Петроградская история

   Осенняя ночь, как больно бьешь ты тоскливыми дождями по раненым душам!
   В дверь постучали. Мужчина и женщина, ужинавшие довольно поздно, испуганно переглянулись.
- Борис, открой, - тихо попросила хозяйка маленькой комнаты, Екатерина Андреевна.
- Катюша, - неуверенно начал Борис Вениаминович, - время позднее.
- Открой. Я устала бояться.
Муж Екатерины Андреевны ссутулился еще больше, но послушно взял со стола свечу и на цыпочках подошел к входной двери.
- Кто там?
- Пожалуйста, откройте.
Ответили спокойно. Негромко. Но – нет, не заметалась в тесном коридорчике угроза, не парализовал страх, не застучало резко и неровно больное, измученное сердце. Борис Вениаминович, как будто узнав незнакомый голос, повернул ручку старого замка, снял тяжелую цепочку. В полумрак и чудом сохранившийся уют вторгся высокий гость, тщательно закрыл за собой дверь, и раскланялся перед хозяином и Екатериной Андреевной, вышедшей из комнатки со второй свечкой.
- Доброй ночи! Вижу, я не ошибся дверью. Именно в этом доме, сохранившим черты благородства в столь убогом окружении, я найду приют и убежище!
Борис Вениаминович обернулся к жене. Он всякий раз делал именно так, когда жизнь преподносила ему сюрпризы, по большей части, неприятные. Супругу было не узнать. Она смотрела на незнакомца внимательными, блестящими глазами, и даже помолодела лет на десять.
«Это от того, что он упомянул про благородство, - с непонятной досадой подумал Борис Вениаминович, - голубая кровь не дает покоя! А вдруг он за нами пришел?»
- Так вы скрывайтесь? – тем временем тихо спрашивала Екатерина Андреевна, - у вас неприятности с нынешней властью?
- Пожалуй, что и так…именно – с нынешней, местной властью! – ответил ночной гость и вдруг громко, неприятно рассмеялся.
Бог знает, чего было больше в этом смехе – битого стекла или вороньего карканья.
«Смеется, - со страхом подумал хозяин, - над нами смеется! Зачем она так – про власть?!»
Но смех его жену не смутил. Жестом радушной хозяйки пригласила она незнакомца в маленькую комнатку, помогла снять мокрое пальто, в котором Борис Вениаминович, похолодев, узнал белогвардейскую шинель со снятыми знаками отличия.
- Отужинайте с нами, - предложила Катюша, - правда, сегодня только картофель с селедкой. Но сейчас такие времена…
- Какие времена? – спросил гость, присев на предложенный стул.
- Тяжелые! – буркнул Борис Вениаминович, догадавшись, наконец, рассмотреть незнакомца, тем более что в комнатушке горела еще одна свеча, и неверного света было больше.
Даже присев на низенький стул, гость  возвышался над комнаткой. Еще он был худ, прям, как стрела, а под дрянной армейской шинелью оказался довольно приличный черный костюм и белая рубашка с накрахмаленным воротником. А лицо незнакомца! Ах, какое лицо, на которое так смотрела Екатерина Андреевна! Высокий лоб, зачесанные назад черные волосы, глаза - угольки, брови тонкой галочкой, аккуратные губы, острый подбородок, белая кожа, под цвет воротника. Красоты в этом лице было достаточно, но еще больше того, что жена Бориса Вениаминовича называла «врожденным аристократизмом». Пока хозяин изучал гостя, тот успел достать из поношенного портфельчика бутылку давно не виданного в Петрограде французского вина, и жареного фазана, завернутого в немецкую газету.
- Тяжелые? – переспросил он хозяина, - видал я времена и потяжелее! Однако, как быстро развивается наше знакомство, а мы еще даже не познакомились!
К удивлению супруга, Екатерина Андреевна от души рассмеялась этому жалкому каламбуру.
- Екатерина Андреевна Бисер, в девичестве Гольцова. А это мой муж, Борис Вениаминович.
Гость поцеловал руку не на шутку смутившейся хозяйке, поклонился Борису Вениаминовичу.
- Мое настоящее имя вам знать не надо, не хочу впутывать вас во ВСЁ ЭТО! Но законы вежливости заставляют меня представиться хотя бы псевдонимом. Пожалуйста, не обижайтесь, и зовите меня Эмилом.
