В себе

        Сегодня я решил выйти из себя в мир. В размышлении я пребывал целых три года три месяца и три дня. Для чего я ушел из мира и для чего снова возвращаюсь в него? Этот вопрос тревожит меня и прерывает мое вынужденное заточение. В этот раз я больше уже ничего не высижу. Почему я вынудил себя войти в состояние медитации? Мне просто ничего не оставалось делать, как заняться продолжительным размышлением. Оно стало для меня той возможностью, без которой я уже не мог обойтись. Чем была вызвана такая необходимость в медитации? Всей моей предыдущей жизнью.
        Я шел к ней всю жизнь, практикуя частичную медитацию, разбавляя ее обычной жизнью. И вот, наконец, наступил решительный момент полного погружения в медитативное состояние сознания и бытия. Вряд ли, то, что я делал, можно назвать словом, которое обычно используют в таком случае англоязычные люди. Это слово “retreat”. В переводе на русский язык оно обычно означает «уединение». У буддистов – это “vipaśyanā”, у православных – это “ἡσυχία”. Нечто, вроде «проникающего взгляда в себя», проницательности себя, видения себя изнутри, внутреннего делания, а не просто установки, как если бы ты уставился на что-то и замер в неподвижности, как кататоник в ступоре. Для меня это ббл «пересмотр» жизни, «вторая навигация», обращение вспять к истокам существования, «вывих ума», обращение его, точнее, меня на самого себя.
        Всю прежнюю жизнь я смотрел на размышление со стороны этой жизни, которую вел. Войдя же в длительное состояние медитации, я не жил, а созерцал жизнь, которая текла, протекала через меня так, как если бы текла мимо меня. Я не помню того, спал ли я, ел ли я, отправлял ли естественные надобности. Все это время я медитировал. Возможно, все перечисленное я делал, будучи в сознании «сознания внутри». Вероятно, это происходило снаружи относительно того, где я был. Иначе, как я мог выйти назад наружу.
        Так где я был? Нигде, вернее, где я только не был мыслью. Чем же я был смыслом, как тем, чем осознавал, что я был. Я был, но что я был? Это я понял, как смысл. Для меня смысл в мысли стал экзистенцией, переживанием себя. Это был пере-смотр как пере-живание. Но для того, чтобы пережить самого себя, стать другим существом, следовало вжиться в мысль, жить в ней, сделать ее живой. Самому же стать мыслью в смысле.             
        Зачем же я занялся такой медитацией? На этот вопрос трудно ответить прямо. Конечно, можно сказать, что в жизни я не определился в качестве части коллектива и попытался зацепиться за самого себя. Принято называть самого себя «я». Что это такое? «Я» - это пустое место в языке, которое свободно может занять субъект, именующий самого себя только при одном условии осознания себя как сознания субъекта. Вот тогда употребление личного местоимения единственного числа («я») будет адекватным, истинным, соответствующим инстанции Я, будет обозначать именно Я. В моем случае это Я является относительным, то есть, оно имеет отношение ко мне лично. В этом же качестве относительного Я оно имеет отношение к другим самосознающим субъектам тоже лично. В ином случае уже абсолютного Я оно не имеет ни к кому лично отношения, ибо имеет такое отношение ни ко мне, и ни к тебе, а только к самом себе.
        Кто так повсеместно независим от всего и всех, всем и всему трансцендентен? Разумеется, только дух, от которого всё и все зависят или имманентны ему как относительные я. Они составляют его содержание как формы класса Я. Такая инстанция есть не просто имя пустого класса вне отношения к своему содержанию из отдельно взятых элементов-я. Она есть форма отношения их друг к другу и к самим себе, существующая сама по себе как идея Я. В таком абсолютном качестве Я может быть только порождающим Я, творцом всех Я. Следовательно, Я есть одновременно дух, идеал и творец всех Я. Он и есть бог. Общаясь с другим я, таким же, как и я, я соприсутствую, как и он, с самим Я. Он есть связь между нами. Эта связь является духовной любовью. Бог есть любовь.
        Следуя этой мысли, могу ли я умозаключить, что мое отношение к самому себе есть такого же рода любовь? Является ли в таком случае эта любовь моей? Если является, если я в этом любовном отношении к самом себе связан самим собой, то есть ли я сам любовь, сам идеал, сам дух, сам бог? Я есть ли Я? Или мне что-то или кто-то мешает быть Я? Вот для чего я ушел от людей в уединенное место внутри себя. Уединился для того, чтобы узреть, увидеть в себе это Я. И что, вернее, кого я увидел? Никого, кроме самого себя. Неужели наедине с самим собой человек остается совсем один, а не наедине с богом? Неужели я ничего не узнал в уединении? Нет, я узнал, что есть бог и что бог есть во мне, но я не есть бог. Я увидел, что я буду только в боге, если бог «снимет» меня во мне. Но он не желает этого делать. Почему? Ведь он уже и так есть во мне. Но есть не как я, а как Я, как идеал, как мера, как разум Я относительно меня. Я имею к нему отношение не прямо в реальности, а только по идее, опосредствованно в мысли. И в самом деле я могу быть не идеей, а лишь ее явлением как мысль. И только как мысль сообщаться с богом. То есть, сообщаться с ним мысленно. Его отношение ко мне реально, а вот мое отношение к нему мысленно, идеально не в смысле идеала, а в смысле мысли. Короче говоря, оно есть не идеал, а идиллия, имеющая место в идеации, идеализации бога.
