Виктор КОРОЛЕВ
Анжелика Балабанова. Гл. 6. «Никто не сможет заменить вас»
СКРЫТЬ свои мысли легко – вы кладёте их в дальний ящик памяти и благополучно там забываете. Скрыть свои чувства сложнее, поскольку ими обычно делятся с кем-то, и забывать придётся уже обеим сторонам. А скрыть свои поступки, особенно если ты занимаешь важный пост, одному не под силу. Будешь полжизни собирать доказательства, что ты – это вовсе не ты, что тебя там вообще не было, и даже дороги туда не знаешь.
Доказать недоказуемое – можно. Но потом твою жизнь всё равно историки и писатели распишут по-своему, как им выгодно, как прикажут. Найдут и бытовой мусор, и станут копаться в постельном белье не хуже проводников железной дороги, когда поезд к конечной станции подходит. А то ещё и домой к тебе залезут, в шифоньере скелет найдут: «Ага! Это ли не искомое доказательство порочных связей, это ли не любовник, с прошлого столетия закрытый и забытый?»
Анжелика Балабанова никого и никогда не пускала в свою личную жизнь. Никого, особенно с немытыми руками и в сапогах. Даже в юности, когда влюбленность для всех – самое естественное состояние. Красивой она не была, а молодой – однажды было. Но влюблялась так, чтоб доказательств никаких и чтоб никто не догадался.
«В своей комнате я угостила его чаем, пока он продолжал говорить. После того случая он часто навещал меня. Для меня это были часы огромной радости – разделять мысли человека с таким опытом, такого мужественного! Около трех часов дня ему нужно было быть в парламенте, и я часто сопровождала его, расставаясь с ним только в самый последний момент».
Так было в Брюсселе, когда она училась в Новом университете…
Могла ли подумать тогда бедная социалистка Анжелика Балабанова – невысокая черноволосая женщина, не самая симпатичная, но знающая себе цену, гордая и принципиальная, но при этом добрая и отзывчивая, – что настанет время, всего каких-нибудь сто лет пройдёт, и поползут слухи, что она была любовницей не только Муссолини, но также Ленина и Троцкого?
Из какого шкафа скелеты вылезли? Из её же книги воспоминаний? Достаточно вам её словесного признания? «Когда мы прибыли в пункт назначения, Ленин сидел на балконе и грелся на солнышке. При виде его и от мысли, насколько близок он был к смерти, меня охватило волнение, и я молча обняла его». Ну и ладно! Обняла и обняла. Не задушила же в объятьях!
Да, Балабанова знала, видела Ленина близко. Прямо так и назвала одну из своих книг. Знала с 1900 года, когда он прибыл из России, один, ещё без жены. Их первая встреча, состоялась в квартире Плеханова, когда 30-летний лидер российских социал-демократов бросил на неё быстрый, оценивающий взгляд. Анжелика тогда ещё подумала, что мужчины смотрят на женщин сверху вниз или наоборот, а этот глядел «исключительно по делу», прямо в глаза. Так буравят взглядом нашкодившего малыша родители, завуч по воспитательной работе или недовольные учителя-предметники.
Он назвался тогда «Стариком», хотя разница у них была всего-то семь лет. Он, похоже, мнил себя строгим учителем, а ей осталась роль молоденькой смышлёной ученицы. «Старик» побуравил её взглядом секунду и смягчился, стал добродушно-насмешливым, лишь правый глаз смотрел с прищуром, как у охотника. Она назвала его по имени-отчеству. А позже, после революции – только так. Когда на чай приходила «к Ильичам» (не раз бывало), старалась вообще не называть никак. Они с Надеждой Константиновной и без имён всё понимали.
Впрочем, эта первая встреча почти не осталась в её памяти. Если бы сейчас Анжелику спросили, что она назвала бы главным в Ленине того времени, вряд ли бы она смогла что-либо ответить. Скорее всего, сказала бы: «Не было у него никаких внешних черт, которые заставляли бы выделять «Старика» среди революционеров его времени. Из всех русских эмигрантов он внешне казался самым бесцветным. Отличался разве что сосредоточенностью и безжалостной целеустремленностью». О, этого у него не отнимешь, если даже очень захочешь! Сейчас, после победы революции, – тем более не отнять.
