— И всё-таки я не понимаю, почему ты не хочешь нормально отметить пятидесятилетие, — Марта подняла глаза от планшета.
— Поймёшь, когда тебе самой будет пятьдесят, — рассеянно отозвался Вениамин, делая пометки в тексте. — Опять нелепые утешения: ты выглядишь как первокурсник... И все делают вид, что верят в это враньё.
— Ты и правда отлично выглядишь, — успокоила его Марта. — Лет на десять моложе. Я хотела позвать твою первую жену, её дочь, а ещё...
— Я их, конечно, очень люблю, — перебил её Вениамин, — но, знаешь, что я, пожалуй, сделаю... Свалю в угол все наши с тобой публикации и зароюсь в них, чтобы меня ни одна живая душа не обнаружила.
Марта засмеялась.
— Ты прелесть, Венчик. И действительно похож сейчас на первокурсника. Ладно, как хочешь. Я спать, — она поднялась с дивана и демонстративно зевнула.
— А я ещё посижу.
— Твои Толстоевские никуда не денутся...
Вениамин посмотрел на неё укоризненно.
— Не буди меня слишком рано, — попросил он.
— Как же лекции?
— Завтра выходной.
— Да, конечно... — Марта убрала планшет в шкаф и обернулась. — Но я всё равно устрою дискотеку в ванной в семь утра.
— Ты фурия...
— Скорее, гарпия. Спокойной ночи, сладкий.
Вениамин с деланным ужасом схватился за голову.
Это была простая история. Она у него училась, и сначала привлекла его внимание своей увлечённостью предметом, литературой вообще; иногда задавала вопросы с подвохом, ей почему-то хотелось его подловить... На третьем курсе он порекомендовал подборку её религиозной лирики в толстый журнал, просто так, потому что ему действительно понравилось. Уже потом, когда она выпустилась, они столкнулись случайно на литературном мероприятии, и Марта позвала его выпить кофе. Во время учёбы относилась довольно прохладно, а тут вдруг сама предложила...
Вениамину надоела вечная суета, которую так любила его первая жена (она сама его оставила), надоела своим неизбежным однообразием физическая близость, он хотел одного — покоя; чтобы никто не мешал ему строчить научные работы. Чем ещё заниматься, когда ты человек?
Одновременно с этим одиночество перестало его привлекать, когда он узнал Марту. С ней было хорошо. Она тоже была почти затворницей, тоже любила копаться в текстах, чужих или своих, а ещё любила слушать его разглагольствования о литературе. Литературу он всегда любил, как и искусство в целом; занятное изобретение, придающее жизни смысл — и приоткрывающее дверь в Вечность. Этого было достаточно для счастливого союза.
Через несколько дней была вечеринка, которую устраивал Мартин близкий друг Витя. Ну как друг, скорее, брат-близнец, которому Небесная Канцелярия отчего-то назначила родиться в далёком городе у далёких людей. Везде случаются ошибки. Хорошо, что вообще нашлись.
— Вениамин не придёт? — спросил он чуть насмешливо, утягивая Марту в крепкое объятие.
— Ты же знаешь, такие мероприятия не совсем в его духе.
(Вениамин как-то сказал, что не может представить себя отдыхающим в компании людей, которые не так давно получали у него на экзамене натянутое "удовлетворительно".)
Марту кинулись обнимать ещё двое, которых она помнила очень смутно; когда цепочка приветствий наконец завершилась (многие здесь были ей не знакомы или благополучно ею забыты), они с Витей ушли в дальнюю комнату, плотно закрыли дверь и тихонько включили музыку. Марта пила яблочный сок, Витя перебирал книги; молчать вот так в обществе друг друга они могли сколько угодно без малейшей неловкости. За окном совсем стемнело, зажглись фонари; звёзд не было видно. В гостиной шла какая-то бурная игра.
Марта допила сок, смяла пластиковый стаканчик и прилегла.
— Иди сюда, Витенька. Помнишь, как я приходила к тебе в общагу зимой? Там было холодно, а мы лежали на твоей кровати в обнимку и ничего не боялись. — Витя лёг с ней рядом. — Ты всегда был такой тёплый, такой уютный, большой... Как медвежонок из моего детства.
Он улыбнулся. Он и правда был весьма полноват, что совершенно не отменяло его аккуратных тонких черт, казавшихся почти прорисованными. Марта поцеловала его в волосы.
— Рута так на тебя смотрела в коридоре... Вы встречаетесь?
Он рассмеялся.
— Нет.
Эта её привычка подозревать изменения в личной сфере была даже трогательной. Хотя, наверное, в глубине души она понимала, что это невозможно.
Он и раньше, в прежней жизни, казавшейся теперь сном, не то чтобы нуждался в таких вещах и считал это благом, потому что, так уж сложилось, был жутко одинок. А теперь это и вовсе лежало далеко вне его вечного бытия.