        Другими словами, уединившись в Я, я увидел, узрел умом идиллию Я, абстракцию бога. Эта абстракция есть явлении идеи бога, именно явление его идеи, а не сама идея и тем более не сам реальный бог. Для бога быть реальным это быть идеальным. Он есть само совершенство. Но я не совершенен, не могу совершить себя как Я полностью, стать полным Я. Во мне есть не только Я, но и не-Я. Я недостаточно есть Я. Для того, чтобы восполнить этот недостаток, следует вечно стяжать, сопрягать, добывать в себе Я, пока я не докопаюсь до самого бога. Могу ли я заниматься этим вечно? Конечно, нет. Ведь Я как я во мне пребывает не вечно, но только на время моего существования, как я. Это «как» ограничено во времени как форме своего существования. Но я могу на время быть причастным Я, как я, если остаюсь с ним наедине.
        В принципе, я понял в уединении, что можно быть, как Я, находясь и с людьми, а не вне их. Только следует помнить то, что я понял в уединении. Можно быть в уединении с богом, находясь вместе с людьми и миром, ибо он есть и в них, но только если они есть в нем. Они-то есть, но догадываются ли они об этом, как я? Им следует догадаться, как мне, чтобы понять, кто они такие. Вот когда они все это поймут и запомнят, тогда бог пожелает появиться. Он проявится во всех. Это и будет божественное желание быть нами. Когда бог желает, его желание исполняется, само собой. Кто мешает это пожелать богу? Мы, как его творение. Почему мы мешаем? Потому что не понимаем, не любим его. Любовь есть не только желание, не только вера, но и понимание. Понять может только такое я, которое становится определяющим, переходит предел, положенный Я. Оно не просто становится, а стало развитым Я, но еще не совершенным. Только тогда для него приходит время самому дотворить себя, стать, как быть, сотворцом бога. Но такое деяние по плечу не одному я, а только всем я вместе. Пока этого нет, нет и явления бога в качестве Я. Это я есть, но есть не для нас, пока мы не открыли его в себе. До те пор оно скрыто в нас.
        Мое дело – искать и открывать в себе Я. Открывая в себе бога, я сам открываюсь богу, довожу до его сведения, кто есть я. Знает ли он меня, если я сам не знаю себя? Он знает себя во мне, но не знает меня в себе, пока я не знаю самого себя. Следовательно, не он сам, но его откровенность зависит от меня, а не только я завишу от его желания. Доверяет ли он мне? Иной верующий скажет, что доверие бога измеряется верой в него. Ан, нет, одной веры мало, необходимо для этого и его понимание. Но понимает ли верующий, если самого себя не знает? Доверие бога можно заслужить в итоге, а не в начале, в вере, только пониманием его в качестве Я.
        Я нашел выход из незнания самого себя в уединении на миру. Здесь, в миру, есть место для моего служение Я. Это место сознания в мире, мыслящего Я. Мыслящего о Я – это значит ничего не сказать. Именно мыслящего Я, но понимающего, что оно само не есть еще Я. Есть ли для меня иное, чем Я? Конечно, есть. Это сам я. В том смысле для меня Я ближе меня самого, как я. Но не иллюзия ли Я меня, моего я? Ну, конечно, это моя иллюзия, пока я не стал Я. Вот эта тайна открылась мне в уединении. 
 


        Прошло некоторое время, пока я снова приспособился к людям, привык жить среди них. Я не особенно прилагал для этого усилия. Все шло своим чередом. Я делал вид, что живу их обычной жизнью обывателей, влачу свой жалкий крест животного существования.  Со временем я вовлекся в эту игру жизнью нормального человека, что порой невольно сам чувствовал себя человеком, а не только представлялся им для людей. Конечно, вслух я не говорил о том, что думаю обо всем сказанном, иначе эти существа просто не поняли бы меня и серьезно обиделись, истолковав мои мысли в дурном смысле, что якобы я лучше них. Мне хочется сказать: «Люди, я не лучше вас, только я другой, чем вы, похожие друг на друга, вроде роботов из одной серии».
          Я вернулся на кафедру в университет и стал работать учителем философии. Казалось бы, я снова стал обычным человеком, который зарабатывает деньги и на зарплату покупает еду ради того, чтобы выжить. Прежде я находился в уединении и о выживании не думал. Но теперь, когда закончились мои денежные запасы, я вспомнил о старине Дарвине и о его учении о выживании среди людей путем естественного отбора или животного приспособления. Ой, как мне н хотелось вспоминать о своем животном происхождении. Правда, работа учителем придавала животному существованию культурный, облагороженный вид. Все же культура – эта ловкая обманщица – немного отвлекала на себя мое внимание от того, что я живу среди «волков». Мне с большим трудом приходилось изображать из себя ряженного, чтобы меня приняли за своего, а не разорвали и не съели.
        Такова жизнь: быть и выть по ночам (по часам) на луну. Полный пи… то есть, Хайдеггер. Днем же изображать из себя овечку из стада, которое стерегут псы от чужих псов, сиречь волков в овечьей шкуре. Я проходил по разряду специально обученной овцы, занятой ощипыванием подрастающего газона, чтобы он смотрелся поприличнее в плане культуры мысли. В этом смысле я играл роль волшебника, который чудесным, то есть, культурным образом превращает то, что едят, в того, кто ест. С моей помощью тот, кто рос, становился, преобразовывался в того, кто вырос, стал есть. Для таких есть – уже значит есть, быть. Таков диалектически путь становления мыслящего существа от растительного до животного существования в этом мире. Это переход из разряда тех, кого съедают, в разряд тех, кто есть, кто остается быть.
        Чему же я учил тех, кто стал быть? Я учил их тому, как правильно есть чужие, в лучшем случае, мои, а то и свои, мысли. Свои мысли у моих учеников появлялись только тогда, когда они могли переварить мои мысли и сделать их своими. Так они становились