Дорожные записка манагера

затем спустился на шею, расстегнул халатик, обнажив маленькие шарики грудей. Она пыталась помешать, что-то пищала. Но я превратился в жестокого зверя, поймавшего добычу. Серый волк закончил объяснять Красной Шапочке, почему у него такой большой и волосатый…
Халат отлетел в сторону. Затем трусику с кружевными оборочками - долой. Передо мной лежала совершенно нагая худенькая девчонка. Животик впал, образуя ямку между торчащими бедрами. Я взгромоздился на нее и долго тыкал членом в жесткие кудряшки, злясь, что никак не могу найти вход. Наконец нащупал мягкую мокрую щелку и надавил. Еле-еле протиснулся внутрь. Больно! И рыженькая вся извивалась, не давая нормально устроиться на ней. Неудобно и больно почему-то. В конце, концов, моя гордость после нескольких поступательных движений обмякла и вывалилась наружу.
Я разочарованный скатился к стенке и тут же заснул.
Головная боль – опять эти молоточки в висках. Темно. Из коридора сквозь занавеску пробивался тусклый свет. От стены веяло сырым холодом, зато с другого боку что-то теплое, даже горячее. Я повернулся. Рыженькая свернулась калачиком под моей рукой. Лежала ко мне спиной. Анна тоже всегда после любовных утех спит, повернувшись ко мне спиной. Но ее лучше тогда не трогать – взбрыкнет или обложит матом. Я в такие минуты, хотел, но не смел к ней приставать. Лежал и удивлялся: какая у Анны большая задница оказывается. Вроде, в нормальной житейской ситуации этого не замечаешь, а тут - целые залежи будущего целлюлитного материала. Фитнес-фитнесом, а жопа дана нам от природы, и тут диеты не помогут.
У рыженькой попка была маленькая, жесткая и гладкая. Ее самой почти не видно под одеялом, только исходит живое приятное тепло, и слышалось ровное посапывание. Я прижался к ее узкой спине и положил руку на мягкий животик. Она вздрогнула и шумно вздохнула. Брыкнет или обложит матом? - подумал я. Нет – терпит молчала. Я провел рукой по ребрам и наткнулся на холмики грудок и с жесткими сосками. Они обе почти уместились у меня под рукой. Вот сейчас заворчит, - ждал я. Нисколько. Наоборот, почувствовал, как маленькая мягкая лапка легла поверх моей наглой грубой руки.
Она прижалась спиной плотнее ко мне. От ее макушки пахло чем-то нежным, молоком что ли. Он Анны вечно противно несло краской для волос или резко и неприятно – лаком.
Я поцеловал рыженькую макушку. Девчонка пожала плечиками и хихикнула. Волна телячьей нежности накрыла меня. Какая же она хорошенькая, - подумалось мне неожиданно. Как странно, что я оказался здесь, рядом с маленьким нежным зверьком, таким податливым в моих руках. Хотелось приласкать ее, пожалеть… Но я боялся сделать грубое движение, причинить боль… Странно. Такого со мной еще не происходило.
- Тебя Александрой зовут? – спросил я.
- Сашкой, - шепнула она.
- А брата как?
- Придурок, - буркнула лисичка. – Я так испугалась, когда ты поехал с ним…
- А чего испугалась?
- Он вечно в какие-нибудь истории влипает – и ему хоть бы что. Ты же не знаешь. Он однажды с ребятами на машине пьяный гонял. Они под фуру влетели. Трое погибли, а этот – только лоб расшиб. Однажды он в общаге техникума пьянствовал, с общажными подрался. Его из окна выбросили с третьего этажа.
- Расшибся?
- Ногу вывихнул. Побежал за нашими пацанами. Там махач такой устроили с колами. Головы поразбивали, - а у этого только фингал под глазом. Его даже в милицию не забрали. Не связывайся больше с этим дураком.
Мне почему-то стало приятно на душе, что она беспокоилась за меня, переживала. Я слушал ее в пол-уха, а сам старался уловить тонкий живой аромат, исходящий от ее волос, вдохнуть его побольше, поглубже. Согреться теплом ее узкого тела… Да, что со мной!
- А еще у тебя есть братья или сестры.
- Сестра старшая, Катька. Но она давно с мужем живет.
