Длинный и небо. 2.

любовь.
-  Любовь-морковь, -  Павел  в расстегнутой рубахе, плюхнулся на траву  и схватился за бутылку, прищурился.
-  А поскольку моя  политика делать замеры…
-  Или «залетать» - хмыкнул блондин,  докапывая остатки водки в стаканы.
-  Да, где можно крылья развернуть славному парню, то без него полный завал.  Я  тычусь  в жизнь щупом,  по принципу  Ваньки-встаньки. Дурак может все - устроиться в ямы из бизнеса, послать на три буквы начальника.  И так далее.  Папа только, слышу,  грустит, зачем  это детство?  Я грю,  пап, а чем заниматься? Бабки срубать? Я же пробовал. Нет больше неба.  Кругом один мряк.
Длинный  перекладывался на другой бок, менял локоть.
-  Вот так. 
Бурый  же  требовал конкретный пример. Длинный, положив ступню на колено, так, что снова обнажились его сине-фиолетовые излучины на ноге, отвечал, похохатывая:
- Экий ты недоверчивый, Вова. Ну,  вот смотри, когда с  Чашкиным  в Германию собирался, мне постоянно стучало в голову, что  будет кидалово.    Тук-тук, тук-тук. Закрываю глаза – слышу, открываю глаза – слышу.  Хотя по форме я даже больше получил,  и в загранку смотался, и немок пощупал, –  хмыкнул Длинный и  отщелкнул  к забору догоревший бычок.
-    А в Печерске, пожалста, нате вам полтос  за труды, - постучал пальцем по темени, - «тук-тук». Вот и не верь.
-  «Тук-тук»  бывает  от перепада давления, - зевнул Бурый, не поддавшись меланхолии друга,  -  Где он  конкретно сказал про подставу?
Длинный надувал щеки и выпускал воздух. 
- Нигде.  Просто чувство. А…- приятель махал рукой, видя озабоченные, скучные взгляды друзей, и снова нудил  о сигналах,  что  -  то ли видятся, толи слышатся, то ли случаются, то ли нет, но все-таки складываются в единое целое и дают на выходе связь.
- А я и отвечаю, спасибо  за предупреждение. Я опять долбень. 
- Да  это же ты сам себе это говоришь!!! – в досаде выкрикнул  Бурый,    не дождавшийся    чуда, а Длинный  лишь дернул плечами:
- Да-к я и есть он.
И словно разговаривать не о чем.
«Я и есть он».

А ровно  через два месяца Длинный ушел.
Бурый    перешагнул очередную оградку, наблюдая за троицей бригадных, те что-то  тоже принялась  обсуждать на фоне уходящего в гору холма. Космос в своем поповском балахоне с топырящемся позади подолом направо указывал, Пашка, приглаживая поднимаемые ветром вихры – махал рукой дальше.
Потеряли могилку.
Хрустнули камешки.
«А можа, он  надышался и теперь путешествует? И могила его здесь исчезла? Ага. Как она может исчезнуть? Положим, он вылез, так от могилки по любому что-то ж осталось… .Да что это я!» - Бурый фыркнул на пришедший в голову вздор,  поправил козырек своей кепки, - а что жа за место козырное было? То есть, где ж он помер? Откуда его хоронили? Хоронили из морга…
Нет, там лишь отпевали. А хоронили  от папы. После отпевания  бригадные  поехали на на кладбище. А  статный папа-профессор  в черном кожаном плаще, в сильных очках, с дородным лицом и тяжелой, грушевидной челюстью (что у Женьки – точь в точь), у которого  по лицу желваки танцевали, вынес с несколькими студентами гроб, загрузил в катафалк, и они двинули в центр, во двор дворянской трехэтажки старинной с орлами,  у подъезда парадного. Там еще  квартиры в два этажа. К подъезду, где жил месяц Жека,  чтобы «у дома родного» проститься.    Вовка  тоже  на своей «девятке» увязался за ними. Приехали  во двор, где уже  иномарок было не счесть, как селедки въезд заполонили, занесли гроб под бельевые веревки на узком газоне, поставили на табуретки. Там, среди немного обескураженных ликов гостей, крупных шишек, важный отец его речь произнес. Мол, дом этот и комнаты,  в которых он умер,  останутся вечно сыновние. О  как! Тоже загадочно!
