- Кстати, о детях, - с трудом вклинился Виталий в монолог Ильи. – Благодаря потоку твоего красноречия, я несколько утратил ощущение логики, но всё же попробую возразить. Ты говоришь о детях и поэтому, думаю, не ошибусь, если скажу, что не обойтись без разговора о женщинах, производящих их на свет. Скажи ты мне: какая женщина добровольно согласится на пожизненное заключение в этом, пусть прекраснейшем из мест человеческого обитания, но вдали от таких прозаических вещей, как торговый центр, ателье, парикмахерская…
- Чушь! – уверенно сказал Илья, от которого ушла жена, потому что он никак не мог обставить свою городскую квартиру мебелью. – Женщинам гораздо более, чем мужчинам, свойственно стремление к прекрасному, я в этом убеждён. Да и потом – о каком заключении ты говоришь? Здесь будет настоящий город. Неужели ты думаешь, что мы одни такие в этом мире? Просто надо кому-то начать. Мы начнём втроём, но через десять лет здесь будет уже сотня домов, я уверен. В Светеньграде будет ателье мод, которому позавидует и столица, будет библиотека, где соберутся прекраснейшие из книг, будет свой театр, - всё будет! Но ты заблуждаешься, если думаешь, что, в конечном итоге, мы вернёмся к тому, от чего хотим уйти. Светень-бор не позволит нам смотреть на мир замутнёнными бытом глазами…
Помрачнение то было, или прозрение, - трудно сказать. Но они приняли тогда решение: через три года собраться и начать строить Светеньград. Место сбора – Кержаницы. Дата – 31 мая 2009 года. Сегодня было 5 июня…
Обычно бледное лицо Шаньгина багровело от стыда, когда он уже в десятый раз повторял про себя эту дату: он забыл, забыл ту клятву троих на вершине Светень-бора. Покорённый им город отнял не только силы – отнял память. Но понемногу чувство мучительного раскаяния сменилось напряженной работой мысли. Спустя час, отпали последние колебания, он знал, что будет делать. Вначале он написал письмо, вернее записку, на большом, плотном листе бумаги и положил её на середину стола в комнате. Записка была не длинной и заканчивалась словами: «Прости, я не могу иначе». Потом отодвинул нижний ящик письменного стола и, порывшись, с самого низа достал тонкую, чистую папку с чертежами. Раскрыл её и надолго склонился над столом, разбирая содержимое папки.
Дом Ильи в Кержаницах встретил Алексея неприютной запущенностью долгого отсутствия хозяина. Но сегодня хозяин был дома, на то указывало раскрытое настежь окно. Сердце Алексея заколотилось радостными скачками.
- Не слышу музыки – так-то ты встречаешь старых друзей, - с порога крикнул Алексей и шагнул к сидевшему в старом, продавленном кресле Илье, раскрывая объятья. Илья медленно повернулся, не вставая, и Алексей увидел усталое, чужое лицо. Голубые, потухшие глаза равнодушно смотрели мимо.
- О каких друзьях вы говорите? – мёртвый голос высек гримасу недоумения на лице Алексея. – А-а, вы, наверное, о тех… Да, у меня были друзья. Но это было так давно. Прошло целых восемь дней… Так уж получилось, что с первого июня нынешнего месяца у меня нет друзей, увы…
Он постарел, неуёмный выдумщик и верный товарищ, очень постарел за эти три года: жёсткие складки лица, седина в волосах, глубокий шрам от пробора к переносице… Склонность к прямым и точным формулировкам в соединении с необузданностью фантазии никому ещё не сулили безоблачной жизни.
- Я свинья, Иль, - голос Алексея сорвался, - и это так же верно, как то, что я стою перед тобой. Но я не уйду отсюда, потому что приехал строить Светеньград.
Несколько мгновений было отчетливо слышно, как бьётся шмель об оконное стекло.
- Повтори, что ты сказал? – в медленном голосе прорвалась напряжённость ожидания.
- Я приехал строить Светеньград, - слова ложились с вескостью молотка, без промаха вбивающего гвозди. – Я приехал строить его, и надеюсь, что мне не придётся делать это одному.
В следующую секунду Алексей уже барахтался в медвежьих объятьях Ильи.
- Пусти, задушишь, чудила ты бородатая, - только и смог выговорить он.
