Мы вновь всей семьёй на берегу океана, и как всегда, на «нашем» излюбленном месте: на небольшой полянке, спрятанной между двумя высокими дюнами, поросшими дочерна иссушенными солнцем низкорослыми порослями кустарников. В этом месте широкая прибрежная цепь золотых дюн разделяет Тихий океан и сосновый бор. Попасть на «наше место» можно только со стороны берега, проехав несколько сот ярдов вдоль кромки прибоя. Так что, полянка надёжно скрыта дюнами от посторонних глаз. Пейзаж здесь, скажу вам, неповторимый; а барбекю среди «песчаных гор» — это что-то!
В этот раз как-то незаметно пролетело время в пути — мы быстро добрались до места. Казалось, только выехали из дома, — и вот уже на месте: распаковываемся, выгружаем багаж; я устанавливаю мангал, собираю принесённые штормом и сухие ветки для розжига, а жена раскладывает продукты, сервирует столик; дети наперегонки бегают друг за другом, играются, смеются.
Какое счастье — выбраться всей семьёй в уик-энд на природу! Да ещё какую! Побережье Орегона — наши излюбленные места. Здесь отдыхаешь душой. Тут я ощущаю себя самым счастливым человеком на свете. Наблюдая за весёлыми детьми и любимой, довольной супругой, я испытываю блаженство. В такие минуты мне даже не вериться, что это я, и что всё происходит со мной наяву. Солнце, океан, дюны, сосны, дым костра, семья — всё будто сон. И до того становится хорошо и приятно на сердце, что хочется кричать от восторга об этом на весь мир.
Жена с детьми пошли купаться, а я остался «кочегарить», предаваясь воспоминаниям и любуясь океаном. Когда дети вдоволь накупались, захотели играть в волейбол, и жена увела их за дюну, чтобы не мешать мне.
Когда аппетитный запах жареного мяса достиг носиков детей, дочь воскликнула: «Вкусняшками пахнет, папа!» В ответ я попросил, чтобы они долго не заигрывались, потому что мясо вот-вот, и будет готово. Дети любят играть в волейбол. Особенно дочка. Сыну игра нравится лишь до того момента, пока мяч находится в его руках. Как только он теряет его, и ему приходиться за ним бежать, интерес к игре у малыша мгновенно пропадает.
Я готовил и следил за парящим в воздухе мячом, который периодически выныривал из-за дюны, на миг зависал в воздухе и падал обратно. Затем слышался хлёсткий удар о чьи-то ладони, и через мгновение мяч снова выныривал и возвращался обратно, исчезая за песчаным холмом. Иногда кто-то из детей терял мяч, не сумев правильно его отбить, — на некоторое время игра прекращалась; слышался смех дочери и обидчивые причитания сына, которому в очередной раз приходилось идти за укатившимся непослушным мячом. Спустя время игра возобновлялась: над дюной снова, описывая дуги, летал мяч: вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз…
Вскоре стейки были готовы, я выложил их на широкое блюдо, а на освободившееся место на решётке разложил маринованные рёбрышки.
Вверх-вниз, вверх-вниз… Задорный смех… Вверх-вниз…
Пока готовились рёбрышки, откупорил бутылку вина, разлил по бокалам: себе и супруге; детям открыл упаковку с ананасовым соком. Затем накрыл полотенцем блюдо с мясом, чтобы не садились всякие насекомые, и позвал всех к столу. Мяч больше не парил над дюной, стихли голоса — видимо, их что-то отвлекло от игры. «Эй, голодные рты, прошу всех к столу! Всё готово!» — позвал я снова, и в последний раз открыл крышку, чтобы перевернуть рёбрышки: они тоже были готовы. Сел за стол, стал ждать. Что они там делают? Даже про пикник забыли. Опять позвал — тишина. «Ну, озорники, в прятки, что ли, решили поиграть?» — подумал я.
