Анамнезис 1
роман
2009-2011
47 глав
размер: 20 авторских листов
***1
Кажется, прошелестел летний дождь. Нет, действительно, стало легче дышать. Люблю зябкость раннего утра и моросящие звуки за их способность дарить неповторимое ощущение новизны.
Странно спать и знать об этом. Мало того, на грани яви и сна рваться вслед поблескивающим молниям беззвучных гроз, уходящим за сияющий горизонт, и в погоне за ними пытаться сломать строй теневых преград, чья игра с неразличимым в отдельности чистым светом только и позволяет что-то увидеть. Увы! Обычное зрение, встречая незнакомый объект, некоторое время игнорирует очевидность и прилежно дорисовывает несуществующие детали – по образцу отраженных форм из прошлого опыта. И все же при усиленном всматривании мы способны преодолевать порог за порогом в понимании смутных образов бессознательного восприятия, чтобы совершать прыжки в неизвестное.
Между тем свежесть через раскрытое окно прикоснулась к моей тающей дрёме, хотя и не нарушила ее невесомой паутины: я пребывал в безмятежном облаке из ускользающих мыслей и сквозь ресницы наблюдал игру мерцающих радуг на поверхности рояля. Их искристые нити вспыхивали и гасли мозаичной гаммой сияющих слоистых оттенков – подобно пушистым нежным волосам Даны на солнце. Также и ее настроение – точно струи ручья, что внезапно вздымаются при ровном течении: она может рассердиться без внешней причины. И разве я не внимателен к тонам ее дыхания или промелькнувшему блеску глаз, но, как ни напрягайся в стремлении упреждать эти едва уловимые переходы, из ничего возникнет новый нюанс, а ты в попытке не опаздывать впредь нет-нет, да промахнешься.
Трудно бороться с природой. Вероятно, самой разумной стратегией в отношении ее сил является отстраненное созерцание. Можно, конечно, и напролом, активно парирующими ударами – с целью освободиться, а лучше подчинить себе суверенную стихию, проникшись логикой ее на первый взгляд неупорядоченных всплесков и гейзеров. Но самый действенный путь – двусмысленный: переиграть противника, используя его же силу; и я стремился преуспеть в искусстве предотвращения безмолвных знаков неудовольствия своей строптивой скромницы, следя за чуть приметными вздрагиваниями ее ресниц и губ. Правда, приходилось порой изрядно поступаться некоторыми принципами, и только мысль, что сохранение мира с ней стоит и большего, успокаивала меня.
А поддержание зыбкого равновесия наших отношений требовало немалых усилий: это сложно звучащее переплетение состояло из противоречий по типу бинарных оппозиций. Хотя всякий раз мы из прохладной тени взаимной отделённости оказывались в горячей темноте слияния, где, поглощенный противоборством, я неизменно упускал момент наступления удивительных метаморфоз в своих ощущениях. Нечто перемалывало мою ярость в страсть, которая, удовлетворившись на время, непостижимым образом всякий раз являла внутреннему взору утренний туман цветущего сада. И, усыпанный атласно упругими венчиками из лепестков, тот своими тонкими шлейфами запахов и привкусов пополнял драгоценную коллекцию воображения, причудливо компонующего свои запасы.
Дотянувшись до рояля, можно лежа перебирать непорочно-белые гладкие тела клавиш. Их чистые голоса неизменно трогают мою душу, впрочем, с детства даже гаммы вызывали у меня сердечный трепет. Помню призрачного дворника, шаркающего в тумане метлой, и себя в предрассветной дымке – спешащего на урок, что начинался ровно в восемь.
Моя преклонных лет бонна вставала крайне рано и могла заниматься лишь до одиннадцати, ибо к полудню по причине ночной бессонницы уже сладко спала в старинном кресле под уютным пледом. И от него – клетчато-пушистого – память всякий раз обращает меня к седым волнистым косам, уложенным вокруг головы этой прекраснейшей из женщин, чтобы потом мягко прикоснуться к ее лицу, испещренному нежнейшей сеточкой лучезарных морщин. О талантах ее ходили легенды, и попасть к ней в ученики дорогого стоило.
Я искренне любил свою наставницу, привившую мне кроме прочего умение настраивать душу как инструмент. И с тех пор обязательные утренние упражнения разворачивают во мне особую безудержную радость в ожидании необычного счастья, переплетенного со скользящим по роялю светом, за которым я спешу, импровизируя и устремляясь к тональной невесомости, чтобы, ухватив импульсы своего тела, преобразовать их в музыкальные пассажи.
Из-под полуопущенных ресниц так сладостно ловить неясные блики и на фоне тайного глубокого шепота жизни готовить пробуждение рояля. Его чувственный прибой с гармоничной звучностью накатывающих волн в открытые летние окна услышит весь дом и привычно примет мою музыку как естественный шум утра.
Но сегодня не хотелось нарушать тишину, поскольку Софью Павловну, живущую за стеной, вновь посетила изысканная дама. Я видел эту особу – в одеждах из легчайшей ткани. Правда, поля шляпы таинственной ажурной тенью неизменно скрывали ее лицо. Оставалось прислушиваться к голосу незнакомки на смежной лоджии – грудному, бархатному, с чудными переливами. На фоне слабого дребезжания моей слезливой соседки он звучал точно звон бокала с дорогим вином.
-А что, Софи, не донимает ли тебя наш молодой друг? Новое поколение предпочитает рэп и техно,- говорила гостья, предоставляя мне наслаждаться плавными модуляциями своего великолепного глубокого контральто. И перед моим мысленным взором прорисовывались восхитительные контуры изысканно причесанной женщины – то ли актрисы, то ли исполнительницы старинных романсов – с полуопущенными ресницами и матовым свечением пионовых губ.
