А была она проституткой. Самой настоящей. И не оскорбление это, а профессия. Сначала стояла на Ленинградке, а потом начальство ей статус повысило – стала «разъездной». Это значит, что стали её возить в сауны, по вызову.
Звонок к «руководству». «Руководство» назначает, кто едет. Садилась она в машину, чаще всего – уазик, а с нею вместе ещё две или три девочки. На переднем сидении, рядом с водителем, мордоворот Паша. Или Боря. И отправлялись по указанному адресу. Прибывали на место. Девочки оставались в машине, а мордоворот входил в помещение. Проверял, не похоже ли на криминал. Потом заводил девочек.
Дальше рассказывать не имеет смысла, потому что всё было совершенно одинаково. Или несколько пухлых дядек, отмечающих какую-нибудь мутную удачу, или кучка относительно молодых жлобов, которые, зарабатывая свой первый миллион, иногда позволяли себе такие вот траты, чтобы самих себя убедить в том, что мир послушно стелется перед их ногами. Пусть не весь мир, а только доступный их пониманию, но – самоутверждались.
И там, в банях этих, бывало всякое: ругань, стрельба, поножовщина, резаные раны на лицах у девочек, милиция, обезьянник и – откупные от «руководства».
А ей, Наталье моей, везло. Почти всегда.
А «моя» она потому, что мы с нею дружили, потому что оба были собачниками. У неё чау, у меня кэрри. Обе девочки. Примерно одного возраста. И жили мы в домах напротив. А потому часто вместе гуляли. Сначала – просто гуляли. А потом разговаривать стали на серьёзные темы. Так вот и сдружились. Что привлекало её во мне? Думаю, что моя профессия. Я – педагог-дефектолог. Это когда и не врач ещё, но уже почти: ребятишки с различными умственными и физическими отклонениями – мой профиль. Вот о них она и расспрашивала меня подолгу и обстоятельно. А я профессиональным умом понимал, что говорило в ней несостоявшееся материнство уже зрелой женщины и какая-то невероятная, ну просто вселенская человеческая доброта. Чем же для меня были интересны наши беседы? Подкупила она меня сразу и навсегда своею искренностью, когда на мой вопрос о роде деятельности незабвенно просто ответила:
- Думаю, что мой ответ вас смутит. А может быть, даже и покоробит, но я – путана. Настоящая. Всегда. Ещё с первой молодости. Себе в оправдание рассказать вам какую-нибудь «жалостную» историю про детский дом или сиротство не могу, потому что ничего этого не было. Я москвичка, коренная, с московскими мамой и папой. После школы поступила в горный. Но ещё до первой сессии поняла: ну какой из меня геолог. А вокруг жизнь с какими-то «блёстками» начинала кружиться. Именно не блестящая жизнь, а жизнь с блёстками. Тогда я, естественно, думала, что это одно и то же. И хотелось участия в этой жизни. Пошла лаборантом к папе в институт, клятвенно пообещав, что через год точно восстановлюсь в институте и продолжу семейную традицию. Папа во мне ни секунды не сомневался, тем более, что мой будущий муж Оська, сын родительских друзей молодости, уже, к тому времени, оканчивал третий курс всё того же горного института. Родители мои – люди незамысловатые … были. Честно проживали свою совместную жизнь и всегда были вместе, дома и на работе. Книжки читали, но сложными философскими вопросами себя не отягощали, потому что были из тех самых шестидесятников, помните? Это которые – походы, песни под гитару… А? О чём вы спросили?.. Да, у костра, разумеется. Что там ещё было в их джентльменском наборе? Окуджава, разумеется, «Братская ГЭС» Евтушенко, Высоцкий. А я уже тогда понимала, что всё это – не моё. А что моё – не знала. Хотя, нет, знала. И теперь знаю. Смеяться не будете? Честно-честно? Моё это – любить. Я замуж хочу. И сейчас хочу. Но только за того, кого полюблю. И родить от любимого хочу. Не бойтесь, Игорь, наши с вами отношения находятся уже в той степени приятельства, когда для того, чтобы они стали любовным, нужно отмотать плёнку довольно далеко назад.