Когда прошла минута, и никто так и не откликнулся, пришлось за ними идти. Я поднялся на вершину дюны и посмотрел вниз — никого; поблизости — тоже. Только свежевытоптанный круг на песке рядом с густым островком кустарника указывал на то, что на этом месте они только что играли. За кустом возвышалась другая дюна, более высокая, своей вершиной заслоняющая горизонт. Возможно, они спрятались за ней. Я снова окликнул — в ответ молчание. Может за кустами спрятались? Если так, то странно, почему сын до сих пор ничем не выдал себя. Он не умеет долго прятаться; обязательно что-нибудь шёпотом скажет или засмеётся. Но сейчас — почему-то — полная тишина... И пустота. Понимаете, когда рядом кто-то есть, это чувствуется. Присутствие человека в тёмном помещении или притаившегося за углом всегда «слышится». А тут — только шум прибоя и монотонный рокот набегающих волн — с одной стороны, и печальный шелест крон сосен, с другой.
Я спустился вниз, подошёл к кустарнику, стал осторожно обходить его. Туда же уходили и следы детских ног. Несомненно, мои проказники прячутся именно там. Ага, вот и первая улика: сандалий сына. С застёгнутым ремешком. Ладно, думаю, так спешил спрятаться, что потерял обувь. Через пару шагов из-за поворота показалась ступня супруги. Пяткой вверх. Значит, лежит на животе. Я присел, начал подкрадываться гуськом. Вот и голень — подколенная выемка — бедро и… И всё! Больше ничего... не было.
Только нога.
Правая.
Оторванная.
От страха и горя я оцепенел. Хотел закричать, но рот, как песком наполнили: получилось выдавить из себя лишь коровье мычание. Нужно было идти дальше, но онемевшие ноги не слушались; точно калека, я кое-как переставлял атрофированные конечности по вязкому песку, и мне показалось, что расстояние в три ярда я преодолевал полчаса. Но, всё же, шёл. Дрожал и шёл, нутром чуя, что вряд ли за кустами найду своих детей в полном здравии. Как-то быстро начало смеркаться, хотя было десять утра. И почему-то смотреть в сторону леса не хотелось — из его чёрной глубины веяло холодом.
Когда я увидел второй сандалий сына, то закричал на всю округу, да так громко, что вспугнул ворон, которые тучей взметнулись с сосенных веток. Испачканный кровью сандалик был надет на… на оторванной по колено ножке. Поодаль лежала дочь. Она была… была без…
В ушах зазвенело. Я истошно кричал и выл, не в силах оторвать взгляд от того, что осталось от моей семьи, пока...
Пока кто-то не дотронулся до меня… Отчего я проснулся.
— Ты чего, Стэн? — Ли, моя жена, тормошила меня за плечо.
Тяжело дыша, я смотрел на потолок: мерещилось, будто он опускается на меня. Сознание с трудом перестраивалось на явь: казалось, что одной ногой я всё ещё там, на горячем песке среди дюн. Господи, как хорошо, что это всего лишь сон! Удары сердца отдавались в висках.
Когда полностью проснулся и твёрдо осознал, что нахожусь дома, повернулся к жене. По выражению её лица понял, как сильно напугал её своими криками.
— Страшный сон приснился… — попытался успокоить её.
— Да уж…
И хотя я уже испытывал облегчение от того, что кошмар оказался сном, на всякий случай поинтересовался: — Как дети?
— Иду будить их. — Она поцеловала меня и поспешила вниз, в детскую.
«Вот дерьмо! — выругался про себя. — Надо ж присниться такому, да ещё перед отъездом».
Сегодня первый уик-энд в этом году, который мы решили провести на побережье. Открываем сезон: едем на орегонские дюны, на наше традиционное семейное барбекю. Мы не были там с осени прошлого года. Вот надо же, такое мероприятие — и такой паршивый сон. Тьфу, ты!
