Жуткой и страшной выдалась эта ночь. Подобной не мог припомнить Иван Демьяныч на своём веку. Хотя, много чего было в долгой жизни у Ивана Демьяныча. Такого, что, как говорится, не приведи Господь, и такого, о чём ближе к ночи вспомнишь и содрогнёшься, лязгнув нечаянно зубами.
Укутавшись пледом, сидит Иван Демьяныч в глубоком дореволюционном прошло-вековом кресле, в нём любил читать книги и корреспонденцию сначала дед, затем отец, теперь перешло оно по наследству ему, и следил за происходящим за тёмным квадратом окна, декорированном серой плёнкой непогоды.
На отчаянно высокой ноте гудел ветер. То выл по-волчьи, то дьявольски хохотал, то заходился надрывным плачем новорожденного, а то хрипло скрипел старым толстым вязом, растущим в соседнем дворе.
Заоблачные, метафизические звуки ветра проникали в дом щелями в рамах окон и дверьми. Если ветер запрыгивал в печную трубу, то заходился удушливым кашлем от едкого дыма. Тогда по всем комнатам разносилась потусторонняя мелодия, исполняемая фанатичным обезумевшим музыкантом на инфернальной флейте.
В эти жуткие минуты добротный стары саманный дом, облицованный ракушечником, трясся подобно утлому челну, застигнутому в море внезапно налетевшим штормом. Ходили ходуном прочные стены. Истерично визжала, колеблясь люстра. Вплетались в этот гам посторонние звуки, похожие одновременно на болезненное хихиканье, старческий зубовный скрежет и едкий визг несмазанных дверных петель.
Упорен ветер. Силён. Могуч. Не раз принимался мощным дыханием прогнуть оконные стёкла. Бился в них крутым лбом. Сильным загривком стучался в дверь. Выдерживали стёкла осаду. Ссыпалась мелкой пылью известковая замазка между рамами и стеной. Крошилась и висела в воздухе едва видимой кисеёй.
Неудачи с домом не останавливали ветер. Оставив дом, принялся за росший во дворе старый абрикос. С фантастическим рвением ветер гнул скрюченные ветви, сгибал в шары-кулаки и с остервенением колотил ими о стену. Глухим протяжным эхо отзывались стены. Ветви-плети неистово хлестали по вибрирующей черепице, выбивая из неё, как древнего ковра, любые воспоминания о лете. И летела ледяная крошка вперемешку с корой и мшаной пылью на скованную льдом землю. Рассыпалось, прерываемое бешеным кашлем ветра тонкое стаккато игольчатыми брызгами льда.
Ёжился Иван Демьяныч, хлебал остывающий чай, глотал из горлышка зелёной пляшки настоянный на вишнёвых веточках и можжевеловой ягоде самогон. Самое верное средство против всех существующих и выдуманных человечеством фобий.
В перерыве между порывами и воем, думал Иван Демьяныч о том, что эта ночь вместе с непогодой никогда не кончится; ни за фунт изюму, ни за какие коврижки.
Смотрит Иван Демьяныч грустно в серый квадрат окна тёплой веранды. Притягивает взор тёмная, вязкая и влажная суровая синева. Ровным пламенем горят, потрескивая, в печке-буржуйке яблоневые дрова. Распространяется тепло по веранде. Лилово-алые отблески скачут по стенам и исчезают в мраке преисподней, едва коснувшись холодного стекла.
«Уснуть бы, - подумал, зевая, Иван Демьяныч и продолжил мысленную беседу с самим собой: - да уснёшь ли под какофонию ветра? Не идёт сон ни в какой глаз, не повиснет сновидением ни на одной реснице». Будто в пропасть бездонную провалился и снова вернулся в реальность Иван Демьяныч. Почувствовал чьё-то присутствие. Скосил глаз – она, родимая, бессонница! Зачастившая после кончины супруги Стефании, скромно сидит рядом на скамеечке, в излюбленной позе: слегка горбясь и сложив сухонькие, жилистые, с крупными венами руки на подрагивающие коленки. Сидит и не отводит взор крупных грустных глаз от окна. Сидит и молчит. И улыбается с печальной задумчивостью.
