прибрежных лугов. Меллендорфу, отдыхавшему в тени растянутой на кольях плащ-палатки за пулемётным гнездом, ветер казался каким-то… очень своим. Родным.
— Хальт! Проверка СС! — донеслось с перекрёстка.
У блокпоста остановился «кюбель», закамуфлированный ветками.
На перекрёстке проверяли все транспортные средства, движущиеся в тыл. Офицеров и солдат, которые не могли представить письменные приказы, подтверждающие исполнение ими служебных обязанностей, отправляли в комендатуру, а проявивших малейшее неповиновение или неуважение к фельджандармерии, безжалостно расстреливали. К местным беженцам же, бредущим в тыл, гауптштурмфюрер относился снисходительно и не требовал от подчинённых усердия при проверке. Он называл их несчастными жертвами войны.
Меллендорф поспешил к машине, в которой сидели гауптман и два лейтенанта. Офицеров он проверял лично.
Офицеры,беспокойно оглядевшись по сторонам, прилипли взглядами к висевшим на дереве трупам. Виктор заметил, как побледнели их загорелые лица. «Грешны», — подумал он.
Три взвода эсэсовцев в пятнистых «лягушачьих» куртках с автоматами наготове, располагавшиеся вокруг перекрёстка, наблюдали за остановившейся машиной.
Гауптштурмфюрер фон Меллендорф подошёл к машине, козырнул:
— Проверка СС. Ваше дорожное предписание, пожалуйста.
Гауптман достал из кармана френча листок бумаги. Меллендорф взглянул на листок и вернул его.
— Сожалею, гауптман. Это пропуск во фронтовую зону, — Меллендорф небрежно махнул на восток. — А мне нужен разрешительный документ на выезд. — Он твёрдо указал на запад.
Виктор был почти уверен, что это штабисты, которые решили смотаться в тыл в то время, когда необходима мобилизация всех ресурсов для сдерживания Красной Армии. По сути, это бегство с передовой. То есть, измена.
Офицеры молчали.
— Выйдите, пожалуйста, из машины! — твёрдо попросил Меллендорф.
Офицеры нехотя вышли. По знаку Меллендорфа в «кюбель» сел эсэсман и отогнал машину на обочину.
— Ваши документы, пожалуйста! — потребовал Меллендорф с окаменевшим лицом.
Внимательно просмотрев бумаги, удивлённо уставился на офицеров.
— Штаб армии? Это достаточно далеко в сторону передовой линии.
— Мы едем в тыл. Нам необходимо… — оправдался гауптман.
— Вы утверждаете, что едете в тыл? — переспросил Меллендорф. — Без разрешения вышестоящего начальства, подтверждённого соответствующими документами, вы покинули место службы. Это равносильно дезертирству.
— Вы не имеете права! — громко возмутился гауптман. Все знали¸ что за дезертирство расстреливают на месте. Лицо гауптмана посерело, фигура бессильно оплыла. — Я буду жаловаться на вас самому…
— Я лишу вас этой возможности, — негромко прервал крики гауптмана Мелледорф, чувствуя, как у него в груди разгорается ненависть к трусливому штабисту. — Шарфюрер, ко мне! Это дезертиры. К тому же один из них угрожает офицеру СС. Возьмите отделение эсэсманов и сделайте, что положено.
Меллендорф исполнял службу с удовольствием.
— Вы же не собираетесь нас расстрелять? — запаниковав, спросил один из лейтенантов.
— Это эсэсовцы, «охотники за головами», Курт, — обессилев от страха, едва пробормотал гауптман. — Вместо мозгов у них устав…
Шестеро эсэсманов поволокли слабо сопротивляющихся штабистов с дороги. Пятерых эсэсманов шарфюрер выстроил напротив остановившихся штабистов в шеренгу.
— Хайль Гитлер! — крикнул гауптман.
— Грязные свиньи! — выругался лейтенант. — Цепные псы!
— Очередью! Огонь! — скомандовал шарфюрер.
Пять автоматов чирикнули короткими очередями. Штабисты упали. Шарфюрер подошёл к расстрелянным. Добивать нет нужды, все мертвы.
