Дни и ночи в Кукареках

Ничем исключительным населенный пункт с таким названием не отличался; от деревни оторвался по числу проживающих в нем людей и общему укладу жизни, ну, а до города было брести – не добрести. Располагался поселок в месте низинном, болотистом; холодные серые туманы являлись своеобразной его достопримечательностью. Дни быстро переходили в сумерки, а там наступала и ночь. С другой стороны, кто сказал, что день самое интересное время суток? Пашет тракторист Петя за кусок хлеба от зари до зари, и какой здесь глубокий смысл, биение жизни, радужный блеск счастья?
А вот ночью… Впрочем, помня о мудрости сынов Эллады, не будем обижать день и относится с пренебрежением к лучезарному Фебу.
И все же на поселок Кукареки опускалась ночь. Черная, глаз выколи, осенняя ночь.

Молодой выпускник пединститута Коля Агапов тосковал в своей комнате. Уже второй месяц работал он в поселке учителем русского языка и литературы и грустной чередой тянулись серые дни и черные ночи, и не вспыхивали среди них хотя бы мимолетные искры радости.
Коля лежал на кровати, читал «Братьев Карамазовых», и от прозы Достоевского в голове его мутнело и зыбилось. Коля отложил книгу: «Ну его к черту, Федора Михайловича, так и самому тронуться можно.»

Молодой педагог встал с кровати, оправил рубашку и джинсы, вытащил из тумбочки бутылку коньяка. Его воображение яркими красками рисовало молодую фельдшерицу Валю: миловидное личико, упругие формы при стройной фигуре. С мужем Валя недавно разошлась, жила в своем доме, детей у них не было.

Николай заправил джинсы в короткие резиновые сапоги, надел куртку, бутылка коньяка как раз вместилась во внутренний карман, ближе к сердцу. Николай вышел на крыльцо, закрыл за собой дверь и бодро двинулся в путь. Грязь чавкала под ногами, идти было не близко, но полный решимости и радужных надежд, молодой человек уверенно шел к заветному дому. По дороге он не встретил ни души, тишину глубокого вечера нарушало взбрехивание собак; моросил мелкий дождик.

Оживлено текли мысли в голове Коли Агапова, гулко и часто билось сердце, и в такт ему плескался коньяк в бутылке. Так литератор дошел до мостика через ручей, за которым стоял дом Вали. Окна в доме светились. Николай облокотился на перильце мостика, вытащил сигарету, зажег спичку. Минуты полторы он, глубоко затягиваясь, курил сыроватую «Приму» (только этот сорт табачных изделий продавался в местном магазине), и собирался с мыслями.
Потом бросил сигарету в медленно текущий и чуть слышный ручей и решительно зашагал к дому.

Он тихо открыл калитку и двинулся было к крыльцу, но потом некоторая робость поднялась в душе его и остановила на месте. Потоптавшись у калитки, Николай подошел к освещенному окну. Густая тьма скрывала молодого покорителя женского сердца. В большой полутемной комнате он у видел Валю и к своему большому огорчению женщину-шофера, известную в поселке по странным именем Шура-Юра.
- Кой черт ее принес в такой поздний час, - подумал Агапов – и скоро она подастся восвояси?
Но Шура-Юра, похоже, никуда не торопилась. На столе стоял чайник, рядом конфетница, чашки, была и бутылка вина.
- «Рябина на коньяке», - разглядел литератор.
Беседа двух женщин текла как видно задушевно. Шура что-то рассказывала, а Валя слушала, удобно устроившись в кресле. Иногда ее пухлые губки шевелились, но слов через окно слышно не было.
- И о чем это тетки рассудачились? – злился Коля. – А может Шура какая-то родственница Вале?