«Какой подозрительный тип! – подумал Борис Вениаминович, - что это за имя у него? Болгарин? Позвольте, во что это во ВСЁ ЭТО?!»
А странный Эмил с удивительной ловкостью, обычно не присущей людям его роста, кромсал фазана, разливал вино, раскладывал снедь по тарелочкам. И говорил, говорил! Нес какую-то ересь про Париж, выставки, рассказывал басни  о своем знакомстве с мертвыми художниками и вечно юными поэтами. Екатерина Андреевна была в таком восторге, что забыла об ужине, но ночной гость вежливо предложил хозяевам поесть, а затем уже заняться разговорами. Сам же к еде не притронулся, а вот вина выпил, причем по-мальчишески – залпом! Потом откинулся на спинку стула, закатил глаза, и чуть ли не замурлыкал.
   Когда хозяева утолили голод столь редкими яствами и выпили по бокалу вина, Эмил вдруг вышел из полусонного состояния, посмотрел в глаза Екатерине Андреевне и тихо спросил:
- Так почему вы не уехали?
К безмерному удивлению Бориса Вениаминовича, жена ответила, ответила со слезами, горячо, искренне.
- Нам надо было уезжать, уезжать непременно и быстро!  У меня, как выражается Боря, «голубая кровь», тут даже не прогнившая буржуазия, а контрреволюция! А у Бориса была юридическая контора, тоже ничего хорошего. Но Сонечка, это наша дочь, болела. Болела тяжело, долго. Ее нельзя было трогать, увозить из Петербурга. Мы остались. Вместе переживали весь этот кошмар. К нам приходили, отбирали комнаты, имущество, угрожали, унижали…но не трогали. А когда Сонечки не стало, было поздно. Денег не осталось, все золото, что не забрали, мы продали перекупщикам. А теперь и не разрешат. И страшно. Мы же каждый день ждем, что за нами придут. Попробуем уехать – сгинем.
- Страх, воистину, главный враг человека. Вечный, неподкупный…  - задумчиво проговорил Эмил, - но что же вы собирайтесь делать дальше?
- Молиться, - тихо ответила Екатерина Андреевна.
- Молиться! – вдруг резко, визгливо вскрикнул захмелевший Борис Вениаминович, - ты всегда молишься, и что с того? Где Сонечка, где наша квартира, где наши родственники, друзья?! Мы ничего не можем! Мы бессильны!
- Мысли – интересная штука, - как ни в чем не бывало, продолжал философствовать Эмил, - какой силой порой обладает простая человеческая мысль, даже удивительно! Продолжайте думать, что бессильны и, несомненно, вы будете бессильны! А вера ваша, дорогая Екатерина Андреевна, заслуживает самого глубокого уважения…
- Вера! – фыркнул Борис Вениаминович.
- Вам, - наставительно произнес гость, - как умному человеку, стыдно отрицать Веры! Легкое неверие – удел дураков! Как может человек одаренный отказываться от такого занимательного упражнения?
Ответить резкостью хозяин комнатки не успел, в дверь снова постучали, грубо, нагло.
   В десятый раз побледневший за эту ночь Борис Вениаминович взял свечу, и вышел в коридор.
- Кто там?
- Открывай, буржуй, открывай, падла! – раздался пьяный, развязанный бас.
- Уходите! – крикнул хозяин, - уходите, вы снова пьяны…пьяны как свинья!
- Я – свинья?! – заревело за дверью, - Ах ты, сука очкастая!
- Кто же это, - поинтересовался Эмил у Екатерины Андреевны, напряженно выпрямившейся на своем стульчике.
- Это Петро, - вздохнула она, - гроза нашего дома. Он пьяница и буян, рассказывает, что герой «гражданской», а сам только пьет, иногда подрабатывает  в котельной. Они переехали с женой год назад, она – милейшее существо, но совершенно забитое. Петр возвращается с работы, избивает Оленьку, терроризирует нас…
- Дай на бутылку, уйду! – тем временем ударился в дипломатию невидимый, но хорошо слышимый Петро, - дай на бутылку пролетарию, Вениаминыч, а то я тебе точно харю буржуйскую попорчу!
