Оккупация

обвенчались. Василь как был в одежде, не разоблачаясь, залез на печку и стал считать на пальцах. Вот то-то и оно, ему, стало быть, было столько же, сколько этому сопляку Павлу Андреечу – 19, а ей, как Надежде, – 18.
Дело молодое было – усмехнулся себе в бороду Василь Данилович –  дюже ласковая была супружница-то, и этот взгляд её лучистый вот в точности, как Надежда на этого хлопчика-то смотрела, когда ногу ему перевязывала.
«Стой, шалишь! – у Василя даже в горле пересохло от тех буйных фантазий, которые вдруг в начале ноября летним ливнем обрушились на его голову. Пришлось, кряхтя, слезать с печи и пить воды из жбана. Пряное опьянение от самогона как рукой сняло:
«Эдак, сойдутся здесь, пока я в разъезде-то буду, и сбегут в свою Красную Армию вдвоём, а что, и ничего не поделаешь, вернешься так домой, вечером, а их и след простыл. Как же я тогда один-то останусь, и без жонки и без Надежды что ли? Эй, стой, шалишь, служивый. Так у нас с тобой дело не пойдёт, а с бабы-то какой спрос, тем более, молодой, которая и пробы не знает, враз даст себя окрутить, они жалеючи-то быстрей сдаются…»
Мысль о выдаче красноармейца немцам терпеливо караулила крестьянский ум, чтобы до времени не быть обнаруженной и разоблачённой христианской совестью, которая, понятно, наперво бы выставила её чересчур подлой. Теперь же когда Василь снова забрался на печку в сильном возбуждёнии от страха и ревности, она беззастенчиво открылась, и мозг принялся крутить её, прикидывая различные варианты, и в конце концов то, что вначале виделось подлостью, теперь легко перевернулось с ног на голову и представилось самым настоящим спасением для обоих. 
«Христом Богом, не на смерть же я его определяю, – рассуждал мужик, беспокойно переворачиваясь с боку на бок, – наоборот, хлопчик скорее погибнет, если партизанить начнёт или к своим пробираться вздумает, которых уж и след давно простыл. Так или иначе от голода, холода загнётся или пулю поймает, а если немцам его сдать, как положено по закону, окажется в лагере, где тебе и еда, и крыша над головой, и стрелять по тебе никто не будет. С рядового пленного ведь какой спрос?  Главное, чтоб не коммуняка был, да вроде не похож на коммуняку-то, ведь сопляк совсем. Глядишь, и ремеслу какому-нибудь полезному научится. А война закончится, он из этого лагеря выйдет и мне же сам спасибо скажет,… потом ведь и благодарность за это от новой власти-то, и гроши, наверняка, какие-никакие причитаются… Ведь не отказываться же от денег-то, не себе, вон на пальто для Надежды как раз, что Игнат предлагал, и выйдет, даст Бог. Не зря же она его лечила, простыни на бинты переводила, вот и расплатится, вроде как…»
Василь как можно тише во второй раз спустился с печки и надел сапоги, оставленные у двери.
«От этого только выгода всем будет. А так и надо жить, чтоб всем выгодно было», – довольный тем, как оно всё разрешилось, хозяин, крадучись на носочках, вышел за порог.
Лешего он решил не запрягать, чтобы не шуметь понапрасну, и отправился в Пряное пешком, налегке, чтобы, значит, к рассвету обратно поспеть.

