Как только на экране планшета Муравецкого высветилась вся информация, имевшаяся в базе у друзей-экспертов на Романа Николаевича Дурова, планы детектива резко поменялись и он повернул руль в сторону Салтовки – в спальный район общежитий, где находилась квартирка усатого мужчины с женственным лицом. Сведений о Дурове оказалось не так уж и много, а скорее – совсем ничего, будто бы и не жил на свете такой человек. Родился он где-то в Прибалтике, там же и учился в медицинском университете, после чего переехал в Харьков и устроился работать в неврологический диспансер психиатром. Долго на месте работы не задержался, а вот куда делся после – неизвестно. Судя по всему, женат Дуров не был и родственников в городе не имел. Болел он тоже, по-видимому, нечасто, так как медицинской карточки его нигде найти не удалось. На первый взгляд ничего странного и предосудительного хоть и в урезанной биографии близкого знакомого Людмилы Сергеевны Ермаковой не было. Но Муравецкому все казалось, что он упустил важное и на что-то очень простое не обратил внимания. А поскольку ничего не вспоминалось, то решил навестить Романа Николаевича и всеми способами добыть у того хотя б образец почерка, чтобы сравнить с запиской, оставленной на месте преступления, или подобрать волосинку с головы, ведь в кулаке у покойной Новиковой нашли клочок русых волос, а Бергер все-таки был брюнетом. Ему нужно было получить хоть что-то и тогда уже ехать к следователю и просить провести внеочередную экспертизу.
На Салтовке Муравецкого ждало разочарование: соседи Дурова все в один голос утверждали, что Роман Николаевич бывает здесь редко, а в последние дни и вовсе не появляется. По фотографии, которую полковник показал жильцам, все признали как Дурова, так и женщину, которая всегда приходила вместе с ним. Муравецкий победоносно щелкнул в воздухе пальцами и какая-то маленькая егоза, которая все время вертелась вокруг бородатого дяденьки, вспомнила, что дядя Рома тоже иногда так делал, когда хотел обратить внимание девочки и угостить ту конфеткой. Оставив наиболее активной бабульке свою визитку с просьбой позвонить, если сосед объявится, детектив вышел во двор и задумался. О поездке в следственный комитет и речи быть не могло. Муравецкий уже представлял, как тонкий удав Кураксин в своей привычной манере вытянется до потолка и глядя на детектива свысока сухо заметит, разводя руками-прутиками, что у следствия нет никаких оснований на задержание добропорядочного гражданина.
А что, собственно, у самого Муравецкого имелось на Дурова, кроме щелканья пальцами и интуитивного ощущения, что он напал на нужный след? Фамилия! Фамилия Дурова, которую он где-то встречал. В последнее время только один раз полковнику пришлось столкнуться с большим перечнем фамилий – это был список участников Анархии. Муравецкий набрал номер Ираиды Львовны и попросил ее войти в кабинет и достать из сейфа папку под грифом: ЧЕХИЯ. Именно в ней среди прочих бумаг, которые детектив получил от чешских друзей по делу Новака и лежал список. Полковник не очень доверял компьютеру – как месту сохранения документов. По старинке ему привычнее было хранить все в бумажном виде. Даже сам архив, а точнее, все, что от него оставалось, он тоже держал в сейфе. Своей педантичной соседке и фанатке он доверял всецело и вскоре в трубке послышался серьезный дикторский голос, которым Ираида в манере Игоря Кириллова перечисляла список давно забытых всеми фамилий. Когда старушка дошла до Дурова, Муравецкий попросил прочитать, что написано на полях напротив.
– Жанна Яковлевна Дурова, – донеслось из трубки, – в годы первой мировой войны служила сестрой милосердия при Красном Кресте Николаевского лазарета. Участница террористической группы Анархия, она владела мастерством нанесения смертельного удара острой иглой в сонную артерию. Подозревается в убийстве Януша Новака. Вина не доказана. Зато тот факт, что сына Жанны Яковлевны и отца Романа Николаевича звали редким именем Теофиль, не оставлял никаких сомнений. «Это бабка щелкуна!» – оживленно подумал Муравецкий и сравнивая способ убийства Новака и его правнучки, восхитился: «Что делают гены даже через сто лет!» Поблагодарив преданную экономку за помощь, детектив направился к следователю: теперь у него появился шанс. По дороге в СК Муравецкий старался привести безупречное доказательное основание для задержания Дурова, но на ум приходило только одно воспоминание из далекой молодости.
В то время Григорий Михайлович горячо протестовал против идеи генетической наследственности преступления, которую выдвигала его молодая аспирантка Зоя Ланская. Как руководитель диссертации, Муравецкий, конечно же, приветствовал, что его подопечная выбрала тему о физиогномическом анализе лица – как критерии для идентификации склонности человека к преступлениям. Но он совершенно не мог понять чудовищно фантастическую на первый взгляд идею Зои, на которую только спустя двадцать пять лет приходилось взглянуть во второй раз. Теория Ланской, которую та отстаивала при написании кандидатской, заключалась в следующем: Склонность убивать передается от человека человеку по наследству посредством скрытой морщинки на лице при рождении. Есть морщинка – ты прирожденный убийца. Нет – пойдем, дорогой, я тебя кофе угощу.