Как новичок в поселке Агапов не был посвящен в хитросплетения местных родственных и дружественных отношений. А беседа между тем затягивалась. Валя отпивала настойку небольшими глотками, откусывала кусочки конфеты и облизывала накрашенные полные губы. Шура хлопала стопку до дна, прихохатывала и поглаживала Вале руку. Фельдшерица в ответ томно опускала глаза и поправляла ладонью свои большие груди, наполовину выбившиеся из-под небрежно застегнутого сиреневого халата. Николай в конец озлился и отпускал про себя в адрес Шуры заковыристые ругательства, которые он узнал отнюдь не из институтских лекций по филологии.
- Когда же она уберется к такой-то матери, и о чем можно бабам столько говорить! – горячился он, переминаясь с ноги на ногу в своей засаде.

Но дальнейшее развитие сценария просто оглушило тайного зрителя.
Шура-Юра поднялась со стула и вдруг в долгом поцелуе в засос приникла к губам фельдшерицы, а та вместо того, чтобы оттолкнуть от себя бесстыдницу, привстала ей на встречу, отвечая на поцелуй и трепеща всем своим далеким от худобы телом. Руки Шуры-Юры проникли под халат, и грудь Вали с торчащими сосками предстала во всей красе. Голова у литератора закружилась, и он едва не упал. Тем временем фельдшерица отстранилась от подруги и выключила свет. Но не только комната погрузилась в кромешную тьму, потемнело и в голове у Агапова.

Через минуты? секунды? Узкая полоска света появилась в другом окне. Сознавая всю мерзость своих действий, и все же совершая их, Коля примкнул к щели между шторами.
Картина его глазам предстала, что называется аховая.
Валя, уже без всяких одеяний, сидела на разостланной постели, а Шура-Юра быстро снимала с себя брюки (одета она была всегда по-мужски). Погас свет, а Коля, как безумный, бросился прочь от дома.

По пути он попадал в канавы, хлюпал жидкой грязью, падал, матерился, вставал и бежал, как бегут к последнему приюту, в свою комнату, которую снимал у старой полуглухой бабки. Он сам не помнил, как очутился у себя. Серый туман окутывал мозг. Случись, кому увидеть его в сей момент, было бы чему подивиться. Всегда следящий за внешним обликом, Коля решительно не был похож сам на себя: с ног до головы перемазанный черной липкой грязью, с блуждающим взором и глупой кривой улыбочкой на устах. Бутылка коньяка при одном из падений разбилась, но Коля понял это только сейчас. Он весь пропитался коньяком, и крепкий благородный запах наполнял комнату.
- И коньяк пропал, да чтоб вам проклятым лесбиянкам горчицы в п… досталось, - ругался последними словами Агапов.

Он скинул грязную куртку и джинсы, рубашку сорвал так, что пуговицы разлетелись во все стороны. С ожесточением сбросив том Достоевского с подушки, Коля грохнулся на кровать, укрылся теплым одеялом. Его била крупная дрожь, сердце трепетало, а в голове бухало так, что мысли кружились бешеным хороводом.
- Да, Федор Михайлович, что там Ваше село Степанчиково и его обитатели, Вам бы сюда заглянуть… Так вот откуда странное имя Шура-Юра, цивилизация быстро наступает, а поселочек-то все примечает, все подсекает, получше покойничка Фрейда и этого, как его Вайнингера!( Коле когда-то давали почитать книгу последнего автора «Пол и характер», но она ему тогда показалась заумною.)

Долго Николай успокаивался и приводил в порядок течение мыслей.
- Сафо надо завтра достать, «Декамерон» перечитать. А впрочем, нет, отстали они от прогресса, лучше что-нибудь новенькое, из последних модных авторов. Николай Агапов никак не мог успокоиться, согреться, и уснуть. Тяжелая обида давила его душу. Ладно бы там завгар Михалыч или местный Дон-Жуан главный электрик Аркадий стали его соперниками! А тут, дьявол знает что!
Сон все не шел, и Агапов здраво решил, что лучше всего - превратить драму в комедию. Коля стал припоминать другие экстравагантные истории, в которые он попадал, раненный стрелами Эрота.

