Оливия

нужны витамины, а лазанья из морозилки – это просто моя мечта.
Дописав и отправив, поднимаюсь, иду в детскую. Покладистый ребёнок всё ещё тих, но мне почему-то это внезапно не нравится. Я смотрю на часы: я здесь уже почти два часа, а дитё сладко спит и видит сны. Конечно, бывает и так, но почему-то я всё равно иду в детскую, более того, наплевав на прямое предостережение миссис Дэвис, приближаюсь к кроватке – слишком долго ребёнок лежит в одной позе.
И зря, видит бог, зря я это делаю.
Отшатываюсь я почти сразу, но почему-то инстинктивно зажимаю себе рот ладонью, словно есть кого напугать и разбудить. Словно кукла, которая лежит в колыбельке вместо настоящего ребёнка, меня может услышать.
Сердце бешено бьётся, пока я пытаюсь обрести возможность дышать и соображать. Вначале вспоминаются мне фильмы ужасов, но потом приходит более здравая мысль: видимо, миссис Дэвис просто больна. Видимо, она не может иметь детей или её ребёнок умер, и тогда…
Тогда понятно, почему мистер Дэвис был мрачен и даже не взглянул на меня!
Мне хочется покинуть этот дом ещё долгую мучительную минуту, просто сбежать, рванув на себя дверь и оставить всё так, как есть. Пусть эти психи сами разбираются! Но я вспоминаю Хлою, вспоминаю грустную бледную Кэнди, которая никак не может понять, почему в её жизни всё так серо и невкусно, но которая уже поняла, что жаловаться бесполезно, и решаюсь.
За чудачества надо платить. Вы сами виноваты, мистер Дэвис, что не предупредили меня о милой особенности вашей жены!
Я сначала хочу звонить, но понимаю: лучше писать. Торопливо покинув неприятную детскую, я пишу сообщение мистеру Дэвису о том, что в детской лежит кукла, что это совершенно несмешно и если у его семьи есть проблемы, то я не против получить компенсацию за испуг и молчание об этом. Я даже вежливо подписываюсь и отправляю сообщение.
Руки почему-то дрожат, хотя я считаю себя правой. Я просто хочу заработать, а они виноваты сами!
За окном темнеет, и я включаю свет. В доме будто бы становится ещё более холодно, и я включаю чайник. Чай – это лучшее средство для успокоения нервов! Да, именно за мои нервы мистер…
Мне чудится шорох, но я оглядываюсь и никого не вижу. Тьфу ты! Совсем обалдели эти богачи, теперь мне будет казаться, что в доме кто-то есть. Я что, заслужила это?
Я включаю телевизор, уже не заботясь о громкости, пью чай, и не реагирую на собственные мысли, пытаясь всеми силами погрузиться в шоу. За спиной снова чудится шорох, но я уже не напугана, а раздражена, и поворачиваю голову в освещённый коридор, чтобы убедиться, что все проблемы моего воображения из-за этих чёртовых Дэвисов, но…
Но я не успеваю.
***
–Думаю, через полчаса можно идти, – мягко замечает мистер Дэвис, пробежав взглядом сообщение от Элис, – думаю, недолго.
–Давай ещё посидим, – просит Оливия Дэвис и ёжится, хотя здесь, в облюбованном ими уголке ресторана очень тепло. Перед ними даже стоят блюда, но ни он, ни она не притрагиваются к ним.
Оба знают, что должно произойти в их доме.
–Посидим, – соглашается мистер Дэвис.
У них не должно было быть детей. Сам бог хотел донести до них это, когда раз за разом укладывал Оливию Дэвис на больничную койку с очередным выкидышем. Семь несчастий, семь разорванных жизней в самом зачатке этой самой жизни, семь страшных попыток и семь страшных провалов.
В конце концов, мистер Дэвис предложил жить так, вдвоём. Или взять ребёнка из приюта. Но Оливия была непреклонна и сказала:
–Я видела сон, в нём был чудный мальчик. Я верю, что он наш. Он звал меня.
