оказаться. А два других танка уже маневрируют на флангах и по фронту. И перед моим носом землю роют из пушек и крупнокалиберных пулеметов! Да так, что я и высунуться не рискнул. Одна надежда, что патронов у них надолго не хватит.
Один танк совсем близко подобрался. Страшно мне стало! Уже не знаю, куда прятаться. Судорожно подтянул две противотанковые гранаты поближе, да одну Ф-1 в карман шинели засунул. Самому пригодится, когда пехота приблизится. Жду. Хотя от напряжения всех нервов хочется выскочить и броситься под этот танк. А он, гадюка немецкая, ревет мотором от перенапряжения. Ну, сущий зверь! Старается! Весь окоп за собой разворотил, будто по душе моей стальными гусеницами елозит, всё ближе подбирается. Я прикидывал встретить его гранатами, а потом вижу, не успею. Он намного раньше меня в этом окопе похоронит. Вот и стану я без вести пропавшим, что казалось мне самым плохим концом. Схватился я за ружье... В нём, хорошо помню, ещё два патрона осталось! Но оно такое длиннющее, такое тяжеленное! Почти двадцать кило. Едва развернул его навесу, а удержать, чтобы прицелиться, уже сил нет. Сошки-то опереть не на что. И подниматься во весь рост мне страшно, выдать себя боюсь, чтобы он меня из пулемета не прикончил!
Ну, всё, подумал! Только ружьё в узком окопе всё же ворочал, хоть и из последних сил. Но поздно! Железное брюхо надо мной закрыло божий свет! Танк поверху всё давит, вертится на месте, рычит, обрушивая гусеницами глыбы моей могилы. Я со страха и пальнул, не целясь, куда пришлось. Зажмурился, съёжился весь! Жду конца. Только чудовищный рёв, который и сегодня не забыть, почему-то стал удаляться.
Я глаза открыл. Вижу, чудовище не горит, но ведёт себя странно. Не вальсирует вдоль окопов, а как-то пряменько-кривенько отползает к своим. Башней не ворочает, не ищет свою жертву как было раньше. И стрелять перестал. Я ещё подумал, может, экипаж контужен, а то и погиб. Но больше тот танк меня не интересовал!
Опять Василий Кузьмич театрально попыхтел «козьей ножкой», которая продолжала испускать веревочкой синий дым. На некоторое время рассказчик погрузился в себя, видимо, переживая острейший момент того боя, даже добродушие покинуло его лицо, но скоро неспешно продолжил:
– Пока я следил за вторым танком, словно кролик за удавом, обстановка изменилась. Понятное дело, не в мою пользу! Я сразу это понял, едва глянул в сторону фрицев. Оставшиеся танки устремились ко мне. Отомстить за своих решили. И пехота – туда же! В той ситуации мне в первую очередь следовало заняться танками, но они ведь не орехи! Два танка за три минуты не щёлкнешь! А тех жалких минуток немецкой пехоте хватит, чтобы ворваться в мой окоп. Тут-то я и понял, что мой час настал. Нет! Я не испугался, но захотелось, знаете ли, хоть на прощание спокойно, без суеты в небо поглядеть – солнце со мной прощаться не захотело, из-за непроницаемых туч оно так и не показалось – да вокруг оглядеться, не пригибаясь от пуль, о матери в последний раз подумать. Она в тот миг – мой последний миг – вздрогнет да заплачет, оставляя в закутках души вечную надежду на моё возвращение. Не может она не почувствовать гибель единственного сына! Хоть ты, батя, думал я напоследок, вернулся бы домой! Поддержи наш тающий род!
