Вечером Муравецкий стоял у забора своего дома, курил и прислушивался к вечерним звукам уставшего от дневных хлопот поселка. Кое-где в разбросанных по улице домиках уже загорался свет в окнах, поскрипывали засовы на калитках да бряцали цепи дворовых собак, узнавших хозяев, понуро шаркавших сапогами по хрустящему гравию после трудового дня. Все вокруг понемногу успокаивалось: затихали ссоры, прощались обиды, возвращались все те, кого долго ждали, а Муравецкий всё никак не мог дозвониться до Кобриной и все гнал от себя наплывавшие мысли о худшем. Что-то внутри него отказывалось принимать за факт, что всегда азартная, жаждущая приключений и пребывающая в полном расцвете сил сорвиголова могла позволить себе взять и умереть, и особенно в начале их дел. «Хотя, – далее размышлял полковник, – именно эти качества зачастую и сокращают жизнь дерзких».
До сих пор ему некогда было подумать о том, что ведь Анжелика Кобрина являлась дочерью его бывшего однокурсника по юридическому институту, которого Муравецкий не видел почти столько же лет, сколько не было на свете Зои. В 1999 году Георгия Кобрина перевели в Киев в Главное Управление и с тех пор пути сотоварищей разошлись. Изредка они перезванивались, поэтому Муравецкий знал, что Жорка женился, у него родилась дочь, которая теперь учится в харьковской академии, и только глухой мог не слышать, что у девицы резкий неуживчивый характер. Как-то Кобрин-старший позвонил Муравецкому и со стоном сказал:
– Гринь, прошу, возьми себе группу с моей «оторвой». Хамит всем без разбору, в голове одни мотоциклы, а ты умеешь разговаривать с трудными.
– Может, не стоило дочку лишать любимого занятия? – возражал полковник. – Зачем ей юрка? Потом всю жизнь страдать будет, что не свой путь выбрала, а папин.
– Ну что ты, друг! Ни за один экзамен я не платил. Всё сама сдавала. Если надо – блажь по боку и ночами не спит, трудится. Сейчас на красный диплом идет, но с таким характером, чувствую, будут проблемы. Эх, ей бы прокуроршей стать.
– В самом деле?
– Ага, взрывается не по делу, – жаловался отец Лики. – Людей отчего-то не любит. На днях декана вашего послала за какую-то якобы несправедливость к ней. Хорошо, что тот от меня зависит, но не могу ж я все время за нее просить полковников и генералов.
– Так-так, – отвечал товарищ. – Поглядим.
Когда Муравецкий впервые встретил Кобрину на своих лекциях, а главное по ее манере общения вне аудитории, он тотчас дал ей точную характеристику: «Натура взрывная, в глазах тайна, на губах сарказм, изо рта яд». Достучаться до Кобриной, поговорить с ней по душам и попытаться разгадать природу агрессивной защиты, в самом деле, никому не удавалось. А узнать причину явной мизантропии всем хотелось, тем более находились те, кто якобы знал Лику с детства и уверял остальных, что дикарка с ангельским личиком не всегда была злым волчонком. Захваченные интригой смельчаки, как только не изощрялись, чтобы закрутить роман с девушкой, однако неприступная крепость с грозными бойницами, острыми стрелами и глубокими рвами по кличке Кобра легко отшивала горе-кавалера каким-нибудь язвительным эпитетом в адрес его сомнительных мужских достоинств. Тот, правда, пытался насмехаться: «– Не угрожай, я и в армии ничего не боялся и настоящим мужчиной стал. А тебя, пигалицу, тем более не испугаюсь».
Болезненно реагировавшая на пигалицу из-за комплекса маленького роста Лика не лезла в драку с кулаками и не начинала орать на наглеца – марку держать она умела. Но ангельское личико девушки мгновенно превращалось в злобный лик горгоны Медузы. Под гикающие смешки толпы резко вспархивали ее ресницы, а темно-фиолетовые губы расплывались в кривой усмешке. Смерив жертву с ног до головы надменным взглядом, она холодно заявляла: «– Считать, что человек после армии станет мужчиной – так же глупо, как полагать, что после института он станет умным». Неудачный остряк еще какое-то время оставался с раскрытым ртом, не находя сразу что ответить и что спросить дальше. А когда находил, то становилось уже поздно, ибо энтузиазм толпы, ожидавшей кровавого зрелища, никак не был подготовлен к интеллектуальным изыскам неприступной стервочки и быстро сникал.
Разгадать тайну поведения Кобриной не удавалось никому. Только однажды Муравецкий случайно услышал в коридоре, как Лика проговорилась кому-то, что от людей может быть только боль, ложь и подлость. Ему тогда показалось, что у девочки, вероятно, есть все основания так говорить – настолько выстраданным и знающим тоном произносила Кобрина такие обвинения. Но на тот момент у Муравецкого было полно и собственных тайн, которые ожидали разгадок, поэтому как человек дела, ни на что другое он старался внимания не обращать. А сейчас, вспоминая все, что приходилось видеть или слышать о своей необузданной практикантке, он предполагал, что именно острый язычок байкерши сильно навредил ей по пути в Роганку.
Вспыхнул экран дисплея смартфона в руках полковника – звонил сотрудник, но, к сожалению, ничем не обрадовал:
– Михалыч, геолокация не помогла. Ее мобильник, скорее всего, выключен и не определяется.
«– Предупреждал же их, – пробурчал про себя Муравецкий, – все личное, весь гонор и нежные чувства оставляйте дома. На работе вы – сталь и лед. Эх, молодежь».
