Пока суд, да дело – в самый раз поведать и главную лирическую линию не повести этой, но рейса того…
Её звали Людмила. И была она машинистом по стирке белья (прачкой, в морском просторечье). Но, какая же прачка – Золушка, не стремилась теперь в королевны сигануть? Вот, вот!..
Впрочем, в море вообще любая женщина после двух месяцев рейса королевой становится.
Но, в нашем рейсе хваткая Людмила (что была действительно хороша собой) такой временной протяжки себе позволить не могла. В считанные недели прибрала она к рукам капитана, став дамой сердца его. И не только его – простодушный старший механик тоже в неё влюбился (все чувства регулярно подогревались Витиным спиртом разведённым). Капитан и старший механик ходили, не разлей вода, вместе уже восьмой рейс, и даже семьями дружили - как говорится «взасос». И тут, вот, случилось – седина в бороду, бес в ребро, прачка судовая дружбы настоящей мужской и морской в раздрай!
Искусница любовных интриг благоволила, конечно, капитану, регулярно устраивавшему ужины при свечах, чуть не с коллекционным вином и деликатесами из набора «представительских» запасов, что имеются у каждого нормального капитана. А старшего механика гнала на людях прочь, но гнала искусно. Каждый раз оставляя отверженному надежду и право презентовать по запросу баклажку спирта.
И уступать драгоценную пассию никто из этих двоих не желал…
Ничего хорошего экипажу эта вражда между двумя главными на судне людьми не сулила уж и сама по себе, а тут еще и капитан, не на шутку увлекшись предметом обожания, отчасти позабыл о «рыбалке», появляясь на мостике гораздо реже (да и то, признаться, частенько подшофе).
Но и вправду – дуракам везёт! Это я к тому, что ваш слуга покорный волею обстоятельств оказался как раз в середине этого любовного треугольника – как в середине шторма, а любой судоводитель, или даже сведущий матрос, вам скажет: в самой середине самого жестокого шторам – штиль и благоденствие.
Так вышло – я свою здесь судьбу не искал. Только что, вызвался в самом начале, как только еще на автобусах к борту судна в порту подъехали, чемодан Людмилы по трапу запереть, да до каюты донести, но так то ж - джентльмен! И у самых дверей её каюты совершенно неожиданно пожалован был я тогда таким проникновенным и смачным поцелуем – с долгим потом прощальным взглядом, который о многом говорил!.. Но, меня-то иные заботы ждали: работа, судовой ремонт, друг Аркадий. И, главное, была его дочь Марина – зазноба сердца моего.
Но, неведомо почему, Людмиле тоже я не сердце лёг. Справедливости ради – была она совсем не стервой, что абсолютно нетипично для прачки судовой, что как на подбор оказывались всегда редкостными грымзами: а уж про «капитаншу» - и куры не поют! И со всеми моряками была ровна и обходительно. Что, однако, не помешало большинству экипажа достаточно скоро невзлюбить, а то и возненавидеть судового машиниста по стирке белья: все по той же причине скверной капитанской «рыбалки».
А после моего Дня рождения в самом начале рейса, на которое был приглашен весь судовой бомонд (одного спирта было закуплено у Виктора пять баклажек, из которого хитроумный именинник загодя сворганил ящик кофейного ликёра), наши отношения стали уже дружески – доверительными. Ликёра, кстати, не хватило именно «девочкам», и обиженные тем Людмила с камбузницей – «ложкомойкой» Светланой гордо встали, и ушли по-английски, не прощаясь со всей честной, роняющей головы на стол, компанией. Я этого момента уже не видел, потому что обессиленный праздничными приготовлениями и хлопотами, и дегустацией замечательного своего ликёра, спал мертвецким сном в своей койке. А до того мы целовались с Людмилой за шторкой у двери (и акустик Джон, что снимал всё празднество на камеру, с радостью отснял и этот компромат), но, по дружным показаниям всех присутствующих, я был исключительно жертвой. И проснулся, опять-таки, от тормошения нежными женскими руками.
- Спишь? – прошептала Людмила.
Я кивнул, собираясь с мыслями: а кто в трюме сейчас за меня работает?.. Ах, да – боцман же обещал: «Четыре часа, до завтрака, за тебя поработаю – это будет мой тебе подарок!».
- А это кто? – навалившись на меня грудью, Людмила изучала фото Марины на переборке. И, не дождавшись ответа, заговорщицки шепнула. – Подходи сейчас в мою каюту!
Надо сказать, что роман с капитаном, который, разумеется, был в числе приглашённых, но посидев немного и услышав гудение траловых лебёдок («Пойду, поднимусь на мостик») откланялся, тогда еще только начинался, и никто о нём конкретно не ведал.
«Подходи… сейчас». Сейчас! У меня Марина есть.
Когда, спустя три минуты, сунулся я в двери каюты Людмилы, то при свете горевшей свечи отчётливо разглядел узоры на свитере капитана, что сидел ко входу спиной.
- Вот, еще один мужчина пришел кофе пить! – весело выходила из положения Людмила.
Мы действительно мирно выпила кофе, и капитан рассказал что-то интересное из своей практики, уводящее разговор от темы тройственного, такого неудобного в этот полуночный час, каютного союза, и за сим откланялся уже я.
Вот так в братву и вкупился. Хватило ума третьим воздыхателем не становиться – еще только меня там и не хватало! И за сие благоразумие был я пожалован от августейших персон почестями всякими. На короткой ноге, сиживал немало при свечах и с бокалом вина на полуночных посиделках у Людмилы, и к старшему механику по случаю на рюмку чая забегал запросто.
Ну, а главное получил индульгенцию на проделки свои мелкошкурные. Конечно, капитан был в курсе масляных наших делишек: пароход – он стеклянный! Но, глядел сквозь пальцы («Лёха – нормальный парень!»), да и Людмила, уверен, за фаворита своё слово замолвила.
Грамотно обходить женские сети – не последнее умение для моряка.
А доброхот боцман, отработав за меня четыре часа в трюме, вылез, и наябедничал технологу, что не плотно мы, якобы, короба укладываем. И то мне икалось почти до конца рейса.
