– Тише, барон. Тише. Тише, барон.
По большому залу летают отголоски шепота – громкого и совсем неслышного, женского и мужского, взрослых и детей.
Тише, барон, тише. Успокойтесь, барон.
Она гладит меня по плечу и ласково забирает у меня из рук бокал вина.
Она приговаривает что-то и заправляет прядь грязных волос мне за ухо.
Нам скучно, барон. Довольно историй. Довольно историй на сегодня.
Нам скучно, барон. Нам скучно.
Она так нежно прикасается к моим грязным длинным волосам своими нежными пальцами в тонкой оболочке кожаных перчаток. Она так ласково просит меня не рассказывать, но я знаю, что должен ответить на вопрос.
Не рассказывайте больше, барон. Нам скучно, барон.
Я хочу замахнуться бокалом, я хочу начать свой долгий тост, хочу ответить им на их вопрос, но терпкого крымского вина уже нет у меня в руках. Блики света так красиво переливаются и подмигивают мне, переливаясь на тончайшем розовом стекле моего бокала в ее дрожащих руках.
– Я забрала у него водку, – шепчет она кому-то на том конце банкетного стола.
Дурочка. Она так уверена, что без бокала с вином я не буду говорить.
Она просто не понимает, как нужны мои истории людям. Просто не понимает.
И я замахиваюсь с воображаемым бокалом в пустой руке, и начинаю рассказывать.
Все очень просто, говорю им я. Все очень просто.
Представьте, что каждую ночь вам снится сон. Такой незамысловатый, но постоянный сон.
Сон, где вы идете по ставшей уже хорошо знакомой вам неширокой дороге. Светит яркое весеннее солнце. По обе стороны дороги стоят дома, а каждый шаг поднимает большой столб пыли.
Вы слабо можете припомнить, чем эта дорога так отличается от других, сто раз вами пройденных. Вы даже почти не вспоминаете потом, как выглядят дома по сторонам и зеленая трава под ногами. Вы бываете в этом месте каждую ночь, но с утра почти все видится вам в каком-то полу-тумане.
Кроме одного.
Вы точно знаете, куда идти.
Я вижу, как глаза моих слушателей зажигаются. Все еще слышен гулкий шепот, разносящийся по залу, но он становится все невнятней и сбивчивей. Я вижу, как мужчины подносят спички к своим трубкам и смотрят на меня, все тише и тише повторяя, что им наскучило слушать меня. Я вижу, как дамы, забывшись, теребят в руках мех и стягивают с рук перчатки.
И я рассказываю дальше.
Вы почти не можете вспомнить дома по сторонам дороги. Смутно припоминается только, что они выглядят в точности как обычные загородные домики: постарше и поновее, с небольшими двориками и черепицей на крышах.
Но вам нужен только один дом. Только один.
И вот в нужный момент – что бы с вами не случилось, вы никогда не пропустите этот поворот – вы сворачиваете с солнечной пыльной дороги и быстро заворачиваете к вашему дому по протоптанной вами в траве тропинке.
Вы заходите почему-то всегда с черного входа, и поднимаетесь по узкой лесенке на чердак. Открываете дверь и видите свой диван с облезлой кожей. Видите, как весеннее солнце из широко открытых старых окон заливает паркет.
Шепот в банкетном зале давно затих, и в наэлектризованной тишине слышен каждый вдох и выдох. Все смотрят на меня, и я продолжаю говорить.
И вы начинаете смеяться. Смеяться, как ребенок – а может, теперь вы и есть самый настоящий ребенок – вы безудержно хохочете, падая на теплый паркет. Вы кружитесь на месте, вытанцовывая какие-то никогда раньше не известные вам па, и солнце ловит вас, не давая упасть. Вы бежите в другую комнату на чердаке, и везде это тихое, теплое солнце на паркете, и везде пыль кружится в столбах света, и везде вы смеетесь до изнеможения, до состояния полного, абсолютного счастья.
Вы сами не знаете, почему так счастливы.
А я знаю.
Все замирают, и я тихо произношу:
– Потому что это ваш дом.