— Казни в военное время необходимы, — с умным видом пояснил шарфюрер эсэсманам, возвращаясь под дерево и искоса поглядывая на висящие трупы. — Образованные люди называют это педагогикой. Подобные процедуры отбивают желание мошенничать у не слишком усердных людей. Хорошие армии помечают свой путь виселицами.
***
Фон Меллендорфа вызвали в штаб.
Командир батальона полевой жандармерии СС оберштурмбаннфюрер (прим.: подполковник) Бохман дружелюбно поздоровался с Меллендорфом, пригласил сесть, налил две рюмки коньяку:
— Я считаю, что вам, гауптштурмфюреру с огромным опытом, командовать отрядом в тридцать человек мало. У вас лучший показатель по числу задержанных, отправленных в комендатуру и расстрелянных самостоятельно. Даже слишком лучший…
Бохман качнул головой — и выглядело это слегка укоризненно.
— Р-разве лучшее бы-ывает «слишком»? — улыбнулся фон Меллендорф, позволив вольность по отношению к старшему офицеру. — Я в-всего лишь боролся с-с-с дезертирами и трусами.
Бохман качнул головой, приподняв брови, неопределённо покрутил рукой и продолжил:
— Руководство отметило ваше рвение по службе. В Берлине вам выполнят косметическую операцию, — Бохман коснулся пальцами своего лица. — Даже раненый офицер СС должен выглядеть лучше других раненых. Вам проведут курс реабилитации, чтобы избавить от последствий контузии. Затем переведут в дивизию «Мёртвая голова», занимающуюся охраной концлагерей. Вы возглавите батальон охраны и проявите там свои лучшие качества…
= 2 =
Машу Синицину с Сергеем схватили во время облавы. Ни аусвайс, ни просьбы по-немецки не подействовали на солдат. Арестованных затолкали в крытые грузовики, отвезли на вокзал. На платформе уже стояла длинная колонна под охраной солдат и злющих овчарок. Солдаты прикладами «объяснили» новоприбывшим, как надо строиться.
Загнали в грузовые вагоны, по шестьдесят человек в каждый. В вагонах до этого возили скотину, пол укрывал слой кашицеобразного вонючего навоза.
Сначала все стояли, брезгуя опустить вещи в дерьмо. Но руки устали, сначала опустили вещи, потом начали присаживаться на корточки, а немного погодя и вовсе сели, постаравшись раздвинуть ногами навоз.
Плакали дети, охали женщины, вздыхали мужчины, стонали старики.
— Куда нас?
— В Германию, наверное. Работать.
Раздался гудок паровоза, состав дёрнулся в сторону хвоста, лязгнули сжимающиеся сцепки. Народ качнулся, некоторые стоявшие упали. Паровоз дёрнул состав в другую сторону, потянул один вагон, второй, третий… И, набирая скорость, покатил на запад.
До самого вечера ехали без остановок. Дети и старики мучились от нестерпимой жары. Да и остальные тоже.
В товарном вагоне с забитыми досками крохотными оконцами под крышей, пол которого устлан навозом, воздух густой, вонючий. Не выдержав жары и духоты и жажды, умер старик. Долго кричала, изводя всех, раньше срока рожавшая женщина.
Часовой на тормозной площадке пиликал на губной гармошке, словно аккомпонировал мучениям пленников.
Когда поезд остановился, люди принялись кричать, бить в стенки вагона ногами и кулаками. Дверь вагона загремела, приоткрылась, и в щель стало видно, что поезд стоит на полустанке. С насыпи внизу смотрели два охранника в касках с автоматами наизготовку.
— Ruhe! (прим.: Молчать!) — крикнул охранник и дал короткую очередь в небо.
Люди замолчали. Некоторые боязливо попытались объяснить, что среди них есть мёртвый, что женщина родила…
Неизвестно, поняли немцы разъяснения или нет, но один, держа автомат наизготовку, подталкиваемый сослуживцем снизу, с кряхтением залез в вагон, скорчил гримасу и прикрыл нос ладонью. Народ расступился, показывая труп старика. Немец пожал плечами. Народ расступился в другую сторону, показывая сидящую на вещах женщину, держащую истошно вопящего новорождённого, завёрнутого в тряпьё. Ноги и руки женщины были испачканы засохшей кровью.
