В голове вспыхнул и погас красный свет, ослепив меня. Я не чувствовал ног — они превратились в тряпки. Из глубины леса стали доноситься противные хлюпающие звуки, похожие на... Да-да, это были тошнотворные, чавкающие, хрустящие звуки пережёвывающихся косточек. Когда послышался стон дочери, я истошно заорал на весь Тихий океан. И продолжал, продолжал кричать до хрипоты, не смея отвернуться от леса. Мне надо было отсюда бежать, но я впал в ступор, не мог пошевелиться. И только ноги, которые как будто ожили первыми, смогли оторвать мой взгляд от сосняка, — потому что помимо моей воли, они побежали, унося моё тело прочь от этого места: от дюн, от сосен, от Орегона.
Как Форест Гамп, я целеустремлённо побежал, не оглядываясь, вдоль берега на юг. Иногда кричал, иногда плакал и кричал. Этот отрезок времени я смутно помню: как переплывал устья многочисленных рек и речушек, впадающих в океан, как перепрыгивал через прибрежные камни и поваленные деревья; как преодолевал утёсы и овраги… Я бежал, не обращая внимания на людей, отдыхающих на пляжах. Сколько дней бежал, не знаю; где отдыхал, спал ли, — не помню. Широкие проливы перебегал по автомобильным мостам; бежал мимо маленьких и крупных прибрежных городов. Меня пытались останавливать люди, но я или вырывался из их рук, или просто сбивал их, как кегли в боулинге. И продолжал бежать, бежать, бежать…
Держась береговой линии, я мчался до тех пор, пока надо мной не начал кружить бреющий вертолёт, а со стороны океана не появились сопровождающие меня катера; бежал, покуда выстроенные поперёк пляжа Литбеттер в Санта-Барбаре, в Калифорнии, вереницы лос-анджелесских полицейских машин не преградили мне путь…
Но об этом мне рассказали много позже.
Намного.
В психиатрической больнице Напа.
К О Н Е Ц