- Чем занимается?
- Раньше на льнозаводе работала. Теперь на трассе.
- В смысле – на трассе? – удивился я. – Чем она промышляет.
- Чего ты подумал? – усмехнулась Сашка. - Нет, она не шмарой. У мужа, у Кольки бензовоз. Они ездят по деревням, у трактористов соляру скупают. А потом на трассе дальнобойщикам впаривают.
- И как, бизнес доходный?
- Ну – так: Неделю торгуют – месяц пьянствуют.
- Чего-то у вас, по-моему все пьянствуют, - иронично усмехнулся я.
- А что еще делать, - горестно вздохнула она. – Работы нет. Раньше многие в совхозах работали, теперь поля бурьяном поросли. Асфальтовый завод закрыли. Трикотажная фабрика три дня в неделю работает. Льнозавод – только два цеха осталось.
- А отец твой где?
- Умер.
- Ой, извини.
- Ничего. Он давно умер. Сгорел.
- Пожарником?
- От водки сгорел. Работа была – был человеком. На трикотажке водителем. Товар возил в Смоленск и в Москву. Потом сократили, он запил. С белой горячкой в психушке пару раз лежал. Все завязать хотел, в Москву податься на заработки…
- И что?
- Не получилось. Паленой водкой траванулся. Хоронили его – он весь фиолетовый.
Мне стало очень жалко эту маленькую рыжую девчушку. И за что ей такая судьба досталась? Мои беды по поводу неудавшегося Нового Года показались смешными. Я осторожно покрепче прижал ее к себе. Она повернув ко мне личико и нащупала мои губы своими. Целовалась неумело. Маленькие пухленькие детские губы... И вся моя нежность начала тут же перетекать в звериный инстинкт. Я ее страстно захотел. Повинуюсь этому дурацкому животному инстинкту, я развернул ее легкое тело и уложил под собой…
. Как же хорошо! Помимо физического удовольствия, еще почувствовал необъяснимое блаженство обладать этой маленькой лисичкой. Раньше я ничего подобного не испытывал. Где-то читал про это, в каких-то глупых женских романах, но никогда не находил…, никогда не думал, что бывает так хорошо.
Ее пальцы стиснули кожу на моих боках, чуть выше бедер с такой силой, что я чуть не закричал от боли. Она слабо простонала. Горячее дыхание обожгло мне грудь. Я был на вершине блаженства, готовый вот-вот выплеснуться…
... Запыхавшись, весь мокрый и счастливый повалился на спину. Тут же ее голова устроилась у меня на груди приятным теплым комочком.
- Хорошо? – спросила она.
- Ты - просто чудо, - прошептал я дежурную фразу, но тут же почувствовал, что она мне ни капельку не поверила.
Тут же подумал: какая же она глупенькая, худенькая, маленькая…. Маленькая! А насколько маленькая? От этой мысли все внутри похолодело. Я моментально отрезвел.
- Сашенька, сколько тебе лет? – очень осторожно спросил я.
Она затаила дыхание, напряглась. Я опять почувствовал, что она уловила дрожь в моем голосе.
- Не бойся, - ответила мрачно. – В милицию на тебя не накатаю.
- Я просто - спрашиваю, - мне стало тревожно. И это она почувствовала.
- Шестнадцать, - сказала, чтобы успокоить. Врала.
- Но, все же? - настаивал я. – Пятнадцать, хоть, исполнилось?
- Через два месяца, - обрадовала она меня.
Вот это я влетел! Во - дебил! Связался с четырнадцатилетним ребенком. Пьян! Свинья!
Самое паршивое, я это понял, она чувствует все, о чем я думаю. Как будто читает мои мысли, и я улавливаю каждую ее интонацию, догадываюсь, что она скажет наперед. И на этот раз Саша подняла голову, уперлась остреньким подбородком в мою грудь и безразлично произнесла:
- Чего ты испугался? Ты у меня не первый. Подумаешь… У нас девчонки младше меня уже на Минке промышляют.
Успокоила!
Она выскользнула из-под одеяло, накинула халатик и быстрыми умелыми движениям принялась плести косу. На кровати стало пустынно и одиноко.
- Ты куда?- попытался удержать ее. Обиделась что ли?
- Корову доить.
