бы фильмы и книги... Словом, Елена хотела, чтобы дочь не отталкивалась от неё, не боялась, а любила и уважала; чтобы она видела, что мама – это не только человек, который только ругает и бьёт по попе, но и человек, с которым можно и нужно разговаривать, который тебя и поддержит, и утешит, и умрёт за тебя. Поэтому Елена в отношениях с Соней старалась соединять, казалось бы, не соединимое: родительскую строгость и дипломатическую гибкость. То есть, мать могла не только давить на дочь авторитетом, но и полюбовно о чём-нибудь договориться: скажем, в пятницу Соня помоет посуду и приготовит ужин, а в субботу или в воскресенье мама ей поможет помыть полы. И похожих примеров было много! И у Сони с мамой прекрасно всё получалось, пока однажды в жизни матери не случились перемены.
4
На утро, как и было решено, Иванов и Маков направились в школу, где училась погибшая Соня Цаплина. Новость о её гибели стала для многих шоком... Для многих, но, увы, не для всех! Иванов, как это ни печально, не ошибся: бесспорно, были люди и среди одноклассников, и среди педагогов, которые Соню любили и очень глубоко скорбели по её гибели, и у них находилось тёплое слово о своей подруге и ученице; но были те, которым она была немила. А причины для немилости у каждого были свои. Пожалуй, болезненнее всех восприняла страшную новость о гибели Сони её классный руководитель Волкова, Ольга Станиславовна, преподававшая русский язык и литературу. Это была высокая, моложавая женщина со светло-рыжими волосами, собранными в хвост, и большими, серыми, красивыми глазами, полными горечи, скорби и слез. Она плакала по своей ученице, точно мать по своему ребёнку. Да и как Соне не быть для Ольги Станиславовны таковой, если Волкова её учила с пятого класса?

Из допроса Ольги Волковой П. А. Ивановым.
– Какой ужас! – воскликнула Волкова. – Бедная Сонечка, девочка моя! Почему же так произошло?
– Это мы и хотим выяснить, – мягко сказал Иванов. – Скажите, Ольга Станиславовна, какой была погибшая ученицей?
– Не отличница, но и «двоек» не имела, – ответила Волкова, подавая классный журнал. – Вот, взгляните!
Следователь раскрыл журнал: «двоек» не было точно; по гуманитарным предметам – так вовсе везде «пять». Зато по точным и естественным наукам отметки пляшут с «тройки» на «четвёрку» и обратно.
– Точные и естественные науки никогда не были коньком Сони, – сказала Волкова в ответ на замечание следователя. – Её конёк – это вот как раз История, Ин-яз, Литература… Она – чистейший гуманитарий… была. – Волкова на миг отвернулась, прижав к глазам платок, но вскоре вернулась обратно с ещё влажными от слёз глазами. – Простите, просто в голове не укладывается, что Сонечки больше нет… Словно свою дочь потеряла.
Иванов понимающе покачал головой. – Скажите, Ольга Станиславовна, а как Соня ладила с ребятами из класса и другими педагогами?
– По поводу отношений с  другими педагогами скажу так, – начала Волкова. – В семье не без урода: есть среди нас и те, кто искренно любит и детей, и свою работу, и отдают им всю свою душу, а есть те, кто, как мне кажется, в школу пришёл по ошибке, и кто понятия не имеет ни о том, как с детьми разговаривать, ни о том, как в коллективе общаться.
– Пример из первой категории я вижу перед собой, – сказал Иванов, чем и порадовал слегка, и также слегка смутил Волкову. – А можете ли вы привести пример из последней? – Один из таких примеров – это Евгения Васильевна Обухова, наш учитель физики, – начала Волкова. – Она сама из педагогической семьи – и по веленью родни пошла по её стопам, за что она ненавидит свою работу личной ненавистью… Плюс ещё у неё с личной жизнью нелады: бог ребёночка не дал – и муж ушёл. Думаю, отчасти из-за этого она деток недолюбливает… Если угодно, они были в её глазах как бы виноваты в том, что они у своих родителей есть, а у неё детей нет.
– И Соня тоже? – спросил Иванов.
– Отчасти да, – сказала Волкова. – Но в зачёт ей ещё шло и то, что она слабо понимала физику. Она при мне о Соне говорила по этому поводу, что она круглая дура. И как бы я ни защищала девочку, всё было бесполезно. Бог ей судья!
– А с классом у погибшей какие были отношения? – спросил Иванов.
– Да хорошие отношения были! – ответила Волкова. – Во всяком случаи, я не видела какового-то явного недоброжелательства. Да и Соня мне никогда не жаловалась, что её кто-то обижает. А если у неё и были с кем-то недопонимания – так что ж, они тоже люди.
Иванов покачал согласно головой.
– Мне необходимо побеседовать с вашими учениками, – сказал он. – Разумеется, в вашем присутствии.
Волкова ответила согласием.
***
В учительскую поочерёдно вводили одноклассников Сони. Понимая, что им может быть вдвое тяжелее и больнее, Иванов старался разговаривать с ними ещё более аккуратно, чем с их педагогом, и каждому из них принёс соболезнования перед допросом. Кто-то из вводимых старался держать себя в руках и не плакать, кто-то мог на короткое время всплакнуть. Однако среди допрашиваемых была одна девушка, в чьих глазах и в голосе не было ничего, кроме холода и равнодушия. Её звали Зоя Кривоумова.

