Озадаченные новым делом практиканты поначалу растерялись, не зная, с чего начать. Легко сказать: воссоздайте обстановку столетней давности, да еще до мельчайших деталей оборудуйте палату, в которой находилась Катя Поливанова, причем именно в тот день, когда ее убили, ну или выкрали с последующим умерщвлением и захоронением неизвестно где. Тем не менее, связанные общим поручением: иди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что, Степан с Ликой взглянули друг другу в глаза и прочитали каждый одно и то же: «Это наш последний шанс». Им не захотелось его терять, а потому студенты решили отбросить любые сомнения и действовать немедля, а там как Бог даст: авось выведет на правильный путь, иль, в крайнем случае, соломки под ноги подложит, чтоб не так уж больно было падать. Поскольку никакого руководства в больнице на тот момент не было, чтобы выяснить об истории заведения, приходилось действовать самостоятельно. Из-за недостатка времени ехать специально в библиотеку и копаться в исторических справках Коржиков отказался и нарыл в интернете все, что мог нарыть. В годы первой мировой в Харькове ужасно не хватало лазаретов, а кроме того, вместе с десятками эшелонов с ранеными, в город из-за поражений русской армии стали стекаться тысячи беженцев, спасавшиеся от стремительно расширявшегося германского и австро-венгерского нашествия. Харьковцы не возражали, ибо всегда были гостеприимны к тем, кто с добром, а не с мечом «освободителей». Но вдобавок ко всему по всей области свирепствовал тиф. И раненых, и беженцев, и тифозных нужно было где-то размещать.
Вскоре Указом императора Николая Второго был учрежден лазарет на двести коек, который построили в самые сжатые сроки. Со своей стороны самые богатые люди города, в частности, сахарные короли Кениги, знаменитые купцы Жевержеевы и шоколадный гений Жорж Борман вложили огромные суммы в оснащение лазарета, а также на постройку других медицинских пунктов, бараков и палаточных лагерей.
Спускаясь со второго этажа в сопровождении Степана, который в подробностях описывал деяния благородных, но незаслуженно забытых харьковцев прошлого, Лика, некогда пинавшая сапогами старые лестничные перила, теперь останавливалась и бережно проводила по ним ладонью.
– Быть может по этим ступенькам, – тихо сказала она, – ступал сам царь: гордо и величаво. А ты мог бы ступать гордо и величаво?
– Угу, – буркнул Коржиков и похрамывая, вел напарницу под локоть, сосредоточенно следя за тем, чтобы та случайно или намеренно не задела его костылем.
– А рядом шла императрица в роскошном визитном платье из лилового бархата, украшенном нитками жемчугов и рубинами, – продолжала Лика. – Ах, как она была прекрасна!
Увлекшись, Кобрина не смотрела под ноги, и все время оступалась. Тогда Степану приходилось проявлять мгновенную реакцию, расставляя ноги и подхватывая легкомысленную мечтательницу, чтобы вернуть ту на твердый мрамор. На следующей ступеньке Лика вздохнула и упершись наконечником костыля в носок ботинка напарника, от чего тот слегка побледнел, произнесла:
– А вот тут Александре Федоровне, возможно, стало дурно и захотелось, скажем, чтобы император взял ее на руки. А ты мог бы…
– Еще чего! – воскликнул возмущенный Степан, вытаращив глаза.
– Почему? – обиженным тоном спросила Лика и поджала губки.
– Рубины у тебя слишком тяжелые, – проворчал парень и быстро потащил расстроенную напарницу за собой.
В вестибюле практикантам пришлось разделиться: Кобрина похромала налево искать музей истории больницы, чтобы добыть как можно больше экспонатов, а Коржиков поплелся направо – в противоположное крыло здания, где, как предполагал Муравецкий, могла сто лет назад содержаться Катя Поливанова. Нужно было внимательно все осмотреть и подготовить место будущей ловли щелкуна на живца.
Дверь с табличкой «Музей Второй клинической больницы» Лике попалась на глаза почти сразу же, но от спертого запаха внутри помещения сразу же запершило в горле. Казалось, несвежий дух копченой колбасы, формалина и винного перегара не выветривался отсюда никогда. Стены, отчего-то залитые лунным светом, хотя за окном был солнечный день, встречали портретами врачей и еще каких-то людей в вицмундирах. Повсюду на стендах стояли прямоугольные ящики. Под стеклянными крышками отчётливо проглядывались различные части тел и отдельные органы. Не до конца открытые шторы на окнах создавали не очень дружелюбный антураж. Кто-то кашлянул, и Лика от слабости в коленках прижалась спиной к стене и зажмурилась. Где-то за колонной справа от нее послышались шорохи. Приоткрыв глаза, Лика нашла в себе силы сделать пару шагов вперед. Она выглянула за угол и почти у самого окна заметила прозекторский стол, на котором лежала мумия, ровно наполовину вскрытая. Муляж всех внутренностей человеческого тела – от мозга до стоп – был сделан довольно искусно. Но Лику поразило другое: ложбинка, где располагался желудок, была заполнена порезанной «Московской» варено-копченой вперемешку с сыром. Вдоль кишечника тянулись дольки бочковых огурцов, а в районе паха торчала бутылка вина.