Мистер Дэвис был против новой попытки, это грозило ужасными последствиями для Оливии, но та упёрлась и он сдался. И чудо – Оливия вдруг забеременела и родила. Всё прошло легко, хотя врачи и мистер Дэвис опасались всерьёз за неё, но сама Оливия только смеялась, утверждая, что всё будет хорошо.
Это было почти пятнадцать лет назад. Пятнадцать лет назад мистер Дэвис был в последний раз счастлив без испуга. Потому что потом начались странности. Оказалось, что малыш Коди совсем не плачет. Он что-то лопочет, потом стал издавать и более разнообразные звуки, но при этом никогда не плакал.
А дальше – больше. У них был чудесный попугайчик – Жако. Породистый, умный попугайчик, которому в три года маленький Коди свернул голову. И сделал он это не в игре, и не в случайности. Его родители видели это и с трудом отняли птицу, когда Коди потащил несчастное создание в рот.
В четыре он убил кошку. Её нашла Оливия по запаху. Долго плакала, потом приняла тяжёлое решение: Коди обследовали, но ничего не нашли. Он был совершенно здоров физически,  и как показывала экспертиза – психически.
От врачей Дэвисы скрыли причину своей тревоги. А между собой долго говорили…
–Думаешь, пора? – шёпотом спрашивает Оливия, обращаясь к мужу, – думаешь, он поел?
–Полагаю…– соглашается мистер Дэвис, но оба не поднимаются с места. Оба вспоминают.
Его собаку в пять, тоже убитую и наполовину съеденную на сырую, кролика в шесть, бессчетное количество птиц, прилетевших на их двор на свою погибель, несколько заползших на их участок змей, нелепые попытки поговорить с ним…
Он был умным, добрым. И не мог объяснить свои поступки. Он читал, хорошо учился в школе, пока его не перевели на домашнее обучение после какой-то странной драки, в которой Коди покусал мальчика.
–Коди, так нельзя! – кричала Оливия, билась в истерике, не могла смотреть на сына и испытывала вину перед ним за это.
–Зачем? – пытался узнать осунувшийся и сломленный мистер Дэвис.
–Так вкусно же! – не понимал Коди, переводил взгляд с отца на мать и не мог понять, чем так расстроены его родители?
Они водили его к специалистам, они ругали его, пытались объяснять, и даже сдавшись – пытались покупать ему сырое мясо.
Но специалисты ничего не находили – по всем параметрам Коди был здоров, у него был потрясающе быстрый обмен веществ, на ругань он не реагировал, потому что    не считал что совершает что-то плохое и никак не мог понять объяснений о боли других, об ужасе и неправильности. Он знал, что нельзя переходить дорогу на красный свет, что нельзя разговаривать с незнакомцами, что нельзя грубит людям, но не знал, не мог принят того, что нельзя ест сырое мясо и ради него нельзя трогать животных.
А покупного мяса он не ел. Говорил, что ему невкусно. И это привело однажды к тяжелому разговору между его родителями. Оливия плакала и умоляла своего мужа успокоиться, по её словам Коди не делал ничего плохого, и ещё – он был их сыном.
–Это пройдёт, пройдёт! – убеждала Оливия. – Я его люблю, оставь его мне.
Это не проходило. Да и не могло пройти. Но мистер Дэвис не делал попыток больше заговорить о том, как переселить Коди в приют. Он понимал изначально бесплотность своего разговора: Оливия не отпустит ребенка, которого выстрадала. И даже если бы он был много худшим чудовищем,  тоже бы не отпустила.
А мистер Дэвис был слишком слаб, чтобы сопротивляться ей, судьбе и всему, что в этой его судьбе осталось.
–Пойдём, – решается Оливия и поднимается, – скоро стемнеет и Коди испугается.