Правда, эта морщина появляется не у каждого в роду убийцы, но суть в другом. Чтобы идентифицировать подозреваемого преступника с такой морщинкой, в случае если у полиции нет достаточных улик, надо заставить его захотеть еще раз совершить преступление и тогда скрытая морщинка проявится. Но как спровоцировать с виду добропорядочного гражданина на убийство? Зоя предлагала простой, но показавшийся тогда полным безумием метод: Поскольку любой порок имеет свои истоки, то надо отталкиваться именно от них. Следует создать для подозреваемого в убийстве в точности те же условия, при которых его предок, от которого наследнику досталась проклятая метка убийцы, впервые совершил свое преступление – пусть даже сто, двести, а то и триста лет тому назад. Условия должны совпадать желательно на сто процентов или хотя бы с минимальным отклонением – вплоть до запахов, цветов и звуков. Попади нынешний подозреваемый субъект со скрытой меткой убийцы в подобные условия, у него тотчас проявится характерная родовая морщинка и проснется генетическое желание убивать. Муравецкий тогда нещадно критиковал сумасшедшую идею, смеялся и в результате «зарубил» диссертацию будущей невесты. А теперь… Что ж, теперь ему придется доказывать эту зыбкую теорию без предварительного опыта, и кому! Фоме-неверующему с прямой извилиной и без всякого воображения. Задача предстояла не из легких, и хотя все аргументы Муравецкого строились по детскому, но часто приводящему к великим открытиям принципу: «А давайте попробуем, вдруг получится», Григорий Михайлович настраивался решительно. Ему надо было получить разрешение на проведение безумно рискованной операции по провоцированию человека на убийство.
Следователь встретил полковника с ужасной зубной болью, лишь сухо кивнул и
высказался, что не испытывает радости видеть здесь посторонних.
– Ошибаетесь, дорогой мой, – улыбнулся Муравецкий. – Дело Новиковой прямо связано с Делом княгини Волконской.
Майор нервно дернул щекой.
– Да если б не ваша Волконская, ничего бы с Новиковой не произошло. Вы своими раскопками древностей провоцируете честных граждан совершать преступления.
– Безусловно, – резко парировал полковник. – Вы, наверное, тоже, узнав о золоте, захотели убить Юлию, да очередь уже из честных выстроилась перед вами?
– Бог с Вами, – застонал Кураксин, прижимая платок к щеке. Затем добавил:
– А почему тогда вы сразу не предупредили, что у вашего клиента диабет?
Григорий Михайлович пожал плечами.
– Как-то не пришло в голову, – сказал он и участливо предложил бедолаге развести раствор «Нимесила», который эффективно обезболивает. При этом удивленно спросил:
– А что, неужели Бергер виновен?
– К сожалению, нет, – промычал Кураксин. – Диабет да не тот. Преступник был на инсулине, а у вашего подопечного вторая степень. Непонятно, правда, откуда на месте преступления оказалась салфетка с потожировыми следами Бергера. Вы не знаете? Впрочем, вас спрашивать – все равно что умолять солнце не палить так сильно на мою лысину.
Муравецкий поблагодарил следователя за сравнение, но сказал, что он в самом начале был уверен в невиновности Леонида Леонидовича, а салфетку мог подбросить некто Дуров.
– Кто таков? – насторожился Кураксин и глубоко вздохнул: – Только покороче.
– Смею предположить, он – любовник матери Бергера и втерся в доверие к той, чтобы узнать больше подробностей о деле Волконской. Работает он, скорее всего, на неких Патриотов, которые, как только узнали об архиве, решили собрать долги столетней давности.
– Не понимаю, – нахмурился следователь. – Зачем вашему Дурову понадобилось подставлять сына своей любовницы?
– Потому что у Бергера одержимая уверенность, что золото принадлежит только его семье.
Когда же Кураксин поинтересовался, почему именно Дуров, Муравецкому пришлось выложить свои источники. Однако Кураксин лишь вяло пожал плечами и стал сухо возражать и объяснять, что никаких оснований для задержания Дурова на самом деле нет, поскольку щелкать пальцами может кто угодно. Серьги, которые Дуров подарил любовнице – не улика, поскольку мало ли что это за серьги и откуда, а свидетельство лишь одной Кобриной относительно чужой вещи, ей не принадлежащей, – слишком слабое основание.
Приблизительно подобного отказа Муравецкий и ожидал от следственного комитета и тогда он заикнулся о теории Зои. По мере развития своего рассказа, в который и сам Григорий Михайлович начинал уже верить, у равнодушно взиравшего на жизнь тусклым взглядом следователя постепенно стали округляться его рыбьи глаза.
– Вы сумасшедший? – тихо спросил он и искоса взглянул на собеседника.
– Нет, – спокойно ответил Муравецкий. – Я – фаталист.
– Но это же все ерунда, – все еще не веря, что его не разыгрывают, с прищуром сказал Кураксин. – Вы можете сколько угодно доказывать прогресс наследственного фактора, но меня интересуют не факторы, а факты. Пока я слышу какую-то, простите, детскую сказку о волшебной физиогномике. Вы пытаетесь убедить меня, что между морщинами на лице и склонностью к убийству существует тесная связь? Мне кажется, мы зря тратим наше время.
Муравецкий с наслаждением слушал скептика и наблюдал, как тот все больше
Классно написана глава!))
Интересно, что будет дальше!))
Мне очень понравилось!))