Около полуночи сосед Ильи – дед Степан, возвращался домой после знатного угощения, что отпробовал у своей хорошей знакомой Глафиры Фотиной по случаю успешного завершения им ремонта глафириной баньки. Как и подобает любому человеку, завершившему нужное, полезное дело, дед был в состоянии приподнятом, склонном к философствованию. К тому располагал и благодушный характер деда в сочетании с бидоном выпитого у Глафиры домашнего пива. И не удивительно, что он решил зайти к соседу, тем более зная, что у того гость, и полагая, что полночь – самое время для приятной сердцу беседы. Но прежде чем пройти калитку, через которую следовало попадать ко крыльцу соседа, надо было одолеть небольшой подъём, ведущий к ней. Однако глафирино пиво, кроме приятного вкуса, обладало и некоторыми другими качествами, вследствие которых дед Степан уже дважды безуспешно пытался одолеть злополучный подъём. И пока дед, пошатываясь и держась за придорожный телеграфный столб, готовился к третьей попытке, он, натура к тому же музыкальная, с удовольствием слушал песню, доносившуюся из открытого окна соседа. «Хо-орошо поют, ах, черти, душевно поют, ребяты…» - одобрительно пробормотал он и попытался подтянуть незамысловатый припев:
Сколько славных парней,
Загоняя коней,
Рвутся в мир, где не будет
Ни горя, ни зла.
Неужели, чудак,
Ты собрался туда,
Коль дойдёшь – не забудь,
Вспоминай иногда.
22 июня 2015 года новый, усовершенствованный, серии река-море скоростной сухогруз «Гольфстрим» следовал речным фарватером с грузом оборудования для нефтяных скважин в отдалённые районы страны. В 4 часа 22 минуты по поясному времени первый помощник капитана Григорий Рудин вышел на палубу вдохнуть порцию свежего утреннего воздуха, так необходимого после бессонной ночи, проведённой за картами, коньяком и сигаретами. «Чёртов Плинк!», - было первое, что сказал Рудин, выйдя на палубу, - Плинк, старший механик, только что выиграл у первого помощника три месячных оклада. «Подлец Плинк!», - уже громче сказал Рудин, когда неплотно прикрытая дверь каюты осталась на расстоянии почти двух боцманских плевков. И почувствовав некоторое облегчение от этих слов, Рудин поднял голову, чтобы полнее прочистить лёгкие свежим речным воздухом. Но увиденное заставило его застыть с раскрытым ртом.
Почти прямо по курсу, со стремительностью тридцати шести узлов хода «Гольфстрима», на стоящего в носовой части судна Рудина сверху надвигалось странное видение в форме группы фантастической архитектуры строений, расположившихся на вершине поросшего могучим сосновым бором холма, круто обрывавшегося к реке. Строения эти, причудливые и невесомые, щедро брошенной горстью изумрудов застыли над вековой дремотой раскидистых сосен…
Ошеломлённый Рудин сделал невольный шаг вперёд и, оступившись, упал в небольшое углубление, где стояла носовая лебёдка, ударившись головой о бортик. «Дьявольщина, кэп верно говорил, что слишком крепкий кофе с коньяком вызывает миражи», - подумал Рудин, когда разноцветные круги в глазах, веером взметнувшиеся от удара, исчезли, и окружающие предметы приняли привычную зрительную форму. Но только он поднялся, как ему пришлось торопливо схватиться за бортик, чтобы не упасть снова.
Видение не исчезло. Оно надвигалось с неотвратимостью факта, каким в настоящее время для Рудина была боль в голове от удара. Более того – видение ожило. На просторном, далеко зависшем над обрывом балконе, поддерживаемом почти невидимыми консолями, появилась женщина в светлой накидке. Луч восходящего солнца поймал прядь её распущенных волос и, отвечая на это утреннее приветствие, женщина, засмеявшись, крикнула чистым, звенящим в утренней тишине голосом:
- Я приветствую тебя, солнце! Здравствуй, река! Здравствуй и ты, «Гольфстрим»! И прощай!
Мелодия её голоса ещё звучала в ушах Рудина, когда «Гольфстрим» обогнул небольшой мыс. Видение сразу пропало.
Рудин некоторое время постоял, приходя в себя. Затем, спотыкаясь, поднялся в рулевую рубку.
- Как дела, Миша? – обратился он к затылку дежурного. Дежурный, второй помощник капитана Михаил Фоменко, медленно повернулся, и Рудин отчётливо увидел на его обычно флегматичном лице усиленную работу мысли.
- Всё нормально, Гриша, - как-то нехотя ответил он. – Только тебе не кажется, что мы слишком много ночью пьём крепкого кофе. Мне почудилась сейчас какая-то чертовщина по левому борту. – И внимательно посмотрев в лицо Рудину, спросил: - А тебе?
Рудин медлил с ответом, прикуривая.
- Нет, - ответил он наконец. – Мы действительно пьём слишком много крепкого кофе, Миша. Да и «Золотой резерв", между нами говоря, паршивый коньяк, хотя его и хвалит кэп.