В сизом дыму мерно тлеющей сигарильи и сам полковник хоть и с тяжелым сердцем, но вынужден был переключиться на мозговую работу.
Дело Волконской отныне приобретало неожиданный поворот: теперь более важным для сыщиков представлялся вопрос не о том, куда подевалась княгиня, а где золото, за которым охотились те, кто яростно хотел заполучить царский архив. «Если исчезновение Кобриной – дело их рук, – думал Муравецкий, – тогда ребята слишком далеко зашли и вряд ли остановятся». Сегодня полковник надеялся на Коржикова и его ценную знакомую. Он и сам бы отправился вместе с сержантом, но Бергер, узнавший сенсационные новости о Поливановой, сначала разразился площадной бранью, а затем, задыхающимся голосом принеся кучу извинений за срыв, попросил у полковника встречи, поэтому приходилось терпеливо стоять у плетня и выглядывать вечернего гостя. Одновременно Муравецкий продумывал варианты беседы с несостоявшимся князем и ощущал себя дантистом, к которому торопится пациент с острой болью, а у него как назло, не хватало обезболивающего.
На часах было уже около восьми, а Бергер все не появлялся. Неожиданно снова ожил дисплей телефона. Удивленный и настороженный поздним звонком Валентины, – от взбалмошной женщины можно было ожидать чего угодно, – полковник ответил. Первые же слова Вали встревожили его, и хотя Муравецкий попытался говорить спокойно с присущей ему иронией, в конце концов, долго копившееся волнение выдало себя:
– Приехать в больницу? Полагаешь, я безнадежен? Что? Кобрина? Как она к вам попала?
Из трубки послышался сухой служебный голос медсестры скорой помощи.
– Мы с вызова на Скорой возвращались и обнаружили ее без сознания около ворот больницы. Не знаю, как она там оказалась. У нее трещина в ноге. Осмотрели и уже наложили гипс. Еще повреждена ключица, многочисленные ушибы головы и…
Муравецкий ненавидел театральных пауз.
– Валя, – напряженно сказал он. – Ты перечитала женских романов. Никогда не спотыкайся после «и». Один мой знакомый как-то в разговоре тоже решил сыграть мхатовскую паузу. У бедняги не выдержало сердце. Итак?
– Короче, – рявкнула Валентина. – Твоя Кобрина… Боюсь, у неё проблемы с культурой речи. Она всё время ругается какими-то странными словечками.
– А! – выдохнул полковник. – Ну, слава Богу, приходит в себя. Берегите её там.
– Тебя забыли спросить.
– Скоро буду.
– Только ненадолго, ей нужен покой. Особенно от тебя.
Муравецкий сделал важные звонки: один Степану, который уже собирался к Юлии, другой Бергеру, который застрял в пробке. Приказав сержанту ехать прежде в больницу и договорившись с Бергером встретиться часа через два, полковник в нерешительности остановился у гаража. Все оставляя решение сесть когда-нибудь за руль своего «Ниссана» на самый крайний случай, Муравецкий вынужден был признать данный случай самым крайним и со вздохом пошел открывать ржавый замок.
В дверях палаты молодой грузинский хирург по имени Иракли поспешил успокоить Муравецкого, но сказал, что пациентке придется пробыть в больнице с загипсованной ногой не меньше недели.
– Понаблюдаем за морфологией соединительной ткани, сделаем рентген, проследим динамику зарастания. А пока придется походить на костылях.
Подольше поговорить с врачом не удалось – тот был срочно вызван на очередную операцию.
Голова Лики медленно и болезненно возвращалась в мир после пережитого. Пошевелила левой ногой – в порядке, но правую сковала колодка гипса от самого бедра до стопы. У спинки кровати стоял Муравецкий и внимательно всматривался в бледное лицо своей практикантки. Рядом в халате на бугристом краю матраса сидел мрачный Степан. Он молча завидовал Кобриной и сокрушался над своей непутевостью: «– В крутой переделке побывала, счастливица! А от меня пользы – кот наплакал, тьфу».
– Шеф… – вяло произнесла Лика и сама еле услышала свой тонкий голос. Напряглась, чтобы сказать громче, но от нытья в ключице судорожно застонала.
– Молчите, – предупредил Муравецкий. – Главное, живы.
– Терпимо. Спасибо байкерам из соседнего клуба – подобрали.
– Скорей всего, – сказал полковник, – они нашли в вашей куртке визитку больницы, которую вы получили, побывав здесь с визитом в поисках информации о княгине, и привезли вас.
Не очень внятный рассказ Лики еще больше расстроил Коржикова. В глубине души он всё же надеялся, что его неугомонная напарница банально свалилась с мотоцикла. По телевизору на днях он наблюдал, как одна байкерша во время селфи на байке врезалась в придорожный щит и разбилась насмерть. «Довыёживалась», – насмешливо высказался тогда Степан. Нечто подобное ожидал он усмотреть и в истории Кобриной. Но вконец разочарованный в себе он сидел, слушал о её приукрашенных, но все равно крутых приключениях и с завистью покусывал губы. Единственное, что как-то утешало бедного парня, были мысли о Юлии и предвкушение их скорой встречи.
– Где ваши серьги? – поинтересовался Муравецкий, заметив запекшуюся кровь на мочке уха Лики.
– Не знаю, – тихо произнесла та и закрыла глаза. – Но это были
Наконец Лика в безопасности и встретилась с Мураветским и Стёпой!))
Стёпа...большой растёпа...как он найдёт свою графиню...если у него украли из под носа бумагу с адресом!))
Предполагаю, что её уже давно нашли бандиты!))
Очень понравилось, как написано!))
С теплом...Эмми!))