пахнет какой-то реактив? Всё-таки каюта врача. Но запах был таким резким, что я невольно заткнул нос. Странно, что я не почувствовал такую вонь раньше. Запах каким-то образом оставался в каюте, не выходя за её пределы.
На стенах висели боксы с ампулами, таблетками и всякими врачебными премудростями. Спальный отсек находился дальше. Мой взгляд привлёк бокс с надписью «Бетин». Тот самый препарат, которым я не воспользовался в начале полёта, за что и был наказан. Я знал, что «Бетин» не продаётся, его просто невозможно где-то достать. Он выдавался поштучно, по две ампулы на члена экипажа. Одна для использования, вторая – запасная, которая сдавалась врачом по прилёту. Одна капсула находилась в каюте члена экипажа, на специальном месте, запасная – у врача команды.
Космонавт должен был сделать себе укол в любое время после окончания взлёта. В космическом агентстве посчитали, что так будет правильно. По большому счёту это был наркотик, и после укола поведение космонавта несколько минут было, мягко говоря, не совсем нормальное. И что бы на тебя потом косо не смотрели, укол приходилось делать наедине, наглухо заперевшись в личной каюте.
Ампулы с голубой жидкостью поблёскивали в ячейках в глубине бокса. Они все были на месте. Моя тоже была цела и находилась в моей каюте. Открывался контейнер только после сканирования моего зрачка, то есть никто не мог взять ампулу без меня. Но Петра сказала, что вколола мне «Бетин» сама. Почему тогда все ампулы целы?
Рядом висел другой бокс, без надписи. Вот как раз там одной ампулы не хватало. Название было на ампулах, но рассмотреть его я не мог. На столе, рядом с боксами, лежал журнал. Странно... Там не было ни одной записи. Я автоматически открыл ящик стола и увидел использованную ампулу.
На ней было написано «Дексаметазон». Я знал, что это. У моего соседа была бронхиальная астма и как-то в разговоре, он зачем-то рассказал мне о побочных эффектах этого лекарства, проявляющихся не сразу, а через некоторое время. Информация для меня была совершенно ненужной, но как это часто бывает, я запомнил всё слово в слово.
И теперь, сравнивая свои симптомы при приступе на Асафисе с его рассказом, я вдруг понял – Петра вколола мне именно «Дексаметозон». Но зачем? Чтобы уложить меня в капсулу? Что произошло, пока я спал?
Вдруг мою голову сдавило, словно невидимыми тисками. Боль была невыносимой, пульсирующей. Каким-то безумным ритмом сквозь боль повторялись слова: «Забудь всё, что ты видел и боль уйдёт». Я схватился за голову и упал на пол. Боль резко ушла. Не выдержав такого перепада, я потерял сознание.
Я сидел в командирском кресле, одетый в скафандр и пристёгнутый по всем правилам. Петра и Мапл находились рядом, также в скафандрах и строго на своих местах. Как я здесь оказался, было непонятно. Последнее, что осталось в памяти, это осмотр корабля. Что это, последствия медикаментозного сна? Но я никогда не слышал о провалах в памяти после пробуждения. Лица моих спутников были серьёзны. Они полностью сосредоточились для выполнения посадочной программы. «Представляю, что будет, если я им сейчас скажу, что не помню, как попал в рубку. Ну уж нет». И я благоразумно промолчал.
– Команда, приготовиться к посадочному протоколу!
Мой голос меня же и взбодрил. Тем более, чувствовал я себя прекрасно. Настроение было на подъёме. А почему бы нет? Мы возвращались домой. Тот нежный поцелуй Петры сулил много приятных минут, которые мы проведём вместе. Единственное, чего я не понимал – ощущение какого-то превосходства. Расплывчатого, неясного и необъяснимо нового понимания того, что происходит вокруг. Но чувство было приятным – и я улыбнулся.
– Команда готова?
Молчание было знаком согласия.
– Тогда – с богом!