Когда-то, давным-давно, в стройотряде, они втроем обкладывали кирпичом финский домик. В нем же и жили. Комнат в доме было три – по одной на каждого. В один вечер их старшой, отрядный медик, по кличке Рубец, устал готовиться к очередной переэкзаменовке ( что состояло в основном в битье здоровенным томом «Патологическая анатомия» мух, неосторожно опускавшихся рядом на кровать), и привел в свои апартаменты доярку лет тридцати. Коля покурил с ними, а когда местная Афродита отвернулась, состроил Рубцу презрительно-брезгливую мину по поводу его избранницы и отправился спать в свою комнату. Он быстро заснул, но проснулся тоже быстро. Разные мысли стали его одолевать и не давать покоя.
- А не такая уж и плохая Фемина, - думал он, - Рубцу то я из зависти состроил рожу, - признался он сам себе.
- А так формы у нее по нашим колхозно-полевым условиям подходящие, и незачем корчить из себя принца датского. А главное девушка веселая, общительная. Рубец уже сорвал принадлежащие ему восторги и страсти, но может цветок любви Наташи не увял, и она навестит и его комнату?

Он еще немного поразмышлял и направился к соседней двери. Дипломатические разговоры об обмене Коля решил начать с Рубца, а то не дай Бог, не поймет коллега полета фантазии и навешает кренделей. А крендели от Рубцова Владимира могли оказаться не сладкими.
- Вовик, - тихо постучал он в дверь. Ответа не было. Тогда Агапов приоткрыл дверь и снова почтительным тоном позвал Рубцова.
- Чего тебе? – раздался недовольный голос Володи.
Думая все сделать деликатно, Агапов хотел вызвать Рубцова и поговорить наедине, не тревожа понапрасну даму.
- Володь, ну выйди, поговорить надо, - увещевал он товарища.
Стояла глубокая ночь. И по голосу Рубца было ясно, что он не доволен внезапным пробуждением и туманными предложениями говорить о чем-либо в такую пору.
- Володь, выйди на минутку, покурим, поболтаем.
- Ты что, совсем спятил, - хрипло, спросонья отвечал Рубец, - заходи, что тебе надо?!
- Володя, я тебя прошу, надо вдвоем поговорить.

Их третий товарищ Гена по имени Гез-паровоз в это время безмятежно спал в дальней комнате. Кстати, интересно происхождение его прозвища. В отряде он всех достал рассказами о своих бесчисленных любовных похождениях, которые почему-то всегда происходили в поездах. Когда у него резонно спросили, почему же он здесь такой скромный, Гена Рахман замялся. За него ответил комиссар отряда: «Выходит, он маньяк. Всем видам ебли он предпочитает секс в эшелонах! Кому-то под стук колес приходят сны, а у этого индивидуума хрен поднимается!» Так Гена и стал Гезом-паровозом.

Наконец, чертыхаясь, из своей комнаты вышел Рубцов.
- Послушай, Володя, - ласково и вместе с тем немного запинаясь, начал Коля, - ты уже спишь, может Наташа пойдет ко мне?
- Ах, вот оно что, - улыбнулся Рубцов, - а то я не знал, что и думать. Выйди, поговорим. О чем говорить, о звездах? Или я спятил, или Агапов первый одурел в этой глуши?
- А тут простое дело. Что же ты, Ален Делон хренов, вечером мне рожи корчил?
- Ну ладно, - затянулся Рубец сигаретой, - студент студенту – друг, товарищ и так далее. Тем более Натаха, ух Натаха!
- Короче, иди, а я пошел спать на твой диван.

С замиранием сердца вступил Агапов в покои Рубцова, темнота которых скрывала желанную прелестницу.
- Наташа, Наташенька, - позвал Агапов. Ответа не было.
- Смущается дева, - думал Коля ,и продолжал волнующие поиски в темноте, не желая, чтобы яркий свет нарушил таинственность происходящего. Но поиски затягивались, на мягких, теплых матрасах никого не было.
- Вот скромница, - думал про себя Агапов, а вслух бормотал самые ласковые слова, какие приходили в голову, и продолжал вслепую бродить по комнате. Хотя свет он бы и при желании не мог включить – проводку во время ремонта порвали. А в порыве страсти Агапов забыл, что они перестилали полы и несколько