оставил. Угораздило же Пашке похвастаться!
Бурый украдкой осматривал салон.
Блондин хмурился, отворачивал от Бурого овальное лицо с темными влажными глазами.
Маленький, патлатый, смуглый, из-за своей заячьей губы похожий на вьетнамца Космос – что-то невидимое рассматривал прямо перед собой. Глаза - не мигающие, широко расставленные, как две черные пуговицы на сером полотне. Деловито пропускал стакан за стаканом. Невозмутим.
Опасен был разве Толян. Но опасен исключительно смертельно. Он был молчун и тихоня - пока трезвый. Приземистый и широченный в плечах, коренастый, лысоватый, со сросшимися брежневскими бровями, с черными мешками под глазами, отчего вчистую смахивал на мультяшного Вини-Пуха, он стоял, икал, покачивался, приоткрыв рот. А потом внезапно обкладывал обидчика матом, припоминая последние грехи. И ладно, если противник отделывался красным словцом. Добрейший в трезвом виде, употребив пол-литра, Толька-афганец терял над собой контроль и рвался в драку. В молодости он был боксер-тяжеловес. Сколько раз Толька рассказывал, как начинал в секции репой, - его в спарринге все колотили. Потом подрос, и стал бубой. Колотили уже только мастера. «А потом - мечтательно говорил Толян, - когда из бубы мог стать следующим (Бурый не мог вспомнить кем) – мой крюк всех валил, я в армию пошел, и в Кандагар попал. Там уже к боксу охладел…» - Следом шли пространные рассуждения о вольной жизни старослужащего на аэродроме подскока. Заканчивались они неизменной фразой: «собираемся взводом – и в горы. Глядь, кто-то по ущелью в чалме ползет. Прицелился, и залпом: пывж-пывж. Завалили – и назад. И хорошо на душе. День прошел не зря».
Потом Толян находил повод для драки. И горе противной стороне. Если сзади не подкрадывался Пашка и не окольцовывал Толяна за поломанную когда-то шею, противники с разбитыми лицами и поломанными ребрами мигом стонали на полу. Бился Анатолий профессионально. Несколько раз после подобных схваток бригаде приходилось удирать с места происшествия, а один раз под горячую руку попался милицейский наряд. Но если Пашка успевал с захватом – Анатолий моментально делался шелковым и больше не буянил. Шею, поломанную при неудачном прыжке в незнакомое озеро, он берег. Да и серьезных поводов для озлобления у Толяна не было никогда. А сейчас? На мгновение Бурый вообразил, о чем размышляет Анатолий, и правый бок томительно защемило… Если дело на кладбище примет дурной оборот за Бурого никто не впишется, даже Пашка.
Маршрутка миновала дорожный карман, Фриц чертыхнулся, уперся двумя руками в руль и врезал по педали. «Газель» резко тормознула - пассажиры качнулись, как ваньки-встаньки - и замерла на дороге, символически повернув «морду» к обочине. Ее объезжали тяжеловозы, недовольно сигналя, обдавая салон гарью и надрывным гулом. Друзья Фрица открыли дверь, надели шапочки и спрыгнули на дорогу, Фриц вылез за ними. Вскоре две фигурки, стремительно уменьшаясь, устремились по желтому выгоревшему полю к белым полоскам дальних гаражей. Фриц остался курить, смотря вслед.
Пронеслась, гремя двойной сцепкой, тупоносая «Вольва», рычащая, как разъяренный лев, и Бурый поневоле вжался в спинку. «Газель» сильно качнуло.. Фриц проводил фуру, выкинул дымящийся «бычок», скользнул глазами по колесам, настежь оттопырил водительскую дверцу, шлагбаумом перегородив полосу, и под возмущенное гудение притормозившего потока, залез в кабину.
Свинячьи глазки Чашкина довольно зажмурились. Он вальяжно привалился полной щекой к окну, провожая глазами сигналящие машины.
Фриц, поддал газу и нагнал поток.
Вскоре запаренный фургончик заехал в кладбищенские ворота, и замер на белой щебенке, щедро рассыпанной на похоронной площадке. В душный салон влетел ветер, освежая лица. Отряхиваясь и разминая колени, вылезли из «Газельки» и двинулись между памятников и поржавелых оград.