На их лицах расползаются негромкие, неудержимые улыбки. Их дом. Дом. Дом. Дамы так важно сидят на венских стульях, так следят за осанкой, а джентльмены так важно потягивают дым из трубок и так старательно пытаются выглядеть как можно представительнее. Всем им не нравится детская улыбка, выступающая на губах, но ни один не может ничего с ней сделать.
Дом, произносит кто-то шепотом.
Дом, повторяю я.
Дом. Вы помните, как в детстве няня читала вам сказки на ночь, подоткнув под спину мягкое одеяло?
Дама с большими бриллиантовыми сережками в ушах, сидящая прямо напротив меня, едва заметно кивает.
Вы помните, как вы впервые поцеловали девушку? Неумело и робко, едва касаясь ее мягких губ с привкусом теплого летнего дня?
Молодой русский офицер, сидящий в самом конце длинного стола, на секунду зажмуривает глаза, пытаясь прогнать воспоминания.
Вы помните, как играли с друзьями в карты до утра, забыв обо всем на свете, а потом шли, обнявшись, на рассвете и горланили во все горло полузабытые песни из времен гимназии?
Кивают слева от меня, и справа, и где-то за стоящими поодаль столиками.
Как вы осторожно сдували с ладони божью коровку, чтобы она улетела на небо?
Как держали маму за руку, когда она приходила к вам пожелать спокойной ночи?
Как сидели у камина и ждали такого скорого наступления рождественских праздников?
Как…
Я сыплю вопросами, и безмолвная толпа моих слушателей уже не просто улыбается, но смеется и переговаривается, зажмуриваясь от вдруг охватившего всех тепла.
Дом. Дом.
Я говорю дальше, и мои слушатели как будто договаривают сами, на волнах охватившей всех эйфории.
Мы бегаем по этажам нашего дома, и кружимся в столбах пыли, сверкающей в свете солнца, и забегаем в новые и новые комнаты. Мы у себя дома, – говорят они вместе со мной. Мы счастливы, мы так счастливы. Мы дома.
И тут все прекращается.
Я еще не успел ничего произнести, но что-то меняется у меня в глазах.
И все замолкают. Улыбки исчезают с лиц, оставляя только тени, только фальшиво поднятые вверх уголки губ.
Я выдергиваю их из объятий мамы и папы, поднимаю их головы с колен любимой няни. Я отшвыриваю их любимых прочь, я выливаю на угли камина ведро ледяной воды и продолжаю.
Но потом, – говорю я им, – потом вам надоедает бегать по всему огромному залитому солнцем дому. Ведь такое бывает, верно?
Каким бы полным не было счастье, оно не бывает очень долгим. Как бы весело вам не было на балу, рано или поздно нужно возвращаться домой и отдыхать. Отдыхать от отдыха.
И солнце уже немного слепит глаза, и ноги устали от бешеной беготни по коридорам и лестницам.
И вы спускаетесь в подвал, где темно и тихо, где нет буйства красок и слепящей радости.
Я вижу тихие морщинки, спускающиеся на лбы моих слушателей, как будто я пальцем сжимаю кожу у них на лицах. Они слушают меня без тени улыбок, и я продолжаю.
Вы спускаетесь в подвал и закрываете за собой дверь. Вам только нужно немного отдохнуть, а скоро вы снова подниметесь по лестнице и откроете эту дверь. Скоро вы снова будете лежать на залитом солнцем паркете и смотреть на кружащуюся пыль.
А сейчас вы закрываете за собой дверь и спускаетесь по ступенькам. Вы опускаетесь на каменный пол и глубоко вдыхаете сырой воздух подвала.
Мужчины почти одновременно затягиваются, и забывают выдохнуть в воздух клубы дыма из легких. Несколько десятков глаз направлено на меня в ожидании.
И вы сидите там недолго. Всего-то десять – пятнадцать минут, больше и не понадобится. И вот на ваших губах уже расплывается довольная улыбка, ведь совсем скоро вы вернетесь наверх, в свой дом. В свой дом.
Вы уже почти видите яркий свет солнца, когда поднимаетесь по лестнице.
Когда дергаете за ручку двери и понимаете, что она заперта.
Она вздрагивает и изящный бокал падает из ее рук на пол. В моем зале для приемов пахнет дешевым спиртом.