— Воды! Пить! — попросила женщина сквозь слёзы и постучала ладонью по губам.
Немец скривился, подумал, сделал знак рукой следовать за ним, пошёл к выходу. Что-то сказал сослуживцу в открытую дверь. Спрыгнул на землю, жестами попросил женщину передать ему ребёнка. Женщина отдала ребёнка солдату, повернулась задом к двери, чтобы вылезть из вагона, но второй солдат быстро задвинул дверь. Люди закричали, застучали в дверь. Немец, державший ребёнка, кинул его подальше от вагона, брезгливо скривился и вытер ладони о штаны, выругался:
— Geh zum Teufel, russische Schwein! (прим.: Иди к чёрту, русская свинья!)
Второй немец выпустил очередь из автомата в дверь. Из вагона донеслись стоны.
***
Ночной дождь немного охладил вагон, дышать стало легче. Но дневное солнце вновь раскалило крышу и стены.
За вторые сутки пути двери вагона не открылись ни разу. Люди оправлялись в вагоне. Труп умершего старика жутко вонял. Умерли ещё несколько человек. Духота и смрад были настолько сильными, что люди дышали через рот, чтобы их не тошнило.
Серёжка мучился от жажды и сухости во рту. Но понимал, что воды взять негде, и страдал молча.
Маша протиснула сына к стенке вагона, и Серёжка освежался хотя бы тем, что прижал лицо к дырке и дышал наружным воздухом.
Поезд остановился на какой-то железнодорожной станции. Детишки бежали вдоль состава и кричали:
— Żydzi w mydło!
— Что пацанва кричит? — спросила женщина из глубины вагона.
— Евреев на мыло, кричат.
— Мы же не евреи… Немчурята, что-ли?
— Польские дети. Глупые. Одеты, как шпана. Немчурята ухоженные, вышколенные, у них все в «гитлерюгендах» состоят.
— Что за… югенда?
— Наподобие наших пионеров. Только с гитлеровским военным уклоном. По струночке ходят, любят Гитлера. Закончат школу — готовые солдаты.
В вагоне стоял тошнотворный запах мочи, экскрементов и мертветчины. Люди просили пить, стонали, кричали. Страдания от жажды были так велики, что некоторые пытались пить собственную мочу.
Маленького ребёнка научили кричать: «Битте шон, вассер!» (прим.: Пожалуйста, воды!) и во время остановки подняли к окну. Но охранник только ругался и грозил оружием.
— Если суждено умереть — пусть это свершится быстрее: хуже нам уже не будет! — молила бога старушка.
Дети плакали. Девушка потеряла сознание. Её мать кричала, просила о помощи:
— Воды! Воды! Неужели никто над нами не сжалится?
Охранник просунул ствол карабина в щель и выстрелил. Хорошо, что в потолок.
На очередной остановке Маша увидела, что напротив их щели на той стороне остановился часовой.
— Герр солдат! — окликнула она его по-немецки. — Возьми золотую цепочку! Принеси бутылку воды! Пожалуйста!
Немец услышал просьбу, подошёл к вагону.
Маша выпростала из узелка на углу носового платка спрятанную золотую цепочку, показала немцу.
Немец протянул руку, чтобы взять цепочку.
— Сначала воды, герр солдат, потом цепочку, — проговорила Маша, понимая, что, отдав цепочку, может не получить воды.
Немец выругался, велел ждать и ушёл. Через некоторое время вернулся, направил в дыру вагона ствол автомата, подал фляжку, получил цепочку.
Маша отвинтила пробку, подала фляжку сыну. Серёжка долго пил. Наконец, виновато посмотрев на Машу, протянул фляжку:
— Пей, мам.
Маша сделала пару глотков.
— Дай попить! Дай попить! — просили окружающие.
— Детям! Только детям! — распорядилась Маша. — По одному глотку!
Дети жадно ловили фляжку. После одного глотка Маша отбирала фляжку у ребёнка и передавала следующему.
Вода кончилась быстро. Дети, которым воды не досталось, плакали.
— У кого есть золотые вещи, покажите немцу, он принесёт воды! —