Но недолгое моё прощание прервал свист снарядов. Перелетая надо мной, они аккуратно взрывались вдоль цепи немецкой пехоты. Та сразу залегла, что для меня – лучший подарок! Молодцы, артиллеристы, кричал я во весь голос, родные вы мои, не оставили на погибель! А они для порядка по той пехоте осколочно-фугасными снарядами ещё пару раз шарахнули. Это прижало фрицев к земле, а я сосредоточился на танках. Снова навёл ружьё на тот танк, который на левом фланге под углом устремился ко мне в тыл. Взял я упреждение в один корпус, как учили, и, провожая танк по ходу движения, выстрелил в моторный отсек. Попасть в таких условиях сложно, но чертова машина полыхнула пламенем и зачадила. Из башни показался один танкист, спрыгнул на землю, потом другой. Решил я расправиться с ними, но рёв мотора очередного танка заставил снова схватиться за ружье. Только я сильно опоздал с этим. Через мгновение танк перевалится через мою траншею и уйдет в тыл... Хотя без поддержки пехоты он вряд ли на это отважится! Скорее всего, развернется и начнёт меня утюжить! Ружьё теперь не лучше оглобли! Осталось гранатой! Когда танк с красиво вырисованным белым крестом на боку перевалился через мой окоп, метнул я ему вслед, на моторный отсек, одну противотанковую гранату, а следом и другую. Вторая не долетела. Только гусеницу и разорвала… Но первая, голубушка, своё дело сделала исправно!
– Все четыре танка подбили? – не сдержал кто-то удивления, смешанного с восхищением и недоверием одновременно.
– Да куда же мне, сынки, деваться-то было! Огляделся я, вижу, пехота, лишившаяся брони, развернулась и потрусила к дому. А ближе всего от меня, пригнувшись и петляя, драпают три немецких танкиста. В черных комбинезонах, а не в зеленых шинелях, как пехота. И проняла меня великая злость, до самых пяток:
– Куда же вы, говорю я им, гости дорогие? Ведь опять придете, так не лучше ли сразу здесь остаться? Полежите, подумайте! Так, между разговорами с самим собой, я их по очереди и прореживал. Сначала чёрных перебил, потом за зеленых взялся. Ох, и прекрасный карабин из винтовки капитана Мосина сделали, скажу я вам, ребята! Сейчас не время для подробностей, только советую вам в этом вопросе разобраться. А то у вас всё автоматы да автоматы… Другого и не знаете! А жаль!
Так и стрелял бы я, пока в карабинах, которые на бруствере приготовил, патроны не закончились, но опять незадача вышла! Гляжу я, из нижнего люка горящего танка два фрица подряд выбрались, ловко проползли меж гусениц, да в окоп ко мне нырнули. Танкисты, они же мастера по щелям лазить. Метнул я в них ту Ф-1, которую для себя приберёг.
После взрыва установилась тишина. Чуть погодя, смотрю и глазам не верю, шлепает ко мне живой фриц с поднятыми руками… Оттуда, где граната рванула. Как он уцелел, везунчик? Комбинезон местами в клочья, а кое-где тлеет… И лицо обгорелое, бормочет испуганно по-своему. Понял я, просит не стрелять, а сам трясётся весь. Пока я думал, что же с ним делать, заметил ещё одного. Тот умело прятался за первым фрицем, держа наготове автомат. Тогда саданул я по обоим из ППД, пока патроны не закончились. Приблизился к ним, проверил самочувствие каждого и подвел итоги – всё, мой бой окончен. И, знаете, эта простая, элементарная мысль неожиданно меня так поразила, что даже голову расперла во все стороны, и тогда я заорал... От радости, что ли?
Я кричал что-то невнятное, выражающее в тот момент самое удивительное, самое невероятное, понятое мной, о чём ещё минуту назад не имел права даже мечтать:
– Я живой! Живой! Жи-вой! Выкусили, гады! Драпайте, если сможете? Всё равно, ещё встретимся! – Потом я сел, совершенно обессиленный, и почувствовал сильный озноб, который быстро перешел в настоящую лихорадку. Трясло меня тогда всего, зубы стучали, руки подергивались и слезы по щекам ручьями... Сдали мои нервишки! Понимаете, ребята, пока трудно было, я и умирать не боялся, а тут вот – от радости раскис.
Взобрался я на немецкий танк с не просматриваемой фрицами стороны, чтобы согреться от горячего моторного отсека. Посидел, постепенно успокоился, привел себя в порядок и ощутил в душе не радость, а такую пустоту, что ничего меня больше не волнует, не радует, ничего не хочется. Ну, думаю, возможно, я после этой передряги, как малое дитя стал… Будто с нуля жизнь начинаю. И ведь действительно, меня на свете уже быть не должно, если бы иначе вышло. Значит, будем считать, народился заново, да без помощи мамы. Стало быть, я сам себя народил! – хохотал я. – А может, фрицы слегка помогли?