К бригадным подошли Фриц и Чашкин. Остановились, заозирались среди могилок и памятников. 
«А Пашка как-то  спьяну обмолвился,  что  Длинный помер в  общаге. Или даже сарае. Или я что-то путаю? Ай, общага, сарай – тоже, тот еще космодром! Да и потом – он же помер от тромба! Причем тут, что он дерьмом надышался? У папки-профессора дома, заснул и словил за пьянку свою результат!» .
И все же    почувствовал холодное неуютство. Словно законы природы  оставлены – и  может случиться и исчезновенье погоста,  и явление Призрака, и раскрытье могил, и трубный глас из небес, и скачки на трехголовой собаке Голой Блудницы, и…
Страстей нарассказывал Космос попьяни.
Озноб прошел по спине.
«Умер он, а не ушел в путешествие. В гробу он лежал потемневший,  тронутый тлением. А тоже вот непонятно. Или  папа не видел? Но диагноз был острый флеботромбоз, вроде сразу нашли. – вытер пот, -  Но, опять жа, обряды произведены и закрыта для него планета Земля, а говорил я с ним в шутку и помогать-то  мне некому. Лягу во цвете лет у могилы дружка! Так-то, братишка!  -  также  внезапно повеселел, но тут по лицу стеганул  холодный порыв он  перешагнул через полусгнившую березу,  и тут за ним  приземлилась большая черная галка. Владимир задержал ногу в воздухе, ожидая ее действий, но та попрыгала между  пирамидкой  и  глинистым холмиком, и снова вверх  подалась – метров тридцать пролетела, опустилась за Фрицем.. 
Под ногой хрустнула ветка.
«Путешествие, связь. Чушь!  Нету его!  –  мозг покоробило от глупой мнительности. -  На себя надо надеяться. Да на водку, черт ее побери!»
-  Вот она!
-  Где?
- Да вон стела! – кричал Космос, показывая рукой на чуть изломанный посередине черный обелиск высотой в человеческий рост.
Поправил кепку, коротко бросил взгляд к облакам, ускорил шаг.
Небо было низкое. Темные облака едва не задевали верхушки берез, над ними кучевые белые табуны  протаптывали  остатки синей травы неба.  Желтые лучи обдавали граненые плиты надгробий, и они блестели все разом, словно снасти у корабля. В профиль же по отдельности казалось  длинными перископами. Словно выдвинув их из глубин, мертвецы в одиночных деревянных подлодках  готовились заползти  на вершину.
Стела друга сутулилась у подножья. Изломанностью гранита она напоминала фигуру вечно клюющего при походке хозяина.  И сам покойный тоже присутствовал - гравер искусно перевел на гранит неизвестную друзьям фотографию.  На стеле, черно-белым манером изобразился высокий брюнет, худой,  с грушевидным лицом и модной  прической «крысиный хвост» (когда угловатая стрелка волос падает с затылка на шею).  В джинсовом костюме он сидел    на неизвестном парапете, опершись за спиной руками, и весело щурился на пришедших гостей.
Могила была на месте.  Бурый почувствовал облегчение..
За два года нахоронили изрядно – прежде порожний крутой склон  теперь был густо усеян каменными и чугунными плитами. И у Длинного появились соседи – справа  два больших и одно маленькое надгробие.
-  Семья разбилась на трассе, под  фуру залетели, - Фриц качнул обритой  головой - муж, жена, шестилетний ребенок.
Слева – песчаный холм с засушенными венками. Без могильной плиты, просто холмик.
Там упокоился тележурналист. При жизни он поднялся от внештатника до ведущего передачи о местном криминале. Держался он с блатными воротилами запанибрата, развязно озвучивал произносимые шепотом имена, выдвигал оригинальные версии громких  заказняков. Потом он  и сам пропал. А через полгода в лесополосе нашли  труп, обглоданный собаками.  Хоронили журналиста с большой помпой, однако пишущий люд не был до конца уверен – он ли это. Ходили слухи, что смерть инсценирована. Мол,  на самом деле он скрылся от мафии. Народ озирался, пожимал плечами, кивал на жухлые венки, и делал вывод,  что за могилой  не ухаживают. Ведь  у него осталась мать – могла бы посмотреть. А не убирает мусор, значит, не смотрит. Либо  журналист  жив, либо мать в смерть не верит.
Кто был впереди – уже никто не знал.