Глава двенадцатая. Cogito ergo sum - мыслю, значит, существую
Изделие спрашивает у мастера:
«Зачем ты меня так сделал?»
Изделием движет обида,
Мудрым не по годам.
Волна подросткового суицида
Катится по городам.
Мих. Кедреновский
Жизненный путь, судьба, фатум, доля, фортуна – в словаре синонимов содержится около сорока слов, в основном существительных, пытающихся убедить досужего книгочея в наличии некоей магической силы, которая гонит человека по жизни, гонит безо всякой жалости и сочувствия, гонит день и ночь, гонит, пока бедняга не отдаст концы на последней остановке. Ерунда это все, венец творения и царь природы, в состоянии объяснить смысл своих перемещений в пространстве.
Жил когда-то богатый купец. Однажды на рынке в Багдаде он увидел незнакомку, которая с удивлением посмотрела на него. И понял он, что незнакомка — это Смерть. Бледный и дрожащий купец бежал с рынка и отправился в дальний путь — к городу Самарра. Он был уверен, что там-то смерть не отыщет его. Когда же, наконец, купец достиг Самарры, он увидел, что его поджидает зловещая фигура — Смерть.
— Что же, ладно, — сказал купец. — Сдаюсь. Я твой. Но ответь мне, почему ты была так удивлена, когда увидела меня утром в Багдаде?
— Потому что знала, — ответила Смерть. — Что у нас с тобой сегодня вечером свидание в Самарре.
Хорошая позитивная история. В том числе, о лживости и тщетности всех человеческих объяснений. Живите легко. Не пытайтесь ничего объяснить и не требуйте этого от окружающих. Придет время – все всё узнают.
Авантюрист Гарин определенно застрял в революционном Петрограде. Командировка в подвал на Крестовском острове затянулась до полной неопределенности. Вопрос, не дававший Петру Петровичу покоя и задерживающий инженера на берегах Невы, не был связан с его изобретением. Техническая сторона, как раз, увенчалась невообразимым успехом. Генератор энергетического луча был перепроектирован, построен, доведен до абсолюта и весьма успешно испытан. Как говорят на флоте, прошел швартовые и ходовые. В своей лаборатории, Гарин резал на части рельсы, бревна, дубовую мебель, броневой дюймовый лист и маскировочные брезентовые чехлы от английских бронемашин. Выезжая в ночное время за город, инженер пытался выяснить, на каком расстоянии луч теряет боеспособность. Определить дальнобойность не удалось. В пять утра, с пляжа Келломяки, луч сбил красный флаг с купола Морского собора крепости Кронштадт. Ограничения не было.
Не торопясь, и с удовольствием, Гарин построил три работающих модели гиперболоида. Одну закопал на реке Сестре, которая служила советско-финской границей. Другую – недалеко от Гатчинского аэродрома. Третья, самая миниатюрная, заняла свое место в его sac de voyage. Завершив работу, инженер решил ликвидировать лабораторию. Натаскав в подвал чемодан динамита, Петр Петрович крепко задумался. Можно было запалить бикфордов шнур и, отойдя на безопасное расстояние, получить некоторое удовольствие. Другой вариант – пять-шесть гранат и стальная проволока. Несколько растяжек, так, на удачу… Может, проклятый Шельга зацепится, а может и кто поинтереснее.
Как ни странно, гранаты не заинтересовали авантюриста Гарина. Совершенно. Ни к селу, ни к городу, подумалось – а если беспризорники или бездомные? Петр Петрович запалил шнур и драпанул в лес. От профессорской дачи осталось несколько длинных досок, крутивших изящные сальто в огненном облаке взрыва. Когда всё стихло и попадало на землю, Гарин вздохнул, закурил папиросу и хотел сказать «…еще поживем!» Но сдержался и промолчал. Оставил Мисиме.
Квартирку, расположенную в кольце из трех Зелениных улиц, Гарин лишил облика тайной алхимической лаборатории. Потихоньку – помаленьку. Физическое и технологическое оборудование обрело нужное место. Трудолюбивый авантюрист, аккуратно перенес чудесные вещи в лабораторию Санкт-Петербургского практического технологического института Императора Николая I. Научно-техническая комната на четвертом этаже разговелась от научного поста и стала прелестным рабочим помещением. От прежних времен остался лишь большой стол и маленький браунинг. С оружием вопрос оставался нерешенным, равно как и с загадочной книгой из будущего. Петр Петрович прочитал роман от корки до корки столько раз, сколько требуется для заучивания наизусть. И каждое прочтение, заканчивалось протестом, яростью и обидой.
В книге все было изложено нормально и даже хорошо. Везет в опасных местах. В трудных ситуациях герой на высоте – умен и хитер. Смел, где надо. Женщины любят инженера Гарина безотказно и настойчиво. Ну, хорошо, недостоин в мировые диктаторы, да и шут же с ним, с диктаторством! Нет, и не надо! Можно красиво убить главного героя – читательницы поплакали бы. Можно без вести потерять при катастрофе яхты. Можно спастись и начать жизнь с чистого листа… Но то, что написал Алексей Толстой ни в какие ворота не входило!
