Гетерология

***1
    Зачем мне всё это? Я давно уже вышел из того возраста, когда родители пытаются что-то тебе насаждать, особенно, свое мировоззрение. Я молчу и не спорю с ними лет с 13-ти, и до сегодняшнего дня они считали меня послушным сыном, уверившись в том, что я разделяю их взгляды и ценности. Однако взгляды их совершенно незрелы, а ценности – это всего лишь лозунги по типу – равенство, мир, труд, май, вечная любовь. Без рассуждений. Такие вот базовые понятия. То, что люди изначально не равны – не по денежному достатку и не по принадлежности к разным социальным слоям, а просто потому, что мы все разные и каждый из нас уникален, они, конечно, признают, но не считают таким уж важным по шкале своих ценностей. Не то, что я. Для меня это основной вопрос внутреннего восприятия, принятия или непринятия кого-то. Но главное – себя самого. Моим родителям такого не понять по определению. Принять себя таким, как есть? И в чем проблема, если ты честен, справедлив и не способен на подлость и преступление? Это ведь главное, а остальное… что такое остальное?   
    Я стараюсь не выглядеть снисходительным по отношению к ним, стараюсь ничем не задевать самолюбие каждого из них, для чего мне приходится "прислушиваться" к их утверждениям о том, как нужно жить, чтобы оставаться человеком с большой буквы. Им незнакома рефлексия, и я даже рад этому – по своему они очень счастливые люди. Я могу быть спокоен за их психологическое здоровье. О себе такого сказать не могу.
    Отец, конечно, всегда замечал мою самоуглублённость, но учил меня своей мудрости – делай что должно, и будь, что будет. Весь вопрос всегда состоял в том, по крайней мере, для меня – а что же должно делать? Ведь всегда имелся самый широкий и противоречивый выбор. Мало того, из-за кардинальных внутренних различий, у каждого из нас свое понятие, что нужно делать в тот или иной момент. Моему отцу можно позавидовать – он всегда знает, что делать и когда. Потому что воспитан на базовых ценностях. И его понятие всегда являлось прямолинейным и честным в уверенности, что сделанное им бескорыстно и от всего сердца, а потому пойдет на благо всем. Нюансы восприятия его действий другими людьми он не улавливает, а если и улавливает, то считает, что конечный результат расставит все по местам. Правда, очень часто случалось и случается так, что совершенно неизвестно, когда итог его действий станет ясен всем и ему самому в том числе.
    Когда-то, лет в 14 я мучился мыслями, и мать спросила, что со мной. Я начал объяснять ей, что никак не могу расставить приоритеты для себя – что важно, а что нет, в чем же смысл и прочее. Она тогда сказала:
-Разве ты делаешь что-то плохое или предосудительное? О чем переживать? Смысл в том, чтобы оставаться всегда честным и порядочным, не поддаваться эгоизму, жадности, презирать сплетни, уважать старших, не делать зла другим.
Такие вот простые и понятные истины. Мне хотелось спросить ее, не поддавалась ли она сама жадности и эгоизму, не хотелось ли ей разобраться в себе, а не просто давить любые свои порывы "правильными" установками? Я не успел, она сама ответила:
-Человек по природе слаб и грешен. Но на то и воспитание, учеба и опыт старших, чтобы стать сильным.
-А ты сама всегда была сильной?
-Конечно, нет. Я была слабой, неразумной и глупой, пока не повзрослела и не приняла опыт родителей, пока не впитала то, что давали мне учителя и другие люди, которых я уважала за мужество, честность и порядочность.
-Быть честным – это не врать другим?
-Конечно.
-А себе можно?
-Что за вопросы ты задаешь?
-Быть порядочным – это поступать по совести? Чтобы не навредить другим?
-Именно так.
-А себе можно вредить?
-Себе? Да, если ты выполняешь долг или жертвуешь собой для спасения других.
-А если не требуется жертвовать и спасать кого-то, тогда можно?
