ездили в гости друг к другу. Об одной из таких тайных встреч якобы маршал Мюрат докладывал потом Наполеону: «Генерал показал мне свои позиции. И предупредил, чтобы завтра, когда я начну наступление, не обходил слева – там болото. Я не поверил, думал, что в ловушку хочет заманить, поскольку обороны с той стороны не увидел. Оказалось, правда – конница моя там увязла, потерял более ста человек…»
Если и были их встречи, это всего лишь знак человеколюбия и высочайшего профессионализма двух великих полководцев. И это ничуть не мешало им яростно сражаться на поле боя. Так случилось и в сражении под Малоярославцем, и под Вязьмой, и под Лейпцигом – после перехода границы Российской империи – и при взятии Варшавы и Парижа.
То «были схватки боевые; да, говорят, ещё какие». Малоярославец восемь раз (!) переходил из рук в руки, и, в конце концов, Наполеон отступил. Под Вязьмой французы потеряли более 8 тысяч человек, русские – в четыре раза меньше. После поражения под Смоленском Наполеон приказал маршалу Нею остановить русских и дал ему сорок тысяч солдат. Вот это была битва! Нет, то не битва, то побоище было, сеча, доселе невиданная драка…
В решающий момент французский полководец воскликнул:
– Победим русских их же оружием – штыками! Вив ля Франс!
И две армии сошлись в рукопашном бою. Снова, как и ранее бывало уже, штыковая схватка без единого выстрела. Страшный клубок людских переплетенных тел. И жуткий вой. От ударов ломались клинки, русские солдаты били противника тесаками, прикладами, кулаками, камнями, душили и грызли зубами...
Маршал Ней потерял несколько тысяч убитыми и пленными. Больше сотни французов засели с пушками в лесу, заявив, что сдадутся только Милорадовичу, иначе будут биться до последнего. Генерал поскакал туда один.
– Вив ля Милорадович! – закричали французы, узнав его и бросив ружья.
Михаил Андреевич прежде всего приказал накормить пленных горячей кашей, раздать им хлеба и денег из своей личной кассы.
В деревне, где разместился генерал со штабом, все дома были переполнены ранеными и пленными. Утром солдаты подразнивали друг друга:
– Иси-квеси? Кабан-донэ!
– Вы что, французский знаете? – удивился Милорадович.
Ему отвечали, смеясь, что ночью уснуть было невозможно: всё новые и новые солдаты из корпуса Нея выходили из темноты к костру и спрашивали: «Здесь, что ли, сдаваться?» Вот они и запомнили, как это будет по-французски.
Но дело ещё не окончено. Ещё силён отступающий противник, гвардия его не сдаётся, и пушки половинят наши эскадроны. В одном из боёв несколько раз наши ряды наступали на вражескую батарею, и всякий раз были отброшены. В очередной атаке генерал Милорадович ворвался на флеши со своими гренадёрами и, чтобы воодушевить солдат, бросил веером горсть георгиевских крестов: «Они ваши!». Вмиг солдаты захватили на «ура» батарею, и кто в живых остался – получил заслуженного Георгия.
А через день он колонну отступавших французов в трубу высмотрел. Напал, разрубил змею посередине. А теперь что – голову догонять или хвостом заниматься? Лошади были уставшие – решил с хвостом покончить. Если бы только Милорадович знал, что в миле от него удирает в голове колонны сам Наполеон! Догони – и войне конец, и не было бы ни Ватерлоо, ни прочих сражений, и десятки тысяч человек остались бы живы. И сам навечно был бы героем Истории. Но – не довелось…
В заграничном походе, когда погнали неприятеля обратно за Неман, генерал Милорадович снова встретился со своим боевым товарищем великим князем Константином Павловичем. В побежденную Варшаву, взятую без единого выстрела, они входили вместе.
По Европе шли тяжело. Французы огрызались беспрестанно, но и бежали от русских быстро. Порой авангард Милорадовича делал за сутки до пятидесяти вёрст. Бывало, подходит его уставшая армия к только что брошенному городу. Генерал посылает вперёд фуражиров, но – не за сеном на этот раз, а за… яблоками. Какими счастливыми улыбками светились лица солдат, когда он каждому лично вручал по яблоку!
Правильно пишут современники и историки: «Сложно определить, сколько в его поведении было безотчетного порыва, искреннего чувства, и сколько – трезвого расчета, столь необходимого военачальнику. Ему всё позволено, точнее, он сам всё себе позволяет. Милорадович всем правилам исключение… Он был нравственно силён своею личностью, был быстр, деятелен, блестящ, сочувствен ко всем и ко всему, неисчерпаемо добр, расточителен на милость и помощь, справедлив, он был человек без страха и упрёка».
Он всегда был весел. «Мне только там и весело, где свистят пули. При несчастных случаях был я веселее обыкновенного». Вот и весь его секрет. Однажды заболел. Известил главнокомандующего графа Витгенштейна и сдал дела князю Горчакову. Как вспоминали современники, «на следующий день Милорадович, как только услышал пальбу, забыл болезнь свою, велел подать лошадь и поскакал в огонь».
К окончанию войны (перед «битвой народов» под Лейпцигом) генерал от инфантерии Милорадович командовал российско-прусскими войсками, состоявшими из 10 казачьих полков, 44 батальонов и 101 эскадрона.
В начале 1813 года Милорадович получил в награду право носить на эполетах императорский вензель Александра I – никто никогда не имел и не будет иметь такой чести в России! За Лейпциг, где он опять отличился, получает голубую Андреевскую ленту. А за умелое руководство войсками в заграничном походе высочайшим указом был возведён в графское Российской империи достоинство. Чуть позже, после полного разгрома Наполеона, станет кавалером высших орденов всех европейских государств – уникальный случай в истории!