Софья Павловна отвечала своей незримой собеседнице:
-Он любит настоящую музыку, и надеюсь, сегодня мы услышим его восхитительную игру.
-Признайся, дорогая, тебя очаровывают артистичные мужчины. Сколько их образов хранит твоя замечательная коллекция; твоему таланту нет цены. И вряд ли ты устояла перед искушением запечатлеть своего молодого соседа.
-Я давно не занимаюсь этим: фотокамера сломалась,- последовал смущенный ответ, на что гостья ласково усмехнулась:
-Не пытайся меня обмануть, посмотри в зеркало – как зарделась. Я не в осуждение, но в своем одиночестве виновна ты сама: не следовало всю жизнь оставаться романтичной дурехой. Хотя, этим ты мне и дорога.
Столь музыкальный дуэт прервался паузой, в которой краткими чистыми звонами слышались лишь звуки чаепития. Не нарушая общего ритма церемонии и пропустив для этого несколько тактов, соседка его продолжила:
-Живет он один,– стало быть, никто нам не помешает. А какие ироничные у него глаза – видят тебя насквозь, просто сойти с ума. Он подойдет нам, поверь.
-Свести тебя с ума нетрудно. Но ты права, нужно заняться им на досуге.
Я чуть с кровати не свалился: эти грымзы решили мной заняться – интересно как?! Впрочем, образ таинственной гостьи тут же вплыл в мое сознание и растворил грубое слово, не подходившее незнакомке. Мало того, ее чудный голос проскользнул к самому моему уху, шелковисто коснулся его, и я почувствовал, что парю в невесомости.
-Привлечь меня способен далеко не каждый, но этот достоин усилий. Только забудь свои восторженные глупости, Соня, обещай выкинуть их из головы.
-Прогнать тоску способна лишь мечта.
-Мы найдем тебе новую мечту.
Пришлось-таки выползти из постели и несколько раз отжаться, прежде чем отправиться в душ. Не видя лица изысканной дамы, я тем не менее с удовольствием представлял вспархивающие крылья ее одеяний и даже улавливал какой-то тонкий, едва различимый запах свежести – с беспокойными нотами корня родиолы, промытого в горном ручье и поблескивающего старинной позолотой. Его волшебно-ускользающий аромат всегда заставлял мое сердце сжиматься сладко и больно, обращая вспять время, пронизанное благоуханием багульника и струящимся рокотом таежных водопадов. Где ты, Леон? Но ведь я сам в который раз накормил его обещаньями собрать московскую команду для покорения норвежских порожистых рек.
Господи, о чем ты думаешь,– Гостья из иной физической реальности. Почему-то мне представился наш двор – с пожилыми любителями отсиживаться на скамьях возле подъезда, под сенью старых раскидистых деревьев, чья густая тень всегда вызывала недовольство симпатичных интеллигентных старушек с первого этажа, жаждущих греться на солнышке. Милые стражи порядка и нравственности – в темных платьях с белоснежными отложными воротничками, с удивительно прямыми спинами и благопристойно поджатыми губами. Одна – бывшая математичка, а вторая, кажется, раньше преподавала химию. Обе до сих пор репетиторствовали, а потому строго поддерживали свою учительскую форму. Да и другие жильцы нашего старой постройки дома являли собой весьма колоритные личности: каждый с целым возом привычек, словечек, повадок. Но все они относились к людям вполне обычным, Гостья же представала моему воображению – окруженная волнами шифона и плывущая в воздушном потоке мне навстречу.
Уютный и тихий двор наш, в отличие от многих – полных неугомонной молодежи и детворы,– состарился с большинством поселенцев, предоставляя нарушать свой тенистый покой лишь голубиному воркованью, и появление в нем таинственной особы казалось вполне уместным и естественным. В моем детстве он был гудящим ульем жизни. Мальчишками мы усиливали его перезвон до самых высоких нот, а из моих окон к тому же слышались беспрестанные гаммы, немилосердно досаждавшие окружающим. Как ни странно, соседи уважали трудолюбие на данном поприще. Вероятно, причиной тому служила моя любовь к импровизациям, да и мать, искупая неудобства, приглашала всех желающих на отчетные концерты в музыкальную школу, что и вовсе сделало многих моих вынужденных слушателей завзятыми меломанами.
Добрососедские отношения ценились у нас особо. В порядке вещей было не только снисхождение к издержкам взросления, но и угощение из дверей в двери пирожками, вареньем нового урожая, яблоками с собственной дачи. Не редкостью являлись и дегустации привезенных с Кавказа вин. Помнится, две семейных пары вытаскивали на площадку рядом с песочницей мангалы и устраивали пиршества с шашлыками для всего двора, чем приводили в восторг местную детвору. На этих вечеринках велись занимательные беседы о горах и реках, поскольку главный устроитель данных собраний, пропахший дымом небритый мужичара, слыл заядлым походником. Его друзья хорошо пели под гитару, да и меня как музыканта соседи также часто упрашивали сыграть что-нибудь.
Среди множества персонажей прошлого память почему-то особенно рельефно запечатлела одну разбитную деваху – с извечной в зубах сигаретой, за синим дымком которой она прятала грусть своих с прищуром глаз. Знала эта проблемная особа пару малоизвестных романсов и очень проникновенно исполняла их под мой аккомпанемент. Хотя и веселиться умела – по крайней мере, на дворовых пивных посиделках более других заливалась безудержным мелодичным смехом. А когда доходило до танцев, уморительно растрясала под музыку колышущееся тело.
Вот она-то однажды и пригласила нас с Гертом к