Постепенно я вернулся в реальную действительность. Снизу доносились голоса: недовольный сынишка захныкал, отказываясь просыпаться (ему четыре годика, зовут Вильсон); Ли пытается его взбодрить, рассказывая про море и большие волны; дочь Мерил, ей семь лет, ушла в ванную. Хотя страшные картины кошмара ещё продолжали обрывками кружиться в памяти, как назойливые мухи, я благодарил Бога, что это был сон. «Никаких предрассудков, ковбой, — боролся я со своей неуверенностью, — это всего лишь тупой сон. Надо собираться в дорогу и ехать. Мы так долго ждали этого дня».
Скоро я поднялся с кровати и поспешил вниз.
Было шесть утра, когда мы запихнули последний свёрток в багажник «Джипа» и через минуту тронулись в путь. Ещё через пятнадцать минут покинули Юджин и по 126-ой хайвэй помчались на запад.
Раньше ездили через Ридспорт, пользуясь южной 38-ой дорогой. Но этот путь длиннее. Через Флоренс, по 126-ой, и короче, и интереснее. Там, на всём протяжении извилистой трассы, такие красивые пейзажи открываются, что словами не передать. По этой дороге хочется ездить и ездить. Горно-холмистые лесные пейзажи никогда не приедаются. А ещё хочу сказать следующее: такие вот минуты, когда я еду со своей семьёй в машине на отдых, одни из самых лучших и трогательных моментов в моей жизни. Во время таких автопутешествий я чувствую себя счастливей всех счастливых, ощущаю себя самым лучшим семьянином, у которого самая прекрасная жена и самые лучшие дети. И тогда мне хочется похлопать себя по щекам, чтобы убедиться: а не сплю я? Ведь подобная идиллия может быть не иначе, как только во сне. Но нет, ущипнув себя, убеждаюсь: вокруг — реальность, а сам я что ни на есть самый наисчастливейший родитель и муж.
— Ну, ты и стонал сегодня, дорогой, — Ли напомнила про сон. — Думала, своими завываниями ты и детей разбудишь. Тебя резали во сне, что ли?
— Приснится же ерунда… — Хотя ночной сон уже не пугал меня, постепенно растворяясь в прошлом, я всё же поёжился: такое ощущение, будто сюжет из кошмара повторяется: мы же едем отдыхать на тихоокеанское побережье, на то самое место.
— Что же такое страшное моему мальчику приснилось? — Ли погладила меня по голове.
— Забыл. — Я соврал. Ну не рассказывать же мне содержание сна, описывая их гибель! К тому же, мы едем на то же самое место. Подобное совпадение напугает Ли. Она может расценить это, как плохую примету. Поэтому я отшутился: — Домовой приснился.
— Да уж. Меня бы домовой так не напугал, как твои стоны…
— Дамаёй, дамаёй! — позади нас послышался голос Вильсона.
— О, кто там проснулся? — мы с женой воскликнули в один голос.
— Мы где? — Мерил тоже проснулась, стала потягиваться и озираться по сторонам.
— На полпути, — ответил я, и уточнил: — Не ты ли научила брата этому слову?
— Какому?
— Откуда он знает про домового?
— Не знаю.
— Да ладно тебе, Стив, может, услышал наш с Мерил разговор, когда она пересказывала мне сюжет ужастика, — закрыла тему Ли.
— Пить хоцю, мама. — Сын стал пытаться освободиться от ремней, чтобы выбраться из детского кресла.
Ли попросила дочь открыть сумку и достать братику бутылку с напитком.
— Пап, волейбольный мячик взяли? — спросила Мерил, откручивая пробку на бутылке.
Меня передёрнуло — вспомнился парящий над дюной мячик во сне.
— Взяли, — сухо ответил я.
[justify]Когда Мейплтон остался позади, салон автомобиля стал наполняться просоленным воздухом: долгожданным, неповторимым, романтическим, освобождающим от плена цивилизационной замкнутости и погружающий в самую что ни на есть настоящую свободу. Запах песка, водорослей и морской