У меня порой складывается впечатление, что власть уже не знает, чем ещё его оделить. Александр I за одно сражение, в котором Милорадович сумел сохранить жизнь десяткам своих чудо-богатырей, лично наградил полководца солдатским Георгиевским крестом. И сказал при этом:
– Знаю, что не положено, но пусть эта награда будет показывать всем и всегда, что ты – отец родной солдатам!
И тут же подписал указ, согласно которому даже в присутствии царя войска должны были «отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе Его Императорского Величества». Такой же почести был когда-то удостоен лишь один человек – генералиссимус Суворов.
Помимо орденов, Александр I пожаловал Милорадовичу 50 тысяч рублей. Через неделю все деньги были издержаны на пиры и покупку разных предметов, назначенных графом для украшения его имения в Полтавской губернии. Уже в Париже в 1814 году, опять нуждаясь в деньгах, генерал попросил императора Александра о выдаче ему «жалованья и столовых денег» за три года вперед. Просьба была тут же удовлетворена. Но ещё до выезда графа Милорадовича из Парижа все эти деньги были израсходованы.
Вернувшись в Россию в 1818 году, Михаил Андреевич Милорадович назначается Санкт-Петербургским военным генерал-губернатором и членом Государственного совета Российской империи. Начинается новая – и последняя – глава его жизни…
Глава 4. Это странное слово «переприсяга»
В конце первой главы мы оставили генерала в гостях у Аполлона Майкова. Было утро, понедельник, 14-е декабря. Генерал-губернатору только что сообщали важную весть. Милорадович не стал делать тайны, объявил всем:
– В городе бунт, господа! Прошу меня извинить!..
Покинул гостеприимный дом. В тишине зала – только стук каблуков. Пока он спускается по лестнице, попробуем разобраться в этом периоде безвластья, которое позже назовут странным словом «переприсяга», – первые две недели декабря 1825 года.
Начнём издалека. В 1796 году старший сын императора (а у Павла I было десять детей) Александр был провозглашён цесаревичем – читай престолонаследником. Спустя год этот новый статус был узаконен. Но ещё через два года императору что-то в Александре не понравилось, и он титул цесаревича дал и второму сыну, Константину, который был на полтора года младше.
Возможно, Павел I что-то уже заподозрил. А может, просто увидел, как храбро, не жалея себя, воюет его второй сын, пока старший отсиживается в Сенате. «Видя с сердечным наслаждением, как Государь и Отец, каковые подвиги храбрости и примерного мужества во все продолжение нынешней кампании против врагов царств и веры оказывал любезнейший сын наш Е.И.В. великий князь Константин Павлович, в мзду и вящее отличие жалуем мы ему титул Цесаревича».
По-моему, именно тогда и зародился у старшего сына план – ускорить свое восхождение на престол. Что и случилось. Убийство отца, крокодиловы слёзы Александра, хладнокровие его брата Николая («спокойнее всех, по-моему, был Николай Павлович, который жалел только, что не он станет на престол») и шок Константина. В тексте присяги при коронации имя Константина вообще не упоминалось: «…Императору Александру Павловичу и Его Наследнику, который назначен будет». То есть новый царь заявлял всем о надежде, что жена его ещё родит наследника, а брат, дескать, тут вообще не причем. Да и сам Константин царствовать боялся: «Не приму… Меня задушат, как отца».
Ему не было и семнадцати, когда его насильно женили на немецкой принцессе. Брак не заладился с самого начала. А вот брат Александр покровительствовал невестке – настолько, что Константин даже ревновал. Впрочем, недолго. После убийства свёкра она уехала из России – и не вернулась. Когда братья приехали её навестить перед Венским конгрессом, у неё было уже двое внебрачных детей. А потом Константин остался в Варшаве наместником и там влюбился в польскую графиню. После морганатического брака он не утратил своего права на русский престол, но фактически отказался от каких-либо притязаний, что и было в 1823 году оформлено Александром I специальным секретным манифестом. Но в декабре 1825-го «всё смешалось в доме Романовых»…
Узнав о кончине старшего брата, великий князь Николай Павлович срочно шлёт гонца Константину с просьбой подтвердить свой отказ. А тот в ответ… молчит. Наверное, посидел и подумал: может, не стоит отказываться? Пока размышлял, второй гонец из Петербурга: пожалте письменно подтвердить отказ и срочно прибыть на коронацию! И снова нет ответа. А в Зимнем дворце все в нетерпении, ждать больше уже не могут.
Потом будут говорить про «заговор Милорадовича». Дескать, это он подбил своего бывшего товарища по оружию не отказываться от престола. На самом деле всё было проще. 1-го декабря, то есть практически сразу после получения известия о кончине императора Александра I, на заседании Государственного совета великий князь Николай Павлович огласил посмертный манифест своего брата и попросил присутствующих высказаться.
Генерал-губернатор Милорадович сказал как всегда честно и прямо, что правильнее было бы сначала присягнуть цесаревичу. А уж когда он прибудет в Санкт-Петербург да официально объявит о своём отречении, тогда всё пойдёт для всех понятно. С ним согласилось большинство членов Госсовета. Великий князь попробовал возразить, но генерал мягко повторил, что есть закон, а для армии это равносильно приказу, который она будет выполнять неукоснительно. Короче, нужен письменный отказ.
Вот и помчались фельдъегеря в Варшаву. Оттуда – молчание. Туда – опять
