Произведение «39. Плюшевый» автора Николай Тарсов

М.И.

Что сейчас – там, вдалеке? Белый, ко времени, снежок, студёный пронизывающий ветер, иссиня яркое небо?
Вот причесанная, строгая, ещё бодрая старушка выглядывает от поблескивающего надраенным стеклом балкона; вот, сторожко ступая, движет её непрочная фигурка в обход коварного гололёда – к ближней лавке и от неё – домой. Нет-нет да взглянет она на косогоры: какой-то мальчик пробежит и кого-то напомнит ей, а возле парадного вдруг остановится пред нею машина, и затрепещет в сердце надеждой, но кто-то другой поставит на снег дорожные чемоданы…
А в доме, где всё прониклось прошлым, по-прежнему цветут пальмы и монстеры в кадках, летают велеречивые канарейки и крадётся молчаливая кошка… В залитой солнцем комнате детства – с гарнизонной кроватью и плакатными портретами кинозвёзд на стенах, живёт его маленький зелёный медвежонок. Он плюшевый, может немногое – ждать и разговаривать. Она берёт его на руки, подносит к окну и тот, иллюзорно надеющийся, плачется ей в платочек, поглядывая в сторону близкой станции…
Запечатанный в уютную квартирку мирок, друг-телевизор; на кухне пахнет сужеными травами и лекарствами. Её жизнь (что жизнь – ожидание, а не жизнь!) колеблется то вверх, то вниз, и колебания эти тем сильнее, чем более мысль тревожная саднит в слабом сердце.
Её взрослый ребёнок, – не исполненный в замыслах, как хотелось бы, недостаточный, по её мнению, супротив новой яви, не даёт покоя: как ему, мол, без меня. И это «без меня» страшит её – матери кажется, что без неё не будет жизни и у него…
Тем она и живёт, – его редкими письмами и будущей встречей, – и этой, вновь начавшейся, без сына, зимой, и другими сезонами жить будет, и так всегда, полной мерой.

В краю далёком и чужом, по прошествии уже невосполнимого множества лет разлуки, – тоже снег и такое же солнце.
Отсыревшая без хозяина хата, пахнущая яблоками и мышами, трещащая дровами добрая печь и жар от неё, заполняющий комнату...
Выйдет дачник покуда в сад – к облепленным снегом деревьям и поздоровается с ними – по-людски, и спросит – не холодно ли вам; увидит, как в безветрии поднимается восклицательным знаком дым над трубой…. походит, поёжится – и в дом, а там обнимет теплом отовсюду: и от низкого потолка, и от беленых стен, и от аляповатого ковра на полу, привезённого когда-то из-за бугра, и от продавленного дивана, и от старинного проигрывателя с музыкой: «Берега», «Паромщик»….
Пожарит картошки, достанет бутылочку…. И выпьет – за родных и близких, за паром, какой ходит ныне между берегами прошлого и будущего. Вообще, – за корабль бытия. И потом, в городе, залитом морозным смогом и накатанном скользкостью равнодушия, разве что в очередной раз отметит в ежедневнике: «съездить, наконец, к Маме». И всё.
А за окном – вороны, всё знающие про Вечность, будут вопрошающе каркать, и сдается – с упрёком...

------------------------------------------------