Но с последней мыслью я не совладал и провалился в непробиваемое забытье.
Солдаты в курилке и те, которые плотным кольцом стояли вокруг, молчали. По-разному молчали. Кто-то улыбался, кто-то курил, низко наклонив лицо – может, слезы прятал, сопереживая? Кто-то окунулся в себя, наверное, и сам вспоминал что-то о войне, о своей семье, о погибших на фронте родственниках. Я же наблюдал за всеми с огромным интересом, хотя, как и все, испытывал что-то вроде потрясения. Но не менее важной казалась реакция на рассказ этих мальчишек в солдатской робе. Мне нравилась их теперешняя сосредоточенность, неподдельный интерес и отсутствие примитивных вопросов, охов и ахов. Их, как и меня, больше интересовал не сюжет рассказа, а подробности того боя, который каждый примерял на себя:
– А я бы смог? – спрашивал себя каждый, как мне казалось.
Неожиданно фронтовик возобновил рассказ, хотя все считали, будто потрясший их финал стал концом истории.
– Разбудили меня тогда два бойца из похоронной команды. Один не разобрался, что я живой, только сплю, как убитый. Вот и решил с меня часы снять. Те самые, трофейные. Но я зашевелился, а он, заметив это, ещё и возмутился:
– Гляди! Часы пожалел… От жадности даже воскрес! Ты, что – не убит? – выдавил он такую глупость, словно рассмешить меня собирался своим похоронным юмором. Я спросонок этого не понял, но заметил, что даже от каждого движения того странного киргиза веяло потрясающей тупостью. Пока я разбирался, кто он, и что ему нужно, к нам подтянулся ещё один похоронщик. В его глазах уже светилась какая-то мысль:
– Ты зачем, солдатик, здесь разлёгся? Мы едва тебя не оприходовали как немца. Туда… В братскую могилу. Здесь живых почему-то не видно. Стало быть, работы для нас много, а времени мало! Ты-то сам, не ранен, случаем? Можем пособить…
– Один я тут. И можете не беспокоиться, – ответил им с усмешкой, потому как разобрался в ситуации.
– Так это ты, чертяка, столько тут наворотил? – удивился похоронщик. – Или отсиделся где-то? – но, заметив мою реакцию на последние слова, я ведь за ППД схватился, он, как бы извиняясь, примирительно произнес. – Ладно уж, лежи, а мы тут сами приберёмся.
– Вижу, как вы прибираетесь. А ну, пошли отсюда, стервятники!
– Не шуми, солдатик! – с выработанным давно спокойствием произнёс похоронщик. – У тебя своя работа, а у нас – своя. И не думай, что она мне очень нравится. Когда меня миной покалечило, то после госпиталя в это подразделение и определили. И на товарища моего не серчай, – он мотнул головой в сторону киргиза, – ему тоже не сладко пришлось под Сталинградом. А что с товарищами твоими так обращаемся, так ведь привыкли мы, только мертвыми и занимаемся, обыскиваем, документы оформляем, хороним. От живых людей отвыкли, они нам редко попадаются... Не серчай, солдатик! И с днем рождения тебя! – он широко улыбался. – Может, выпить хочешь? Так у нас завсегда имеется!
– Я отрицательно мотнул головой, спустился с танка и поплёлся к тому месту, где ещё вчера располагался наш ротный и связист с телефоном. Связи по-прежнему не было. Да и откуда ей взяться? Но я заметил, что два связиста этим вопросом всё же озабочены. Выделив меня из среды похоронной команды, они ко мне и обратились:
– Ты здесь главным будешь?
– Не знаю, буду ли дальше, но пока, кроме меня никого не осталось!
– Тогда принимай работу! Вот тебе трубка, сообщи на КП, что связь восстановлена.
– Да, мне-то зачем? Я и позывных не знаю! Со