«Страшно, поди?» - ни с того, ни с сего вдруг интересуется она у Ивана Демьяныча. – «А то!» - отвечает он. – «Сильно?» - «Терпимо». – «Неразговорчив ты ноне», - замечает бессонница. – «И ты не трещишь без умолку», - в тон ей говорит он.
И снова тишина. Слышен шум в ушах, в голове. С улицы барабанный треск частит. Валторны вдалеке с горнами рулады исковерканных гамм рассыпают. Молчат, будто воды во рты набрали Иван Демьяныч и бессонница. Непогода всё лютует за окном. Расправил плечи Иван Демьяныч, потянулся до хруста косточек: под пледом тепло да нервный озноб ка-ак пробежит паучьими лапками по спине, ка-ак покроется кожа инеем, ка-ак зашевелятся волосы, частичной полностью на голове выпавшие, поневоле вспоминаются черти, выползающие из тёмных углов да скрытых щелей, да вслед всем скопом начинают куражиться, кривляться да ломаться, кричать да люлюкать, покоя всем живым не давая.
«Ух- гху-ух!» - тянет несносную мелодию ветер, дует в испорченную дуду. Слышна мелодия. Страшная, кошмарная, дикая, неизвестно кем и когда придуманная из отвратительных осколков и обломков чего-то душного и отчаянно умиротворяющего. Тягостно на сердце, мрачно на душе от всего этого. Да куда денешься, коли так сейчас по всему белу свету? «У-у-у!» - поют зловеще тысячи труб. Едина, неизменна, монотонна тональность, - адская, инфернальная, запредельная. Ежели и прерывается, то в короткие паузы, в кои усталость мертвит аспидной хваткой уста музыкантов.
Тихонько, тяжело вздыхает Иван Демьяныч. Следит за старым абрикосом. Жаль старику дерево, как самого себя, да не помочь ему… Ветер, чёрт знает, что вытворяет с ним, потешается над ветками. На веранду сквозь толщину стен долетает сухой треск ствола, не приведи страсти отчасти, расколется пополам, горемыка. А веточки тоненькие, - ай-яй, что творится, люди добрые и недобрые, живые и усопшие, - летят, крутятся-вертятся отмершие частички от огромного неживого. Протяжно и сухо, будто залп холостыми снарядами, прозвучал истерический крик – обломилась и на тонком ремешке древесной плоти повисла длинная ветка. В пору весеннего цветения она похожа на огромный красивый цветок, составленный из маленьких цветков, густо прижатых друг к другу. Осенью, в урожайную пору, гнулась она почти дугой от облепивших её ярко-жёлтых, сладких и ароматных плодов.
Вскрикнув, - болью разошёлся крик внутри веранды, - оторвалась ветка, упала на заледенелую землю. Будто что в сердце оборвалось. Охнул болезненно Иван Демьяныч. Схватился рукой за сердце.
«Схватило?» - «Ноет», - не разжимая рта, проговорил с трудом Иван Демьяныч. – «Сильно болит?» - прошамкала бессонница беззубым провалом рта. - «Что ты знаешь о боли?» - «Ох, родимый, мне-то ли не знать», - горько запричитала бессонница. – «Болит, спасу нет, - признаётся Иван Демьяныч. – Поверишь ли?» - «Поверю, - охотно соглашается бессонница, потерев сухонькими ладошками. – Зело беспокоит?» - «Сама, что ль не знаешь, - криво усмехнулся Иван Демьяныч и прижал сильнее руку к сердцу. – Долго ль ждать-то?» - «Ты ещё, - хе-хе, - пожалуйся на несправедливость и молви: сколь мучиться, - хохотнула, будто ставней хлопнула бессонница без тени сочувствия. – Терпи, всяко здесь лепше, нежели там, - она махнула рукой на окно. – Да токмо не жалуйся».
Беззубой пастью голодный дряхлый истощавший волк зимы вгрызался в разворошенное пространство, пропитанное каплями мелкого ледяного дождя, застывшего на ветках деревьев и кустов прозрачно-серебристой глазурью.
