[/quote]
Так вот, можем ли мы, как полагает Хайдеггер, не проявлять заботы о сущем, принадлежащем Бытию. Конечно, мы не можем не проявлять к нему заботы по той простой причине, что это сущее находится в стадии бытийствования, то есть становления своей сущности. Сущее «есть в Бытии» только тогда, когда оно становится в своей сущности. Причем становится сначала в своей идеальной форме (как идеальный образ подручного средства), а затем и в материальной (как само подручное средство). Вот когда сущее сформируется, то есть определится в своей сущности, тогда оно действительно не будет предметом нашей заботы. Наша забота о нем в том и состоит, что мы препровождаем это сущее с момента его зарождения до того момента, когда оно уже без нашей помощи будет способно «самостоятельно» исполнять свою функцию, то есть, существовать. И наше препровождение заключается, во-первых, в том, чтобы выявить его сущность (то есть сущностное свойство), а во-вторых, создать технологию изготовления данного сущего – подручного средства. (Ловко бы мы устроились в этом мире, если бы о сущем не надо было бы заботиться. Если бы мы действительно о нем не заботились, то результатом было бы то, что мы до сих пор продолжали бы жить на деревьях и питаться кореньями, о чем мы уже упоминали выше).
Так что сущее не может и пребывать «собранным в Бытии» и появляться в «свете Бытия». Что-нибудь одно: скорее всего «появляться», так как появление, возникновение, становление – это и есть Бытие. То же, что «пребывает собранным в Бытии», относится уже к сфере существования, а не Бытия. В этом принципиальная разница, не учет которой ведет к постоянной путанице в терминах и формулировках.
И еще: «Сущее в Бытии… стало для греков самым удивительным» только потому, что оно было для них возникающим, а не существующим в своей стабильности. Но парадокс заключается в том, что древние греки в своей непосредственности воспринимали само возникновение сущего, но они еще не очень-то задумывались над вопросом, из какого истока оно возникает и по какому пути проходит, прежде чем стать действительно сущим. Они только указывали на то, что есть архе сущего. Их изумлял сам факт возникновения сущего. Так, наверное, изумляет ребенка факт возникновения непонятно откуда появившейся курицы в результате неуловимых манипуляций фокусника с куриным яйцом.
Теперь же, в связи с только что изложенным, обратим более пристальное внимание на древнегреческий феномен удивления, к анализу которого Хайдеггер обратился в этом же докладе. Конечно, вызывает некоторое удивление то обстоятельство, что автор, комментируя тексты Платона (Теэтет 155d) и Аристотеля (Метафизика А2, 982b 12-13), много говорит о той роли, которую в древнегреческом мышлении (философии) играет удивление, но он ни словом не обмолвливается о понимании смысла, которое является
- как первым следствием возникновения нового знания о каком-либо сущем, а скорее, о комплексе взаимосвязанных сущих,
- так и причиной последующего возникновения чувств удовольствия и удивления.
Вот как Хайдеггер характеризует удивление:
«Удивление как παθος есть αρχη философии. Греческое слово αρχη мы должны понять в его полном смысле. Оно называет то, откуда нечто исходит. Но это «откуда», исток, не остается позади, αρχη становится, скорее, тем, что выражает глагол αρχειν, что господствует. Παθος удивления, таким образом, не просто стоит у начала философии, подобно тому как, например, мытье рук хирурга предшествует операции. Удивление ведет философию и повсеместно господствует в ней». (Там же, стр. 155).
И далее:
«Таким образом, удивление есть dis-position (рас-положенность), в которой и для которой раскрывает себя Бытие сущего. Удивление является тем настроем, в каком греческим философам было дано соответствие Бытию сущего». (Там же, стр. 156).
Но ведь не удивление является первой формой («рас-положенностью») восприятия явленной нам новизны. Таковой является понимание. Удивление производно от понимания той новизны, которую мы создали или восприняли. А потому оно в своей сущности менее значимо, чем понимание и даже менее значимо, чем удовольствие от понимания. Не понимая чего-то, мы не можем этому («чего-то») ни удивляться, ни наслаждаться этим. А потому удивление является всего лишь фактором, сопутствующим возникновению понимания. Мы удивляемся не столько тому, что увидели что-то новое, сколько тому, что поняли нечто новое и нечто странное для нашего интеллекта (ума, сознания). Как мы уже говорили ранее, известное нам сущее (объект) не может вызвать у нас никакого удивления. То же сущее, которое нам совершенно ново и которое нам даже не названо, наш разум не «увидит», не «узнает» его. Потому что нечто нами не узнанное невозможно с чем-либо сопоставить и связать в нашем представлении. Наш разум может «узнать» сущее – и только потом ему удивиться – лишь в том случае, если сначала «увидит» его в идеальной форме (идее), из которой ему будет понятно его «удивительное» происхождение.
Так что древнегреческий фактор удивления относится не к видению какого-либо сущего, а к пониманию смысла идеи, одним из элементов которой стало формируемое нами сущее. (Именно поэтому мы начали этот раздел с обращения нашего внимания на причинно-следственную взаимосвязь образования функции сущего только через посредство возникновения идеи и понимания ее смысла). А это понимание приходит к нам через раскрытие смысла этой идеи в Истину, то есть через развертывание идеи в мысленную конструкцию, состоящую из взаимосвязанных между собой сущих, одним из которых является внове образуемое нами искомое сущее, чаще всего имеющее в своем конечном материализованном результате форму подручного средства.