-Зачем себе вредить? И что ты подразумеваешь под этим?
-Ну… отказывать себе в чем-то, что могут посчитать постыдным, неблагородным и неправильным те, кто учит тебя всегда быть честным и правильным.
-В этом и заключается воспитание человека. Научиться отказываться от плохого в пользу хорошего.
-А всегда ли плохое по-настоящему плохо, а хорошее – хорошо?
-Конечно.
    14 лет – это вам не 5 и не 6, мне было уже не по возрасту наивно расспрашивать ее о деталях того, что хорошо, а что плохо. Поэтому я перестал задавать вопросы и разбирался в себе сам.

***2
    Мне не очень нравится моё имя Семён. Какое-то архаичное, не современное, а сокращённое Сеня так и вовсе простовато. В универе меня как только ни называли, даже Симоном и Симеоном. Но Сеней все-таки теплее, потому что так меня называют близкие, друзья и те, кто хорошо ко мне относится. Странно, что таких много. Я не очень общителен и плохо схожусь с людьми. Однако люди сами со мной сходятся, не спрашивая моего согласия. Кое-кто даже при встрече радостно восклицает и обнимает меня, хотя я при этом испытываю лишь удивление и неудобство. Но обнимающие меня приятели считают себя моими друзьями. Очень странно, ведь я ни с кем из них не сходился близко, не общался доверительно и по-дружески, не делился секретами, не проявлял участия. Что влечет их ко мне? Я не отличаюсь приветливостью и разговорчивостью. Наверно за доброжелательность к себе они принимают мою сдержанность в оценках. Потому что я, за очень редким исключением, никогда не озвучиваю своего отношения к людям. Так что моих обнимальщиков всегда питает иллюзия, что я очень дружен с каждым из них.
    Есть, конечно, и те, с кем мне интересно общаться. Их можно было бы назвать друзьями и по жизни я их так и называю, когда рассказываю кому-то что-нибудь из наших общих приключений. Так и говорю – я с дружбанами. Их всего двое. На самом деле наши отношения я никак не могу считать дружбой. Мы просто очень тесно общаемся и достаточно честны и откровенны друг с другом. Еще с универа. Но никто из нас еще ни разу не проявлял участия к другому из нашей компании. Участия в виде помощи или сочувствия, или просто особого внимания к высказанным мыслям. Мы обмениваемся мнениями и соглашаемся или нет с ними. Так я воспринимаю наше общение.
    Есть лишь один человек, мнением которого я действительно дорожу. Как ни странно, это совершенно чужой мне человек, инструктор по борьбе из секции, куда я ходил, еще учась в школе. Потом он уехал и теперь работает в лесничестве егерем. Почему, я не в курсе. Спрашивал, но он не ответил. Однако когда я иногда приезжаю к нему погостить и погулять по лесу, он встречает меня как младшего брата, привычно и сдержанно, без особых эмоций. Для сына я не подхожу, ему всего 40, и он старше меня только на 12 лет. Однажды он два часа вытаскивал меня из ямы, заваленной ветками деревьев, куда я провалился по неосторожности, пока фотографировал белок на сосне. Когда я искренне говорил ему слова благодарности, он поморщился и ничего не ответил. Но это было мне дороже любых охов и ахов моих родителей, родственников и знакомых, считающих себя моими друзьями. К Фадею я приезжаю всегда один, своих дружбанов не зову, потому что хочу общаться с ним тет-а-тет. Привожу ему штук двадцать банок тушенки, крупы, муку, яйца, сало, сладости и бабушкино варенье. Из расчета на 5-6 дней привожу также хлеба, овощей и свежего мяса. За большее он всегда ругает меня. А вот о чем помалкивает, так это о десяти-пятнадцати бутылках дорого вина, которые я всегда покупаю в фирменном винном магазине. Мне наливает мало, я для него до сих пор так и остался питомцем. Так он всегда нас шестерых называл. Теперь остался я один.