А я и не боялся, потому что именно так сам чувствовал. И стал уже замечать, что начинаю дорожить «своим парнем Наташей» как другом надёжным, умеющим всегда подставить плечо в нужный момент. Она доставала лекарства для моей мамы, устраивала её в госпиталь. А однажды среди ночи привезла к нам ветеринара, после моего звонка к ней, и тот вытащил из объятий практически уже смерти мою Алису, кэрри-блю-терьера.
Вооот… Так, значит, мы и дружили уже несколько лет. Собаки наши состарились, да и мы тоже, но с Наташей отношения были по-прежнему устойчиво милыми и тёплыми.
Примерно раз в год она влюблялась. «Да, в очередной раз, но теперь уж точно – навсегда!» При этом (это стало уже неким ритуалом) непременно хотела, чтобы я оценил очередного претендента:
- Игорь! Привет, это я. Узнал?..
Не узнать по сотовому телефону человека нынче трудно, когда на дисплее высвечивается его имя и фото. А для Наташи у меня была даже особая мелодия звонка.
А она продолжала:
- Ну так вот, знай, ты в очередной раз не успел. Да, меня околдовал принц… Что? Только не надо пошлости про «белого коня»! Игорёш, он и вправду человек удивительный совершенно. А когда он говорит, у него такие глаза становятся… Словно он в вечность смотрит. А имя такое замечательное… Василий.
- И главное – редко,- успевал в очередной раз спошлить я. Но она не слышала и продолжала развивать тему достоинств очередного претендента на её руку, сердце и квартиру. Разговор всегда заканчивался тем, что я клялся и божился, что сегодня же вечером буду у неё, где Василий (Роман, Николай, Эдуард…) будет мне представлен. Сам про себя я не понимал зачем, ибо все мои аргументы и доводы всё равно бывали не услышаны…
Общеизвестен тот факт, что любовь у женщин к мужчинам часто бывает материнская. Вот. Наталья моя – именно тот случай. Она всегда, почему-то, избирала мужчин каких-то ущербных, комплексующих и удивительно пустых. Если попытаться написать обобщённый портрет её избранников, то это будет примерно так:
Небольшого роста, довольно хлипкий, но уже с брюшком. По рукам видно, что ничего в своей жизни тяжелее карандаша он в них не держал, но обязательно с обгрызенными ногтями. Длинноватые, но обязательно засаленные, с проглядывающей уже лысиной волосы. И совершенно одинаковые глаза – с поволокой и, я бы даже сказал, некоей слезой.
Но надо же было видеть мою Наталью в те моменты, когда она его (их всех) слушала! Она молодела, становилась чуть румяной даже без макияжа. А взор её устремлён был сквозь него в вечность.
Романы эти заканчивались достаточно быстро: рекордсменом был полугодовой. Но самое неприятное было то, что всякий раз очередной претендент награждал её очередным венерическим заболеванием. Вот ведь странно, её богу! При её (гм!) работе… рискованной… ничего. А тут, что называется, на личном фронте – обязательно.
Она ложилась в стационар, лечилась. А накануне выписки обязательно звонила мне и просила её встретить у крыльца клиники. И непременно с цветами:
-… Да! И купи гвоздики. Пять штук. Деньги я тебе потом отдам!..
Я приходил всегда чуть раньше назначенного ею времени и ждал её у крыльца. Она выходила, смотрела на меня виновато, словно бы говоря: «Да, знаю, ты предупреждал…». Косилась на окна больницы, к которым прилипли расплющенные носы её "сосестёр по несчастью". Потом каким-то только ей присущим жестом поправляла свои несколько жидковатые волосы и говорила:
- Да, ну и что… Но опыт – есть…
… И жила дальше. И набиралась опыта. И по-прежнему была моим другом…
… Я давно уже хотел рассказать о ней, да как-то всё стеснялся, боялся, что не поймут те, кто будет читать эти строчки, каким замечательным человеком она была.
А «была» потому, что очередному своему «васе» (его, кажется, Витя звали) отдала почку. И умерла через полгода. Не смогла жить с одной. А он и сейчас живёт. В её квартире, в доме напротив.
И я тоже живу, хоть и плохо мне без моего друга Наташки. Свету как-то меньше стало…