«Давно не виделись?» - зевая, спросила бессонница. – «С кем?» - «С тем, с кем давно не виделись, - протарахтела дизельным мотором бессонница. – Что не понятно». – «Мне не понятно». – «Хорошо, - покладисто бессонница меняет тон. – Представь…» - «Представил». – «Ладно, проехали, - хрюкнула носом бессонница. – Встречаешь ты хорошего знакомого, с которым не виделись много лет». – «Ерунда, как можно не видеться с хорошим знакомым много лет!» - «Так получилось, - терпеливо объясняет бессонница. – Разбросало вас по белу свету». – «Как горсть горошин». – «Каких горошин?» - «Песня есть одна. В ней такие слова: разбросало нас как горсть горошин, брошенных однажды в белый свет». – «Очень меткое замечание, - сухо сказала бессонница. – Песню не слышала. Что в итоге?» - «С песней?» - «Далась тебе эта песня, - удивляется бессонница. – Я о хорошем знакомом». – «Всё о том же». – «Да, хочу услышать, что придёт тебе в голову, когда увидишь…» - «Стоп! Нужно подумать». – «Думай». – «Спасибо. Я недолго». – «То, что ты не тугодум, давно заметила». Пауза. – «Придумал. Слушаешь?» - «Валяй». – «Когда давно не видишь хорошего знакомого, первое, что бросается в глаза при нечаянной встрече, то, как он выглядит. Либо сильно похудевшим, либо очень…» - «Не продолжай. Ход мысли ясен».
Стефания. Стефа. Стеша. Они учились в одной школе. Она на два класса младше. Ходили по одним коридорам, обедали в одном буфете, участвовали в школьных олимпиадах и соревнованиях и ни разу не пресеклись. Заметил он её после первого экзамена в выпускном классе. Так вышло, первый экзамен выпускников восьмого и десятого классов совпали. Впоследствии, было иначе. Толкотня и сутолока мешали сосредоточиться на ответах.
Сдав экзамен первым, Ваня вышел на стадион, уселся верхом на «козла» и подставил лицо солнцу. «Я тоже первой справилась, - сказала Стефания. – Билет лёгкий попался». – «Аналогично», - ответил Ваня. – «Ты же в нашей школе учишься?» - «Учился». – «Почему тебя раньше не видела?» - «Мелкая была», - свёл к шутке ответ Ваня. – «Сейчас в размере прибавила?» - «Немного». – «Заметней стала». – «Бесспорно, - ответил Ваня и пристально посмотрел на Стефанию. – Ты интересная». – «Ха! Это чем же?» - «Ну, не знаю», - пожал Ваня плечами. – «Ты тоже ничего, - сказала Стефания. – Жаль, что старик».
Втора встреча произошла в сентябре после первого звонка в школе и в техникуме. Они столкнулись нос к носу в городском парке на аллее. Он один. Стефа с подружками. – «Привет, старик!» - крикнула она и махнула рукой, улыбка во всё лицо. Ваня смешался, покраснел, пробурчал что-то и свернул на боковую аллею. Отойдя на пару шагов, услышав вопрос: «Стешка, кто это?» и разобрал ответ: «Так, старик один. Ничего путного».
В третий раз они встретились в том же парке на той же аллее. Стоят друг против друга, смотрят и молчат. «Ты где пропадал», - спросила Стефа. – «Учился в техникуме». – «Молодец, - похвалила она. – Сидел сиднем дома. Никуда не выходил. Да?» - «Выходил». – «Почему не встретились?» - «Не судьба, - сказал Ваня. – У меня событие хорошее». – «Поделись». – «Меня призывают на службу, вот, повестка, - он показал Стефе документ. – Иду служить». – «Хочу на флот. Как папа и дядя, и брат двоюродный». – «Это три года!» - «Да». – «Долго». –«Время пролетит быстро, - сказал Ваня. – Не успеешь заметить». – «Ты прости меня за старика, ладно»? – спросила Стефа. – «Я и не обиделся». – «Ваня, правда не обиделся? – в глазах Стефы недоверие. – Скажи!» - «Честное слово, Стефания! – Ваня положил руку на сердце. – Как я могу на тебя обижаться, когда ты мне нравишься». – «Ваня, ты мне тоже нравишься, - Стефа покраснела и опустила голову. – Я буду тебя ждать». – «Не надо, Стефа. Не дождёшься». – «Вот увидишь, дождусь!»
Человеческое счастье из области научной фантастики. Стефания не дождалась и вины её в том не было; сразу по окончании средней школы родители переехали к
|