— Однажды мы втроём станем настолько старыми, что сможем жить под одной крышей, не вызывая кривотолков... — Марта задумчиво смотрела в потолок. — Надо же, если вы кровные брат и сестра, у вас никаких проблем с тем, чтобы доказать родство, а если нет... Почему люди не могут выбрать себе брата или сестру, назначить, расписаться в документе? Ведь так честнее; бывает, человек, с которым ты познакомился в двадцать, в разы ближе, чем тот, с кем ты рос, и с кем у вас, правда, не всегда, похожи лица... И получается, что этот самый близкий тебе как бы никто, даже в больницу к нему не пустят, попробуй докажи что-нибудь. К троюродному, которого ты видел раз в жизни до этого, пустят с большей вероятностью... У меня могло бы быть двое братьев, старший и младший, а вместо этого какая-то земная неразбериха...
Витя молчал. Он думал о том, что когда-нибудь скажет ей правду. Лет через пятьдесят. Когда-нибудь она разделит его судьбу, а как иначе? Поймёт, что всё это — маленькая, иногда радостная, чаще трагическая часть чего-то большого и прекрасного. И всё обретёт смысл — и будет так, как надо.
Марта вздохнула. Витя любит её так нежно и высоко — и она любит его так же; старается, потому что душа у неё, как она считает, проще и площе. А что думают люди?
— Знаешь, что бы они решили, если бы зашли сейчас сюда? — продолжала она свою мысль. — И что говорили бы потом... Почему люди так любят всё опустить, испортить, вывернуть наизнанку, представить в ложном свете?
— Не все люди, Марта, — тихо сказал Витя. — Да и не стоит требовать от них невозможного. Им трудно бывает удержаться. Только это не должно затрагивать твою душу. Пускай идёт себе мимо, существует где-то там, параллельно тебе, но тебя не касается никогда.
"А я буду хранить тебя от всего".
Она и заснула здесь, на диване, даже не переодевшись; гости уже к тому времени разошлись. Он накрыл её пледом, снова лёг рядом и тоже заснул, хотя не нуждался во сне. Так, привычка...
В одиннадцать утра приехал Вениамин.
— Мне переодеться надо, — сказала Марта. Вещи её в равной степени хранились в двух местах. — А потом давайте где-нибудь позавтракаем — или уже пообедаем. И сходим на выставку, что ли.
— Отличная идея, — ответил Вениамин. — Слушай, а у тебя минералка есть? — спросил, обращаясь к Вите. — Что-то захотелось, пока ехал.
— В буфете посмотри.
— Отлично.
— Я тоже хочу. — Марта вышла на кухню вслед за ним, обняла сзади и перехватила стакан.
— Отдай, негодяйка.
Вроде бы неправильные черты (даром что тоже тонкие), но притягательные. И совсем другие. В юности всё никак не могла определиться, что ближе, ангельский свет или инфернальная, почти опасная загадочность (которая, в общем-то, оказывается не такой уж инфернальной и совсем не опасной, стоит найти подход), а потом оказалось, что и выбирать не надо. В лучшем мире у них было бы какое-нибудь Братство Троих (хотя не то чтобы она любила Толкина). Но пока и так сойдёт.
— Минералку отдай, говорю, — произнёс Вениамин, еле удерживаясь от смеха.
Когда-то его желание пожить здесь казалось естественным. Провожал в последний путь, помогал осознать наконец собственную смертность, но не сожалеть об этом, нет, скорее, с любопытством отнестись к тому, что ждёт. И никогда особенно не понимал людей; наверное, так же, как люди не понимают котов и других животных. С работой справлялся прекрасно, но не понимал. А хотелось. И вот, выбрал прийти сюда уязвимым, похожим на них, чтобы понять. Не очень-то и получилось; с первой женой развёлся из-за каких-то однообразных телодвижений (нашла науку, Боже мой, всё-таки странные существа эти люди), так и не удалось войти во вкус, как не удалось разобраться, зачем люди совершают ошибки там, где их можно было избежать, зачем так безбожно растрачивают земную жизнь на всякие мелочи, зачем лгут, малодушничают, предают, не говоря о вещах похуже.
Казалось бы, живи и радуйся, почему нет? Но они этому так и не научились...
А потом встретил Марту и подумал, может, ещё не всё потеряно — для него, для людей, для этого мира и всех миров, вместе взятых? Ведь рождаются же зачем-то такие, как она, как Витя... Даже не сразу признал, кто он, слишком долго уже пробыл здесь в этой оболочке. И пусть у Марты всё будет прекрасно и чудесато, уж они об этом позаботятся в четыре руки, а потом, ещё очень нескоро, он переведёт её, а Витя всё объяснит. И втроём они такое устроят, держись, Вечность! Рыцари Света ещё никогда не были такими безбашенными. И ужасно милыми...
— Давайте быстрее, а то мы на выставку не успеем, — сказала Марта, и ей согласно кивнули.