Так что же получается – они знакомы уже восемнадцать лет? Почти полжизни осталось позади – и вот она выходит из автомобиля, который привёз её к дому с белыми колоннами. Чищены здесь только дорога и ступени, всё остальное засыпано толстым слоем золотых листьев. Начало октября. Тихое Подмосковье, бабье лето. Владимир Ильич с балкона махнул ей рукой. Господи, месяц назад она места себе не находила. Весь мир только и говорил, что лидер революции в России тяжело ранен и судьба большевиков предрешена.
Анжелика отметилась на первом этаже у охраны и в сопровождении какой-то женщины поднялась на второй этаж. Они с вождём молча обнялись.
– Вот это подарок! – обрадовался Ильич. – Архиважный подарок! Садитесь, рассказывайте, как там в Стокгольме дела! А то свежего человека тут редко услышишь, все стараются меня оберегать, говорят только о победах, хотя я знаю, что дела-то из рук вон плохи…
Надежда Константиновна уже ставила чай в подстаканниках, печенье. Она сильно постарела за этот год и выглядела более измученной, чем муж. Владимир Ильич, наоборот, оживлён, даже весел, лицо отдохнувшее, розовое. Приготовился слушать, приняв такую знакомую позу: здоровая рука подпирает подбородок, указательный палец у виска.
– Нуте-с, нуте-с! Всё по порядку!
Он довольно захмыкал, когда она сказала, что в Швеции все уверены: война близится к концу, поражение Германии и её союзников неизбежно. А когда откровенно засомневалась в победе будущих революций в странах Центральной Европы, он уже хмыкал по-другому, неодобрительно, но пока молчал, не перебивал.
– Говорю совершенно искренне, кроме итальянских социалистов никто российских большевиков не поддерживает!
– Вот с этим, дорогой товарищ Балабанова, невозможно согласиться, – Ленин не выдержал. – Убеждён, что пройдёт месяц-два, и коммунистическое влияние на рабочее движение в Европе возрастёт многократно. И мы этому должны помочь. Я очень надеюсь на вас…
Анжелика догадывалась, что Ленин сейчас сядет на своего любимого конька и будет убеждать её, как несколько лет подряд он твердил на всех совещаниях Циммервальдского движения, что империалистическая война должна перерасти в гражданскую, и это обеспечит пролетариату победу в революции. Так и случилось.
– Пусть нас, левых «циммервальдцев», меньше! Нам не привыкать! – Ленин уже не хмыкал, он улыбался, но как-то жёстко, не весело. – Мы соберём новый Интернационал, и все пойдут за нами. Разве вы не верите во всемирную социалистическую революцию?
Анжелике ничего не оставалось, как подтвердить:
– Да, я верю. Конечно, верю.
Этого оказалось достаточно, чтобы дальше говорил только Ленин. Как великий стратег, он за час расписал по пунктам и месяцам, что нужно сделать для сплочения международного рабочего движения, чем будет заниматься новый Интернационал и в чём его принципиальное отличие от двух старых.
– Это будет Коммунистический Интернационал, Коминтерн! И я вас вижу там секретарём. Предложение моё за основу принимается?
– Я, конечно, «за» – отвечала немного удивлённая и ошарашенная Анжелика. – Но мне так хочется съездить на Украину, повидать своих близких.
– А я вас не тороплю. Но и не отпущу, покуда не согласитесь,– переглянувшись с молчащей женой, он опять засмеялся.
Он всегда смеялся заразительно, от души. Не зря говорится: хорошо смеётся тот, кто смеётся последним.
Пришла машина, чтобы отвезти её в Москву. Он отослал её обратно. Такое складывалось впечатление, что вождь заполучил игрушку, которая ему приглянулась, и расставаться с ней не желает. Анжелика попыталась перевести разговор на другую тему.