- И что – дает? – продолжал спрашивать Эмил.
- Иногда. Чтобы отвязался.
Но, поймав взгляд ночного гостя, Екатерина Андреевна горячо и непонятно добавила:
- Борис никогда таким не был! Это все они…
Эмил поднялся, подошел к двери, развернул Бориса Вениаминовича, и легонько подтолкнул к комнатке.
- Дайте я сам!
Распахнув дверь, он вышел в темный, пропахший папиросным дымом и мочой подъезд.
- Ты кто? – удивленно икнул герой «гражданской».
- Я? Я, как и вы, мой друг, всего лишь гость в этом сонном мире, гость, что скрывать, нежданный и незваный…но я с удовольствием покажу вам наше вечное пристанище, если желаете.
- Чего?
Эмил вздохнул, подошел к красномордому кочегару вплотную, нежно взял за широкие плечи, заглянул в глаза и тихо спросил:
- Ты чего в чужие двери по ночам ломишься, сволочь?
Петро набрал воздуха и заревел:
- Да пошел ты на…
Но закончить фразу ему не удалось. Гость улыбнулся.  
   Крик, человеческий крик разорвал тишину, метнулся к выходу, прокатился по ступеням и вылетел на улицу через разбитые окна. Басовитый вопль Петро очень быстро сменился каким-то бабьим воем, а потом и страшным животным визгом…
- Господи, - прошептала Екатерина Андреевна, - что он с ним сделал?!
- Не знаю! – тоже шепотом ответил муж, - не знаю! Главное, чтобы соседи не вышли.
- Они не выйдут. Они боятся! И мне страшно, Боря.
Оба, не сговариваясь, вышли из комнатки. Невозмутимый Эмил уже закрывал за собой дверь, но Екатерина Андреевна успела заметить огромные  глаза полуголой Оленьки, державшей в руках свечу, и поникшие плечи Петра.
- Что с ним? – строго спросила хозяйка, - почему он ТАК кричал?
- Не тревожьтесь, дорогая Екатерина Андреевна! – улыбнулся гость, - я только слегка напугал его. Больше он вас не потревожит. Страх, только страх может убедить человека, только страх движет вашим прогрессом, коим вы так кичитесь…но что-то я разговорился сегодня! Между тем, уже довольно поздно. Ложитесь спать, мои любезные хозяева, а я, с вашего позволения, почитаю в коридорчике, храня ваш сон. Что-то не спится мне в последнее время.
Спорить с Эмилом никто не стал.
   Утром он исчез, оставив на столе горячий завтрак, тяжелую пачку денег и башенку золотых монет.
- Я знала, что он исчезнет, как сон, - сказала Екатерина Андреевна, - только сомневалась, сон ли он на самом деле? Боря, прочти.
Борис Вениаминович надел очки и вслух прочел послание ночного гостя, написанное почерком старательного ученика или человека, пишущего не на родном языке.
«Благодарю Вас за приют. Деньги помогут вам выехать из страны. Утром езжайте прямо на вокзал. Золото меняйте только за границей! Ничего не бойтесь».
- Дальше  он пишет на французском…так… «адье», «бон вояж»…и еще просит помнить его.
Екатерина Андреевна заглянула мужу через плечо.
- Да нет же, Борис. «Помните, что я есть!»
- Да кто же он такой! – взвился Борис Вениаминович, - может и правда, болгарский князь, прибывший с целью шпионажа?!
- Иногда ты меня удивляешь, Боря, – устало ответила Екатерина Андреевна.
   А на улице дождь без устали топил прошлое в утренних лужах, и Оленька, такая красивая и мокрая, с детским удивлением смотрела, как два огромных санитара сажают Петра в санитарную машину. Ее муж сильно изменился за ночь; поседел, ссутулился, глаза его бессмысленно тускнели на побелевшем лице, а губы шептали какие-то полу-молитвы, полу-проклятья. Увидев Екатерину и Бориса, девушка торопливо и с непонятной радостью зачастила:
- Увозят душегуба-то нашего! Он вчера как пришел, так весь трясется, полез в ящик за иконой, лег на пол, бормочет, иконку не отдает…
Оленька заплакала.
- Что с ним? – спросил Борис Вениаминович, с