досок у стены не прибили.
Рубец тем временем лежал на Агаповском диване, усмехался в темноте и ждал, чем кончится ночной спектакль. Ждать пришлось недолго, токующий в ночи Коля вошел в опасную зону. Громкий вопль потряс дом. Разрываясь от давно сдерживаемого смеха, в прихожую вбежал Рубцов и включил свет. Из другой двери показалась испуганная физиономия их третьего работника – Геза. В руках он держал тяжелый лом. Наконец, на свет лампочки Ильича вышел и Коля Агапов, бледный, в одних зеленых трусах, и в кровь ободранными ногами. Рубец ржал как полковой жеребец, Гез, ничего не понимая, молча вертел по сторонам головой, но лом из рук не выпускал.
- Ах, наш бедный Руслан. Злой колдун похитил твою прекрасную Людмилу, - нараспев приговаривал Володя.
- Рубец, где она? – дрожащим от обиды и горечи несбывшихся надежд голосом спросил Коля.
- Да Натаха уже час как удалилась. Трахнул я ее, проводил на крыльцо и адью крошка на 110 килограмм. А тут явление: ночной герой-любовник.
- Ладно, посмеялись, и хватит, давайте спать, уже скоро рассвет, а завтра работы по горло, - закончил он свою речь.
Да, случались не раз в жизни Николая Агапова разные приключения, есть что вспомнить, но сегодняшнее происшествие не влезало ни в какие рамки и не давало покоя.
Долго ворочался Коля на своей постели, а когда забылся тяжелым сном – яркие картины замелькали в его голове. Вот сидит он в спальне Вали рядом с ней на кровати, а на стуле устроилась Шура-Юра в сверкающем малиновом комбинезоне.
Все трое смеются, но больше всех заходится, надрывается от хохота Шура. Маленький столик заполнен бутылками с пестрыми этикетками и высокими бокалами, наполненными до краев. Шура выглядит потрясающе – черные волосы уложены в модельную прическу, тонкие брови изящно изогнуты, необыкновенно длинные, веером ресницы, алые губы. Они пьют вино, и Николай чувствует, как опьянение сладким тягучим туманом заволакивает мозг. Коля обнимает Валю и его обдает волнующим жаром женского тела, ароматом терпких восточных духов. Звучит страстное танго, и грудь Вали вздымается, словно движимая мелодией.
На этом пике веселья и страсти неотразимая Шура расстегивает блестящий комбинезон, и гордо неся свои небольшие, но прелестные груди, усаживается на кровать рядом с Колей. Теперь он между двух дам, как между двух огней. Коля пылает и тает, как свеча, подожженная с двух сторон. В жгучем поцелуе Коля сливается с Валей, затем, с трудом оторвавшись, поворачивается к Шуре. Шура призывно ему улыбается, резким движением распахивает свой комбинезон, и переполненный желанием кавалер с ужасом видит огромный, багрово-красный фаллос. К хохоту Вали присоединяется визгливый смех Шуры, и они вдвоем толкают Колю так, что он с раскрытым в крике ртом падает лицом на бокалы и бутылки, а чарующие звуки танго переходят в скрежет циркулярной пилы. Обороты пилы нарастают, исходят визгом, а он, проломив лицом, стол с вином, летит в пропасть, в черную бездну. Жуткая темнота иногда вспыхивала на мгновения слепящим светом, мелькали в ней искаженные злыми гримасами адские образины Шуры и Вали.
Вот Шура в какой-то немыслимой шляпе, скалилась острыми кинжальными зубами, а в глубине ее рта, как жало змеи, дрожал, извивался тонкий глянцево-черный язычок. Потом в темноте возникла непонятная бледная фигура, которая неумолимо приближаясь, превращалась в абсолютно нагую Валю. Остановить ее приближение Агапов не мог, и Валя, как неумолимый рок, наплывала на него. Сквозь зыбкий ирреальный туман он отчетливо видел каждую деталь тела, самый тонкий волосок. Неожиданно голая плоть облеклась в стерильный белый медицинский халат; в руках миниатюрный шприц с тонкой длинной иглой, и Валя всасывает шприцем из ампулы какую-то неведомую жидкость. И видит теперь Николай одну только ампулу и шприц, и прозрачно-зеленая жидкость медленно втягивается иглой из ампулы…
Проснулся Агапов, весь влажный от пота, боль раскалывала голову пополам. За окном брезжил мутный рассвет. Капли дождя стучали по стеклу, как по обнаженным нервам.
- Доходился, доигрался, - думал, ворочаясь в постели и не находя себе места Николай. – как бы не воспаление легких.
Он встал, кружилась голова, тошнило; идти на работу было равносильно самоубийству. Из последних сил Николай кое-как прибрался в комнате, вытряс из куртки в ведро осколки разбитой бутылки, переоделся в теплое трико и свитер. Затем отыскал Пенталгин и выпил две таблетки сразу, сел на кровать, обхватил ладонями горящее лицо. Головная боль не ушла, а коварно затаилась, и при каждом движении напоминала о себе. Николай взял пачку сигарет, но отбросил их, и без курева дышать тяжело, приступами бил сухой кашель.
- Вот и неотвратимое свидание с Валей; - обреченно подумал Агапов. Она была единственным человеком в поселке, способным подтвердить болезнь документально.
- Вот и свиделись, вот и свиделись, - назойливо звучал в голове дурацкий мотивчик какой-то песни.
Дождь усилился и барабанил в окно музыкой тяжкой осенней грусти, а до медпункта идти километра два, если не больше. Агапов накинул плащ, вышел на улицу, постучал в дверь хозяйки дома. Она тут же открыла, как ждала, или просто справлялась в сенях с домашними заботами.
- Баба Маня, - сказал осипшим голосом Агапов, - Здравствуйте! Заболел я, Вы бы когда пойдете в магазин, позвали фельдшера на дом, мне самому не дойти.
- Да вижу, вижу, сынок, что прихворнул, горишь весь. Да и погодка-то по ночам холодная, а дождик так и льет, так и льет, что ночь, что день.
- Значит, Валю, говоришь позвать к тебе? Хорошо, зайду, как не позвать к больному, - озабоченной скороговоркой продолжала хозяйка, но на лице ее угадывалась хитрая улыбочка.
- Чертова бабка, - решил про себя Коля, - наверно видела, как я вчера уходил, хорошо, что не видела каким я пришел.
- И хлеба мне, пожалуйста, принесите, - стараясь быстрее закончить разговор, попросил Николай.
- Ладно, ладно, и хлебушка принесу, и докторшу нашу позову. Она тебя, голубчика, подлечит, поставит на ноги, - сладко пела баба Маня.
- Спасибо, - буркнул Коля и заторопился к себе.
Дома он согрел кипятильником воду, заварил крепкий чай. Есть совсем не хотелось, и Николай даже не притронулся к булке с вареньем, пил почти черный чай и бездумно смотрел в окно на хмурый, бездарно-серый день. Казалось, что небо заплачет навзрыд… А может прояснится и засмеется безудержным смехом?!