«Должно быть, и по нынешний день, Гарин и Зоя собирают моллюсков и устриц на этом островке. Наевшись, Зоя садится перелистывать книгу с дивными проектами дворцов, где среди мраморных колоннад и цветов возвышается ее прекрасная статуя из мрамора, – Гарин, уткнувшись носом в песок и прикрывшись истлевшим пиджачком, похрапывает, должно быть, тоже переживая во сне разные занимательные истории»
Какое-то аморфное животное состояние. Да еще рядом с истеричкой, из-за которой все беды и учинилась. Гарин, только из-за финала, готов был уйти с той прекрасной, как видение, девушкой. Когда инженер вспоминал ее голос, взгляд, походку – мировое господство и золото Оливинового пояса теряли в его глазах всякую ценность и интерес. Скучные игрушки для больных одиноких детей.
Получалось, что оставаться неинтересно, а уходить в другую историю – интересно до ужаса, но ужаса многовато. Опыт авантюриста подсказывал прямую пропорцию между испытываемым страхом и вожделенным призом. Приз был такой, что Гарин смущался думать о нем, не почистив зубов или не успев побриться.
Лишь одно держало его в Петрограде 1923 года – возможность сказать пару слов Алексею Толстому. Автору Петра Гарина. Внучатому племяннику создателя «Войны и мира» и «Анны Карениной».
Путь к небывалой встрече началась осенью 1921 года, когда из Парижа в Берлин с семьей переехал осанистый и неторопливый господин, как его охарактеризовал Корней Чуковский. Господин блистал графским титулом, принадлежа роду, давшему уже России двух писателей. Кстати, Алексей Николаевич получал образование в Петербурге в Технологическом институте. Но несколько ранее Петра Петровича.
Толстой не собирался надолго оставаться в Берлине. Город был для него своеобразной «стартовой площадкой» для возвращения в Советскую Россию. Перессорившись со всей творческой эмиграцией – издателями, редакторами, писателями – барин в мае месяце 1923 года двинулся в сторону революционного Петрограда. Излюбленным принципом «красного графа» было всегда и везде поступать поперек общепринятых норм и правил. Писатель мог бы смело начертать на щите девиз My life My rules. В холодную и голодную твердыню революции прибыл совершенно феодальный караван. Только семья графа насчитывала семь человек. Страшно сказать, но еще семь соучастников похода были слугами. В условиях военного коммунизма, наличие на сцене повара, няни, воспитательницы, буфетчика, горничной, истопника и кучера, могло сыграть роковую роль для зрителей из ГПУ. Однако, «советский граф» был настолько уверен в своей исключительности, что анекдоты о его причудах удивляют и доныне. Алексей Николаевич принципиально не изучал иностранные языки. Работал не иначе, как на четырех столах одновременно, как многоопытный литературный крупье. Мог позвонить ночью директору Эрмитажа и заявить, что забыл, как выглядят пуговицы на кафтане Петра Великого, а без пуговиц никакого образа, понятное дело, не создашь. Зевающий Орбели неизменно приглашал писателя на срочную ночную экскурсию. Если у Алексея Николаевича не ладилась работа или происходили какие-то нелады с родными, он брал сапожную щетку и ваксу, и на весь вечер, усевшись под вешалкой в прихожей, яростно чистил всю обувь в доме. И вешалка тотчас же превращалась в убежище, а то и в собеседника-оппонента, которого в случае чего можно было лягнуть ногой или проткнуть одной из тростей, стоявшей здесь же, в особой подставке для зонтов.
«По правде сказать, две машины были мне предоставлены: одна центральным комитетом партии, другая – ленинградским советом. Но, в общем, я пользуюсь только одной из них, потому что у меня – всего один шофер». Словом, великий советский писатель номер два, являл собой совершенный образ русского барина – хлебосолен, своеволен, хвастлив и упрям. Исключительный продукт крепостнических отношений. Вернувшись триумфатором в революционный Петроград, «красный граф» поселился в пятикомнатной квартире на набережной Ждановки. Окна кабинета выходили на стадион, но к дурацкой игре в мяч, граф был равнодушен. Кстати, свита, игравшая короля, организовалась тут же. Александр Грин, Константин Федин, Михаил Булгаков, Анна Ахматова, Ираклий Андроников и прочие аристократы духа. Обед в доме литературного помещика иногда затухал, но никогда не прекращался.
Некоторое время Петр Петрович конфузился и откладывал визит, с недели на неделю. Но в Рождество, без елок и друзей, Гарин столкнулся с русской тоской чрезвычайной силы и прилипчивости. Особый сорт – «тоска праздничная невыносимая». Инженер понял. Пока, перекованный революцией, граф закладывает фундамент советской научной фантастики, Гарин будет лежать на крохотном островке в Тихом океане. И дремать ему там вечно, пока люди умеют читать.
Литературный герой хотел жизни и свободы. Проще говоря, он собрался заявить свои права на самостоятельный выход из проекта. И ему было плевать на советскую