* * *

Сказка о том, как мужик перехитрил совесть, скоро сказывается, да не скоро дело делается. Только через два с половиной часа Василь оказался на окраине Пряного и постучал в окно к Игнату.
Полицай Игнат приходился Василю дальним родственником, и это именно он порекомендовал новой власти хуторянина как надёжного поставщика сельскохозяйственной продукции для комендатуры.
После того, как дело с капустой и свеклой выгорело, Игнат рассчитывал продать Василю для его дочери ношеное женское пальто зелёного цвета, привезённое им из города, однако прижимистый родственничек, получив деньги, не согласился так легко расстаться с барышом, сказав: «Обожди пока, мало ли на что деньги ещё могут понадобиться, война всё-таки…»
Игнат не то чтобы затаил обиду на родственника, для которого он так старался перед начальником комендатуры герром Кохом, но всё же рассчитывал побыстрее и как можно выгоднее продать трофей.
Две недели как он привёз его из города, где немцы устраивали так называемую «акцию», или, сказать проще, массово казнили всех проживавших некогда в нём евреев. Для столь масштабного мероприятия одних сил СС было недостаточно, поэтому понадобилась помощь полицаев, получивших приказ от начальников ближайших комендатур явиться в город.
Сам Игнат, Слава Богу, никого не убивал, он должен был следить за тем, чтобы голые евреи, не создавая давки, подходили к земляному рву с насыпью. Дальше своё дело исполнял пулемёт. Раненых добивали только эсэсовцы, другим такой чести не оказывалось.
За участие в «акции» все полицаи получили премию от командования, выданную вещами, изъятыми у евреев перед казнью.
«Несправедливо, – с сожалением рассуждали между собой возвращающиеся домой полицаи, в числе которых был и Игнат, когда мерзкое чувство от причастности к убийствам сменилось завистью к немцам, – сами-то вон и золотом, и драгоценными камнями разжились, а нам одни тряпки ношеные достались».
Чтобы как-то скрасить разочарование от нечестного дележа, Игнат решил это зелёное пальто как можно выгодней продать и получить за него хоть какую-нибудь денежную компенсацию. Поэтому, когда Василь рассказал ему о спящем на хуторе красноармейце и побожился, что на полученное вознаграждение обязательно выкупит это несчастное зелёное пальто для своей дочери, полицай со всем рвением принялся за дело, и через полчаса грузовик с немцами и полицаями выехал на хутор.
Василю место в грузовике не нашлось, и он возвращался домой в приятной компании коменданта герра Коха (несмотря на ранний час, он бодрствовал и, узнав от Игната, в чём дело, лично возглавил операцию по поимке красноармейца) и в его служебном автомобиле. Крестьянскому восторгу не было предела, он долго отказывался садиться в легковую машину, боясь изгрязить салон, но комендант был настойчив, приглашая мужика ехать вместе с ним, вставляя в правильную, но непонятную немецкую речь, неправильные, но понятные русские слова:
– Битте, Иван, катиться ветерком.


* * *

Когда въехали во двор хутора, хозяин его, опьянённый радостью от такой чести, оказанной новой властью, сразу и не заметил, что подводы возле хаты и след простыл. Пока немцы и полицаи выгружались, он деловой походкой вбежал по крыльцу в своё жилище и позвал дочку, чтобы выманить её на улицу. Надежда на его зов не ответила, и вот только в этот момент мужик заволновался. На лавке, где несколько часов назад ещё спал красноармеец, никого не было, как, впрочем, и кровать за занавесью оказалась пустой и холодной.  Обыскав наспех горницу, он понял, что раненый солдатик вместе с Надеждой исчезли, поэтому опрометью кинулся обратно во двор. Там его подозрения подтвердились: не обнаружив подводы и мерина в конюшне, Василь с досады всплеснул руками и громко в крик пожаловался родному полицаю:
  – Убёгли, Игнат! Догонять надо.
Коллаборационист недовольно сплюнул и отправился к герру Коху на доклад, но не успел он сделать и шага, как во двор въехала запряжённая мерином подвода. Леший, учуяв незнакомое присутствие, раздул ноздри и шарахнулся было в сторону, но правившая им Надежда, грозно окрикнула:
– Тпру, стой, окаянный!
Увидев немцев и полицаев, она в отличие от своего коня, не растерялась. Ловко соскочив с подводы, девушка, не обращая ни на кого внимания, схватила мерина за уздечку и потянула вперёд. Василь большими шагами пошёл навстречу и, приблизившись, не мог не заметить, с каким презрительным вызовом посмотрела на него родная дочь, да ещё и мерин недобро косился. Вконец разозлённый, он грубо схватил Надежду и занёс высоко руку, чтобы со всей силы ударить, но карающую десницу очень вовремя перехватил герр Кох, остановив, таким образом, с точки зрения новой власти, незаконное рукоприкладство:
– Найн, найн, Иван, не можно, – погрозил указательным пальчиком в чёрной перчатке немецкий офицер. – Битте, фройлян.
Комендант подал руку Надежде, и та, выждав мгновение, в ответ протянула свою маленькую ручку в старой не по размеру большой рукавице.
На глазах опешившего отца галантный заграничный кавалер сопроводил барышню-крестьянку до своего автомобиля и помог занять предназначенное ей место подле себя, после чего дверца захлопнулась.
«Ишь, хвост распушил, петух гамбургский», – процедил сквозь зубы Василь Данилович и двинулся было за Надеждой, но путь ему преградил полицай Игнат:
– Тебе не надо с нами, слышишь? Она только покажет, куда красноармейца отвезла, и вернётся.
– Добро, – кивнул хозяин хутора и отошёл в сторону распрягать лошадь.