– Как ваше здоровье, Владимир Ильич?
– Я превосходно себя чувствую! – сказал, как отрезал. – Уже ездил на заседание ЦеКа. Сейчас, кстати, мне надо туда позвонить. Наденька, распорядись-ка насчёт обеда! За столом мы обязательно продолжим…
И он вышел в соседнюю комнату.
Только тут Анжелика увидела, что Надежда Константиновна едва сдерживает слёзы. Подошла, обняла её за плечи.
– Я, наверное, зря приехала?
– Да не в тебе дело, дорогая! Он же неугомонный. В домашней жизни ровный, а в политической – всегда возбуждённый. Поехал в Кремль, а там товарищ Свердлов уже занял его кабинет. Эту Каплан практически без суда казнили. И ещё сотни – ты представляешь, сотни! – совершенно неповинных людей расстреляны. Приехал с заседания ЦК, а температура опять под тридцать девять, слёг. Опять врачи. А Мальков, комендант Кремля, рассказал, что в ночь после покушения Яков Михайлович до утра в Володиных документах рылся, что-то искал. Кабинет его занял, в квартире нашей в Кремле зачем-то ремонт затеял. Температуру мы у Володи сбили, а я ведь чувствую, что чёрная кошка пробежала. Ходит молчаливый, только повторяет «так-так-так». А какое положение на всех фронтах – сама знаешь. В общем – жуть что творится. А Володя… Хочу сказать, что недавно я получила паспорт, фамилию решила оставить девичью. Мы с ним серьёзно поговорили насчёт Инессы. Он пообещал, что заберёт у неё свои письма…
Вернулся Ленин. Встревоженный и улыбчивый одновременно.
– Наши взяли Самару! Второй подарок за день! А вы что, опять эту Каплан оплакивали? Две пули её во мне сидят, и ещё две пули не попали. Пиджак в клочья, а пальто новое совсем, там две дырочки, Наденька заштопала, ещё поношу. Товарищ Анжелика, вы видели, какой у нас чудесный дом?
– Да, когда проходила, обратила внимание, что в соседней комнате целых два камина.
– С этими каминами получилось смешно. Мы к ним привыкли в Лондоне, там зачастую это единственное отопление. Я попросил затопить. Принесли дров, поискали трубы, не нашли. Ну, подумала охрана, у каминов, должно быть, трубы не полагаются. Затопили. Но камины-то эти, оказалось, только для украшения. Загорелся чердак, стали заливать водой, провалился потолок, пришлось перебираться в эту комнату…
Только за столом Анжелика поняла, как она голодна – столько времени в дороге. Обед был очень скромный, но Ленин настоял, чтобы она разделила с ним дополнительное питание, которые ему прописали врачи.
– Посмотрите, – сказал он. – Этот каравай мне прислали из Ярославля, а сахар и сало – от украинских товарищей. Они прямо требуют в письме, чтобы я всё это съел.
Крупская в честь возвращения подруги открыла хранившуюся для подобного случая банку варенья. Анжелика достала свои подарки, привезённые из Швеции – немного сыра, сгущенного молока и плитку шоколада. Владимир Ильич настоял, чтобы она забрала всё это в Москву и раздала товарищам.
– А лучше – детям! Детям!
Ей почему-то стало неловко, и она снова решила поскорее сменить тему.
– Я так много времени провела в Скандинавии, что чувствую: отстала от жизни, надо нагонять. Заново надо связи устанавливать – в Швейцарии, Италии, Германии…
Ленин почему-то возразил. Карие глаза его смотрели прямо, без прищура. Он опять буравил её взглядом, как нашкодившую ученицу.
– Просил бы не делать этого. Сейчас это опасно. Вас могут арестовать. А вы же знаете, что никто не сможет заменить вас.
– Но я хотела уехать лишь на короткое время, – уверила его Анжелика, – и даю вам слово, что не буду выступать ни на каких