Из допроса Зои Кривоумовой.
– Зоя, примите мои соболезнования… Вы учились с погибшей Софией Цаплиной; как вы охарактеризуете вашу подругу? – спросил Иванов.
– Разрешите поправку, – начала ровным, ледяным голосом Зоя. – Мы учились, но не дружили.
– Почему? – спросил Иванов.
– А какое ваше дело! – вспылила Зоя. – Я с кем хочу – с тем и дружу! Ясно вам?
– Вполне, – ответил Иванов, стерпев хамский ответ девушки. – И всё же, почему вы не дружили с погибшей?
– Списывать домашку не давала, гадина такая! – также по-хамски ответила Зоя.
– Девушка, вы понимаете, что человек погиб?! – рассердился Иванов. – А вы, вместо помощи, тут Ваньку валяете!
– Да что мне ваша Цаплина, сестра родная? – прокричала Зоя. – Меня в момент её гибели не было – я была на уроке.
– На каком? – спросил Иванов.
– На математике, – быстро сказала Зоя. – Можете проверить!
– Проверим! – сказал Иванов. – А пока можете идти! До свидания.
Зоя убежала, не прощаясь.

Из допроса Александра Куприянова.
– Александр, мои вам соболезнования… Что вы можете рассказать о погибшей Цаплиной? – спросил Иванов.
– Да, действительно, ужасно, – мрачно сказал Куприянов. – Знаете, Соня была хорошей, добродушной девчонкой, но мы с ней близко не дружили.
– Объясните, пожалуйста, почему? – спросил Иванов.
– Понимаете, – начал Куприянов, – Соня любила романы, кино и прочую такую дребедень, тогда как я предпочитаю  этому занятья математикой, физикой и информатикой, поскольку хочу быть программистом и хорошо зарабатывать. А Соня летала в романтических мечтах о любви – вот и связалась в итоге с Димкой Еликовым, нашим Ромео.
– Что ж плохого в том, что девушка мечтала о любви? – спросил удивлённо Иванов, на что Куприянов сказал, не задумываясь:
– Может, ничего, но надо жить реальностью; а она такова, что любовь в магазине не купишь и ни на бутерброд, ни в кастрюлю не положишь. А кушать, увы, хочется всегда! Что ж касается любви, то она, по-моему, вообще не обязательная, даже не нужная вещь.
Поняв всё про этого парня, Иванов отпустил его.
 
Из допроса Евгении Славиной.
– Евгения, примите мои соболезнования, – сказал мягко Иванов. – Каким человеком была погибшая, и какими были ваши отношения?
– Наши с Соней отношения были хорошими, можно сказать даже, сестринскими. В голове не укладывается, что Сони больше нет... – тут Евгения всплакнула слегка, и Волкова её гладила, желая поскорее успокоить. Иванов терпеливо ждал. – Извините, пожалуйста!
– Ничего страшного! Я понимаю, – сказал следователь. – Вы сказали, что ваши отношения можно назвать сестринскими; а как давно вы дружите?
– Да как в первый класс пошли, так и дружим, – ответила Славина. – Знаете, как-то так совпало удачно, что я, Соня, Лена Лисицына и Вася Мельникова сдружились, и так и идём… то есть, шли по этой жизни. – Славина извлекла из кармана пиджака смартфон, чтобы показать одну из последних фотографий со всей компанией. – Вот мы все на моём дне рождения 1-го мая. Рыжая – это Лена Лисицына, а брюнетка – Вася Мельникова, а мы с Соней оказались две блондинки.
Иванов глянул на снимок. Четыре юные и стройные красавицы с улыбкой смотрели на него, показывая большими пальцами на руках, что всё у них прекрасно! И вот одной из них, стоящей между рыжей Леной и светлой Женей, больше нет.
– Замечательная фотография! – с грустной улыбкой сказал Иванов. – Скажите, какой погибшая была и подругой, и человеком вообще?
– Подруга она была замечательная! – ответила Женя. – Мало того, что  с ней просто по-человечески было хорошо и легко общаться, так она, если надо, могла и помочь: например, когда я в среду и в пятницу в бассейн шла, она иногда, когда была не занята, легко с моей бабушкой-инвалидкой могла посидеть, пока мама с работы не приедет, благо, мы живём... то есть, жили в одном доме. Однако, если её кто-то допекал, она его и послать могла по почте. Сама раз слышала, как Соня по телефону одного такого послала, после чего отключила телефон. А на мой вопрос – кого это она так? – отмахнулась, мол, есть один неуёмный придурок, который безответно в меня влюблён, и сказала, чтобы я не брала это в голову. 
– Позвольте спросить, Евгения: а почему Соня присматривала за вашей бабушкой? – спросил Иванов.
– Просто отец, разведясь с мамой, совсем на нас плюнул, даже со мной не общается, а с маминой стороны некого попросить: одна сестра умерла, другая в другом городе живёт. Такая вот штука.
– Евгения, скажите: а Соня была словоохотливой девочкой? – спросил Иванов. – Было ли так, что она рассказывала вам с девочками о семье, о том, как она живёт?
– Я  скажу так, – начала Женя, – Соня любила поболтать, рассказать о каких-то моментах из жизни семьи, но это было что-то весёлое; а так, чтоб поплакаться, этого с нами не было. По крайней мере, на моей памяти! Возможно, у неё для этого был другой человек.
– Спасибо, не буду больше вас мучить, – сказал Иванов, и отпустил девушку.
Допросив также Василису Мельникову и Елену Лисицыну, а с ними и остальных одноклассников Сони Цаплиной, Иванов увидел следующую картину: да, среди них были те немногие, с кем