- Корову? – Издевается? Еще бы придумала: табун выводить в поле.
Она опять почувствовала мои мысли.
- Корова у нас есть. На самом деле. Ее доить надо. И птица есть. Ее тоже надо кормить.
- Так, может один раз пропустить дойку, - с трудом, но все же поверил я. Очень не хотел, чтобы она уходила.
Рыженькая повернулась ко мне и озорно улыбнулась. Какая же она была хорошенькая в этот момент. И нисколько она не обиделась.
- Глупенький. Доить надо каждый день. Я быстро. Ты спи. Молока тебе свежего принесу.
После таких слов почувствовал себя маленьким мальчиком, несмышленым и, действительно, глупеньким. Что я соображаю в сельском быте. Корову держат. В городе - самое большее - собаку можно. У меня у самого кроме аквариума, никого не было. А! еще в детстве хомяк был. А тут целая корова, да еще молоко дает… прикольно! Интересно, как ее доят, каким-нибудь сосущим аппаратом или по-старинке, дергая за сиськи?
- А откуда ты знаешь, что ее пора доить?
- Мычит. Разве не слышишь? – заглянула она из-за занавески, натягивая куртку.
Ничего я не слышал. У меня в голове гудела вчерашняя паленая водка.
Я случайно бросил взгляд на прямоугольник окна. За стеклом черно.
- А сколько время? – удивился я. Взглянул на наручные часы. Пять утра!
- Спи! – беззлобно крикнула из коридорчика рыженькая, топая, надевая валенки.
Дверь хлопнула. Мне стало стыдно: девчонка в такую темень, в холод побежала корову доить, а я – здоровый мужик – нежусь тут, в постели.
Я поднялся и опустил босые ноги на дощатый пол. Пятки обожгло холодом. Да и плечи, теперь не накрытые толстым пуховым одеялом, начали мерзнуть. Что там с печкой? Я открыл топку. Красные угольки сонно подрагивали среди седой золы. Возле печи осталось пару поленьев. Надо сходить на улицу и принести дров, - решил я. На табурете возле кровати обнаружил аккуратно сложенные: выцветшую, когда-то синюю футболку с длинным рукавом и трикотажные штаны с отвисшими коленями. Догадался - Это рыженькая приготовила мне. Не буду же я вечно в рубашке белой ходить, да в узких брюках от костюма. Натянул футболку. Немного короткая. Это отца, - сообразил я. Трико с отвисшими коленями подошло как раз. На вешалке подобрал куртку более-менее моего размера. Влез в самые большие валенки. Пальцы давило, но ходить можно.
За порогом никаких намеков на рассвет. Темень кругом. Лампочка над крыльцом слабым желтоватым светом озаряла, занесенный снегом двор. В огромном сугробе я узнал контуры своей машины. Потерпи, ласточка. Скоро двинемся в путь, конь мой верный.
Проскрипел по снегу к кладке поленьев. Круглые чурки возвышались ровными рядами. Я взял самую верхнюю. Задумался: нет, в печку ее целиком не кинешь же. А как тут рубят? Я вспомнил, как учился в походе рубить дрова туристическим топориком. Вроде – не сложно было. О! Пень! Я смахнул с широкой колоды снежную шапку. Поставил сверху чурку. Под навесом обнаружил орудие колки. Никакого сходства с туристическим топориком. Длинная неудобная ручка и тяжелое клиновидное топорище. Ничего - справлюсь.
Я ухватил рукоять поудобнее, отошел на два шага, широко размахнулся и с криком «Банзай!» обрушился на чурку. Отколол узкую полоску. Чурка отлетела метра на три в сторону, а колун надежно вошел в колоду.
В награду за усилие услышал заливистый звонкий смех. Моя маленькая хозяйка стояла в нескольких шагах с эмалированным ведром в руках. Из-под ватника виднелись ее худые голые коленки, а дальше ноги утопали в широких валенках.
- Смотри, как надо. – Она поставила ведро, подпорхнула ко мне, по дороге подбирая отлетевшую чурку. Навалилась на колун, и одним движением выдернула его из колоды. Легко – хрясть – и чурка распалась надвое. Еще кроткий замах – хрясть – вторая пополам.
- Понял, - обиженно пробурчал я, отбирая у нее