–Жаль девушку, – сетует мистер Дэвис, поднимаясь следом, – но надеюсь, что её Коди хватит хотя бы на месяц…
–Жаль? – Оливия круто оборачивается к нему, – она воровка! У миссис Андруз она украла кольцо, у Фостеров вытаскивала деньги из кошельков, и это только малая часть её подвигов!
–Да? – мистер Дэвис всерьёз удивлён, – а…я не знал, если честно.
–Никто не хотел связываться, – с досадой признаёт Оливия, – впрочем, нам на руку.
Неизбежное случилось пять лет назад. Коди убил бродягу. Убил и съел треть его старой никчёмной плоти. Оливия пришла в ужас, а мистер Дэвис, заразившись семейным безумством, остался спокоен и велел Коди больше не добывать еду самому. остатки бродяги он же ночью и прикопал.
К его возвращению домой Оливия взяла себя в руки.
–Это выход, – сказала она тогда и мистер Дэвис согласился.
Они меняли с тех пор легенды. Они приглашали в свой дом работать незарегистрированных мигрантов которых никак не удастся потом найти властям; нанимали рабочих, переделывать беседку и гараж; мистер Дэвис снимал проституток и вёз их домой; Оливия приглашала нянек, которые также могли легко сгинуть как и всё в их городе.
И всё было продумано. Чтобы те же няньки не сбегали из дома раньше, чем Коди выйдет из запертой спальни и убьёт, Оливия даже купила немного детских смесей и куклу с игрушками – усыпить бдительность. Это работало, потому что никто из несчастных не знал, что их ждёт, не предполагал даже, и Коди получал возможность есть. А его родители убирать следы официальной трапезы.
Правда, с недавних пор он начал капризничать, что двухдневное мясо уже залеживается и ему невкусно, но мистер Дэвис предлагал уже вариант решения этой проблемы: надо было держать жертву живой.
–Вот пусть на этой Элис и попробует, – предложила Оливия Дэвис, ожидая прихода вороватой няньки, на которую нацелилась сама и фото которой уже показала Коди. – Малыш, ты понял?
–Красивая, – оценил Коди, оглядывая фотографию, – мясистая.
Оливию передёрнуло. Отвращения к сыну она уже давно не испытывала, всё смешала и загустила, отвергла и приняла вновь безумная, всёпоглощающая выстраданная любовь к нему, к её сыну. Но тогда она вдруг впервые подумала о том, что ничем хорошим это не кончится. Смущённая этой мыслью, Оливия Дэивс отправилась встречать новую няньку и ужин Коди в одном лице, не заметив даже, что Коди проводил и её выход плотоядным взглядом.
Он не считал себя безумцем или чем-то неправильным в этом мире. Он просто хотел есть и его растущий организм требовал всё больше. а уж если есть, то не тухлятину же? ему тоже хочется свежего…
***
–Коди! – Оливия входит в свой дом первой. На её лице безмятежная улыбка.
Коди выходит на встречу, чуть прихрамывая.
–Что с тобой, малыш? – тотчас тревожится Оливия. – Эта гадина тебя обидела?
–Ударила, – жалуется Коди, – и побежала. Я подвернул ногу.
Где-то в глубине коридора, словно отвечая на жалобу Коди, раздаётся слабый стон. Оливия распрямляется, глядя вглубь коридора, её лицо мрачно – девушка, хуже того – воровка! – посмевшая ударить её сына, её милого Коди, кажется ей чудовищем. В этот момент сама Оливия готова разорвать эту дрянь.
–Ты слышал? – возмущённо спрашивает Оливия, обращаясь к мужу, – как она  смеет?
А мистер Дэвис стоит, прислонившись к дверному косяку. На его лице отвращение и усталость – редкий в последние месяцы просвет разума говорит ему о том, что он лично не был бы против, даже если бы эта Элис прибила к чертям его сыночка и его жену.
Иначе он сам это когда-нибудь сделает.
(из нового цикла рассказов «Тени трёх Городов»)