И я продолжаю говорить.
Дверь заперта, но не беда. Это ведь подвал вашего дома, вы знаете его лучше любого другого места на свете. И вы разворачиваетесь и идете к другой двери. Главное все делать поскорее, вам почему-то начинает казаться, что вы можете не успеть.
– Тише, барон, тише, – говорит она почти неслышным шепотом и ласково дотрагивается до моего несвежего камзола. – Довольно историй на сегодня.
И вот вы подходите к другой двери, той, что находится совсем недалеко. Вы дергаете за ручку, и понимаете, что она закрыта.
– Тише, барон, тише, – подхватывает ее голос кто-то слева.
Вы смотрите налево и видите коридор прямо в сырой каменной стене. Оттуда пахнет крысами, а в конце видна дверь.
– Тише, тише. Довольно, барон, довольно, барон, – повторяет все больше и больше людей за столом, начиная ритмично раскачиваться.
Я быстро хватаю в руки бокал с вином, который она не успела отодвинуть от меня достаточно далеко, и залпом осушаю его. Во рту как будто начинается пожар, и от неожиданности я роняю бокал на пол, морщась от громкого звука разбивающегося стекла.
Вы сворачиваете в коридор и бежите к той двери, спотыкаясь об мертвых крыс на своем пути. Дверь так далеко, но вы бежите и бежите, и наконец чувствуете в руке шершавую облезлую ручку.
И вы поворачиваете снова и снова, поворачиваете и почти выламываете ее, но она закрыта.
Закрыта.
Их голоса все громче и громче, а раскачивания все ритмичнее. Глаза их блестят все сильнее и сильнее.
– Ти-ше, ба-рон. До-воль-но. Мы не слу-ша-ем.
Слог – назад. Слог – вперед.
Я смотрю на пол, но нигде не видно осколков от бокала. Только грубые куски граненого стакана из толстого стекла.
Одного стакана.
Тогда вы бежите назад. Назад, в ту маленькую комнатку, назад по коридору с крысами.
А когда прибегаете, той комнаты уже нет.
– Ти-ше, ти-ше.
Слог – глоток водки, слог - закатывание глаз.
Ти-ше, ба-рон.
Подвальной комнаты уже нет, есть только новые коридоры с новыми дверями в конце и прямо посередине коридоров. Так много дверей и много коридоров.
Их голоса, слитые в один, все громче и громче отскакивают мантрой от каменных стен моего приемного зала.
До-воль-но, ба-рон.
Я хватаю еще один стакан, и еще содержимое привычно обжигает мне глотку.
Они почти кричат.
Вы бежите в один из коридоров наугад, вы ломитесь в первую дверь. Во вторую. В третью. Сворачиваете налево. Первая. Вторая. Третья. Четвертая.
Баа-рон.
Тупик. Направо. Первая. Вторая.
Они начинают медленно вставать с мест.
Налево. Направо. Третья. Шестая. Восемнадцатая.
И вдруг коридоры начинают сужаться.
Их глаза блестят как стеклянные и они, одновременно раскачиваясь, тянут ко мне руки.
Коридоры становятся уже, пол поднимается вверх, а потолок медленно начинается становится ниже. А вы все бежите налево и направо, назад и вперед, судорожно дергая за ручки дверей.
Выс-та-вить. Выс-та-вить вон. Вон. Вон. Вон.
Она хватает меня за руку, ее ногти вонзаются в мою кожу, и я вскрикиваю от боли. Вон. Вон. Вон.
Потолок все ниже, а стены уже, а вы все пытаетесь выбраться. Вам все кажется, что еще немного – и вы откроете дверь из этого бесконечного подвала, вы выберетесь обратно, в свой дом.
Я чувствую, как она, вцепившись мне в руку, тащит меня к двери из моего приемного зала, а толпа сзади раскачивается в такт и подталкивает меня в спину, отрезав все пути к отступлению.
И вот потолок уже касается вашей макушки, а стены прижимаются к бокам.
Ваши кости начинают трещать, и вы каким-то чудом наваливаетесь на дверь всем весом, и она слетает с петель.
Потолок и стены замирают, пол больше никуда не движется.
Вы вываливаетесь из двери почти бесчувственным