* * *


– Как хошь, – снова жаловался Василь Лешему после того, как фашисты забрав Надежду, убрались со двора, – а пальто этой чертовке справить придётся, а то ведь глядеть срамно. Энтот-то, вишь, какой франт к нам пожаловал: и мундирчик, и шинель тютелька в тютельку на нём сидят, как влитые, оборочка в оборочку, в самую притирочку. Господа, что и говорить, неровня нам холопам-мужикам. А сапоги яловые, заметил? Кожа на них мягкая! Такие целовать приятней, чем иную бабу, понимаешь?
Леший в ответ довольно кивал, постепенно освобождаясь от упряжи и тыча губами в хозяйские руки, требуя хлебца.
– Вот я тебе, – замахнулся на него Василь, – ничего ты не понимаешь, мерин ты и есть мерин, где тебя такое понять-то! Не пара она ему в этой плохенькой своей одежонке-то. Видел или нет? Вот будет у неё пальто, тогда другое дело. Только бы заплатили, а то скажут: раз убёг он от тебя, раненый солдатик, то значит, и вознаграждение тебе, Василь Данилович, не полагается. У них же, сам знаешь, всё по заведённому порядку, этих не упросишь, не договоришься по-свойски-то.
Распряжённый Леший склонился к охапке сена, и недовольному тем, что его никто не слушает, Василю тоже ничего не оставалось, как отправиться в хату перекусить.
Перво-наперво проверив за иконой тайник с деньгами, целы ли (рейхсмарки оказались нетронутыми), он наскоро похлебал холодных щей и чтобы избавиться от невесть откуда налетевших тревожных дум, решил занять себя привычной работой по хозяйству. Но за что бы он ни брался, будь-то колун или вилы, всё валилось из рук, – не думать о дочери не получалось.
Прерывая свои занятия, хуторянин неоднократно выходил на дорогу смотреть, не идёт ли по ней его Надежда?
Затем поплевав на ладони, снова возвращался к делам, пока праздно шатавшийся по двору Леший в поисках корма не напросился на очередной разговор:
– А что, если по закону-то, вот бы отдать Надежду нашу в немецкие-то руки, замуж, значит? Так это ж в раз новая счастливая жизнь-то наступит. Это ж всё Пряное нам с тобой завидовать будет. Что скажешь, а, супостат косматый?
В то время, как от перспективы породниться с новой властью у хуторского крестьянина закружилась голова, сам мерин отскочил от хозяина, как от греха, и обиженный, что не дали хлебца, побрёл горевать в конюшню.
Оставшись в пустом дворе в одиночестве, приуныл и Василь Данилович, вспомнив слова Игната, который как-то обмолвился, что, по ихнему оккупационному закону, немецким солдатам и офицерам не рекомендуется заводить шашни с другими бабами, окромя немок. Но только закон-то они этот частенько нарушают тайком, так чтоб, стало