    Между прочим, в секции мы хвастались друг перед другом похвалами, полученными от Фадея. Между собой мы называли его по имени. И, несмотря на постоянные драки и свары друг с другом, могли потом в обнимку идти домой, радостные и удовлетворенные успехами на ковре. Не помню, чтобы я кого-то обнимал, а вот пацаны обнимали меня, это точно. И мне это нравилось, я чувствовал какое-то родство с ними. Впрочем, когда мы разлетелись кто куда, ничего не осталось. Но у меня остался Фадей, к которому я мог приехать в любой момент. Он так и буркнул мне однажды:
-Нечего разрешения спрашивать. Приезжай, когда захочешь. Ты ж мой питомец.
И часто, когда я думал о нем, то понимал, что Фадей, хоть и не слишком старше меня, однако во многом заменял мне отца, потому что многому меня учил, но, главное, всегда внимательно слушал. А потом говорил два-три слова. Веско. Я не всегда сразу понимал, одобряет ли он мои рассуждения. Но, обдумав на досуге сказанное им, я удовлетворенно засыпал – он, даже ругнув меня за что-то, все равно поддерживал меня во всем.
    Поэтому на Новый год я всегда ездил к нему. Родители и друзья обижались, но мне было скучно с ними. Фадей ждал меня, наряжал елку перед домиком какими-то умопомрачительно древними игрушками и ватой. Игрушки он точно нашел на каком-нибудь блошином рынке, им не менее 100 лет было. Такие зайцы в кушаках, медведи в картузах и принцессы в коротких платьицах, но в длинных панталонах, причем очень реалистично сделанные. 
    Однажды, когда мы наряжали елку с ним вместе, он улыбнулся и сказал:
-Хочешь увидеть, насколько старые мастера были искусными?
После этого он взял одну принцессу размером с ладонь и снял с нее панталоны, под которыми оказалось, что у нее почти как настоящая розовая попка и даже спереди между пухлых зажатых ножек намек на женские гениталии. Я засмеялся, а Фадей шутя дал мне подзатыльник.
-А у Петрушки не смотрел? Может, и у него там тоже все в натуре? – продолжал я ржать.
-Смотрел. Что-то похожее на птичку. Ну и задница, как полагается.
    Когда я уезжал в тот раз, он дал мне коробочку с принцессой в подарок:
-Пора тебе свою принцессу заводить.
-Тебе тоже, – сказал я, внимательно глядя на него.
-Моя принцесса бросила меня,– ответил он и обнял меня на прощанье.       
     
***3
    Родители всегда много работали и дома редко сидели без дела. Меня также приучали к труду, но я ленив по натуре и делаю лишь самое необходимое, ничего сверх того. Мне жаль времени и сил на непроизводительный труд, такой как уборка, мытье посуды и прочее. Конечно, я мою посуду и убираюсь, но без фанатизма. Компьютер и смартфон для меня, как и для многих современных людей, основные предметы, занимающие мое время и внимание, а интернет заменил мне почти все иные источники информации. И это усилило мою самоуглубленность до максимально возможных размеров. Конечно, я не стал отшельником, тем не менее, моя отстраненность от других людей свела на-нет попытки окружающих наладить со мной хоть какие-то маломальские доверительные отношения. Общался я только по необходимости, например, на работе или дома. Друзьям отвечал, но никогда не предлагал каких-то тем для обсуждения и не говорил что-то сам.
    Родителей все устраивало, они крайне удивились бы, начни я откровенничать с ними или обсуждать интересующие меня темы. Даже с Фадеем я мало разговаривал, когда находился от него далеко. Но, поскольку он считал меня своим питомцем, ему не требовались каждодневные разговоры со мной. А когда я приезжал к нему, он знал только, что питомца нужно любить и защищать. Исходя из этого, и общался он со мной в мои приезды соответственно – внимательно слушал, кормил, поил, давал жизненные советы – ну,