Вот почему нам показалось странным утверждение Хайдеггера: «Удивление ведет философию и повсеместно господствует в ней». Отнюдь не оно исполняет эту функцию. И не оно «присутствует и правит в каждом шаге философии». Эту функцию выполняет явление в наше сознание не всегда нами замечаемых идей как смысловых «сгустков» и понимание последних. И эти «сгустки» надо раскрыть, то есть разложить на составные элементы, чтобы увидеть внутреннюю их структуру. А понимание этой структуры и тех взаимосвязей, в которых находятся ее элементы, к нашему счастью, сопровождается спонтанным возникновением интеллектуального чувства удовольствия-удивления. Оно-то и «заставляет» нас – подобно наказанному Богами Сизифу – нести свою «каторгу» продуцирования все новых и новых идей.
Что же касается удивления, то оно возникает только после того, как мы поняли нечто интеллектуально новое, выделили его и отличили от того, что нам уже известно. Оно, удивление, – поверхностное проявление глубинных процессов, случившихся с нами, как поверхностным проявлением будет видимое нами движение вершины айсберга под влиянием подводных течений, воздействующих на скрытую его массу.
5.8. Чувство как недозрелая интуиция
Если мы попытаемся понять, что скрывается за такими – обычно выражающими понятие интуиции – фразами как: предельно ясное чувство, кристально чистое ощущение, интуитивное чувство и т. д., то увидим следующее. Мы не можем с достаточной долей точности определить степень «чистоты ощущения», но можем – правда, всего лишь приближенно – оценить силу этого ощущения – от смутного до яркого. Но, как нам представляется, сила ощущения определяется не столько силой (и продолжительностью) взволновавшего нас чувства, сколько степенью ясности той идеи, которая внезапно появилась на горизонте нашего сознания в сопровождении положительно окрашенной эмоции. И чем ярче освещена внове явленная идея, тем сильнее ощущение интеллектуального удовольствия, ее сопровождающего. Так что интуиция это не чувство и не ощущение истинности или достоверности какой-либо важной, но еще неопределенной ценности, интуиция – это понимание внезапно явленной нам и новой для нас идеи (или, скорее всего, просто взаимосвязи между отдельными сущими).
Чувство всегда расплывчато и неопределенно, интуиция, а тем более инсайтная мысль, всегда конкретна, хотя и не всегда нами может быть сразу же определена и оформлена в какой-либо знаковой системе. Она всегда требует тщательного логического развертывания в вполне понятную нам мысль. То же, что мы еще не способны понять, так и остается на уровне ощущения, чувства. Поэтому условно можно было бы сказать, что чувство (ощущение) в своем «чистом» виде – это интуиция, еще не обремененная смыслом или интуиция, смысл которой нам еще не внятен. То есть наша психика (физиология) уже «доросла» до необходимости выражения какой-либо духовной или материальной потребности, но она еще не созрела до способности (и возможности) выразить, в чем именно заключается смысл этой новой для нас потребности. То есть наше бессознательное еще не создало, (не обнаружило, не «поняло») той конкретной идеи, которая была бы способна эту потребность удовлетворить.
И если чувство, как правило, есть следствие возникновения какой-либо неудовлетворенности, то при нахождении нами того решения, которое может ее удовлетворить, негативное чувство сменяется позитивным интеллектуальным чувством удовольствия. Исходя из этого, становится более ясным, почему существует путаница между понятием интуиции и понятием чувства (ощущения), часто принимаемых друг за друга. Чувства указывают на какую-либо не вполне осознаваемую нами материальную или духовную потребность. (Речь не идет о фундаментальных потребностях выживания, питания, размножения – здесь все осознанно и конкретно). И сопровождаются они (потребности) чувством беспокойства, неудовлетворенности, поиска и т. д. Но как только нами найдено решение волнующей нас проблемы, в свои права вступает инсайт (интуиция): он-то и есть само решение (в форме объективной идеи), сопровождаемое спонтанным возникновением чувств удовольствия. Вот здесь, на рубеже между чувством поиска, беспокойства, неудовлетворенности и чувством удовлетворения результатом поиска и совершается таинство превращения материально-духовных – а по своей сути изначально физиолого-психологических – потребностей в ментальный продукт (идею), эти потребности разрешающие и удовлетворяющие.
Но на этом, как мы уже теперь знаем, процесс сотворения новизны не заканчивается. Он только выходит на свой «зенит». Поскольку идея перво-наперво раскрывается в мысль-Истину, из чрева которой нами формируется новое искомое сущее сначала в своей интеллектуальной, а затем и материальной форме. Посредством же материальной формы искомого сущего – то есть с помощью подручного средства – организуется деятельность по производству нового продукта, как правило, в своей материальной форме. Иными словами, интеллектуальная новизна, оставаясь сама собой (идеей), в то же время всегда трансформируется в новизну материальную. Точнее говоря, производит ее из