– Не желаете присоединиться? – призывно прошептало и ехидно захихикало нечто над самым ухом девушки. От неожиданности Лика чуть присела, затем резко развернулась и слёту зарядила костылем в источник голоса. Немолодой мужчина в униформе вскрикнул и отлетев под стенд, тут же был осыпан потолочной штукатуркой.
– Ой, простите, ради Бога, – кривым ртом произнёс тот, оставаясь на полу. – Не хотел вас напугать. Но к нам так редко заходят гости, а я как раз обедал. Вы прервали мою трапезу, между прочим. Нехорошо… Нехорошо так делать, драчунья.
Насилу восстановив дыхание, и повеселев от глупой ситуации, Кобрина спросила:
– Так что мне, извиниться перед вами прикажете? Кто вы такой?
– Служитель музея и ученый анатом, – тоном, полным достоинства, донеслось из сумерек.– Суконников моя фамилия. Между прочим, здесь весьма ценные экспонаты. А благодаря вам, многие из них пришли в негодность.
– Падать надо уметь, – огрызнулась Лика и уставилась на лицо служителя. Неимоверно натужными движениями музейщик приподнялся и опершись о диван, произнес, оценивая девушку с ног до головы:
– О, да вы и сами изумительный экспонат для нашего музея. А что вы, собственно, пялитесь на меня? Нравлюсь, барышня? Вас не смущает, что я женат?
В первые секунды Кобрина захотела выбросить нахала в окно, но вспомнив строжайший наказ Муравецкого быть максимально корректной, решила оставить это на потом, когда будет окончено расследование. К тому же Суконников был настолько жалок и безобиден, что она тут же потеряла к нему интерес. Служитель же, напротив, во что бы то ни стало, намеревался увлечь гостью и предложил той немедленно взглянуть на «свежайший», как он выразился, экспонат.
С этими словами он манерно приподнял крышку ящика и Лике сделалось по-настоящему дурно. В формалине плавало несколько сотен настоящих человеческих глаз. Довольный, что произвёл впечатление, служитель самодовольно заявил:
– Посмотрите на них! Не правда ли, как милы. У каждого своя последняя история – они все честны. Вы видели когда-нибудь глаза, которые никогда не лгут? Наслаждайтесь. Какое разнообразие, полюбуйтесь же. Почему вы бледнеете? В одних глазах удивление, в других страх, в третьих насмешка. Что бы предпочли вы?
– Ничего не понимаю, – сдерживая ком в горле, прошептала Лика, тылом пятясь к выходу. – Что это за музей?
– Анатомический, разумеется, – с довольной ухмылкой ответил Суконников. – А вы чего ожидали?
– Блин! А где исторический?
– Отродясь не было у нас такого.
– Че за кракалыка такая! – вскрикнула Кобрина и огляделась по сторонам.
Не обращая внимания на протесты Суконникова, Лика стал срывать со стен картины, на которых врачи прошлого делали операции. С каждым срывом служитель вздрагивал и хватался за голову. И было от чего, ведь оказывается, за каждой картиной у него были надежно, как казалось музейщику, припрятаны заначки: то конвертик с деньгами, то початая бутылка коньяка, а то и женский бюстгальтер. Последний, по-видимому, был настолько дорог бедняге, что тот с диким воплем ринулся в атаку, выхватил ценную вещь и тотчас сунул ее за пазуху. Отягощенная трофеями, Лика выбралась из помещения и плюнув на дверь, на которой и в самом деле была надпись: Анатомический музей, зашагала по коридору. Вдогонку ей из замогильного чрева анатомички доносились еще слова Суконникова: «–Куда же вы, барышня? Зачем вам исторический? Наш интересней! Эй!»
Но Кобрина уже не слышала их и как можно быстрее захромала по коридору на свет – в центральный вестибюль. Она стремилась добраться до правого крыла и встретиться там с Коржиковым.
Уже минут шесть как Степан стоял и тупо смотрел на высокую двустворчатую дверь из красного дерева, которая вела в коридор правого крыла первого этажа. Вела, но не в этот раз. Сегодня ее украшала криво прибитая дощечка с недвусмысленной надписью: Рэмонт. На продолжительные стуки кулаками, от которых вздрагивали даже рядом стоявшие тележки с наваленными на них биксами, долгое время никто не реагировал. Но Коржиков был убежден, что за дверью теплится чья-то жизнь, потому как, приложив глаз к замочной скважине, ощутил едкий дух перегара, который он – деревенский житель – ни с чем не мог спутать. Когда же на настойчивые призывы дверь все-таки приотворилась, Степан с удовлетворением отметил, что не ошибся и смело вошел вовнутрь, раздвинув в стороны двух грузин. Несмотря на то, что оба были одинаково не совсем трезвы, разница между ними все же наблюдалась. Один был долговязым лысым очкариком, другой – низеньким толстячком с широким лицом и волосатой грудью, на которой виднелась татуировка с именем: Софико.
[justify]Это были строители, которые сразу же заявили, что здесь никого нет, и что парень не туда попал. Еще они энергичными жестами дали понять, что если у молодого бичо (парень, груз.) не было срочного к ним дела, пусть он уходит и не мешает им работать. Особо говорливым был толстячок, который в отличие от своего длинного напарника, постоянно протиравшего очки грязной тряпкой, что превращало стекла в совершенно непросматриваемый предмет, окинул руками
Вот...и Валентина согласилась принять участие! Думаю, что всё должно получиться!))
Классно написана глава!))
Мне очень понравилась!))