Сегодня, 13 февраля, у моего лучшего в мире брата, был бы юбилей... В незыблемую память...
К тебе...
Брату...
Это потом случится дождь, а пока я выскочу на улицу и заспешу к тебе. Старый зонт покорно останется дожидаться меня в темном углу прихожей. Прохожих мало и то верно – осень – неуютно, сыро. За мной увяжется мой пёс, но его я обнаружу только на лестнице. Он ткнётся носом мне в колени. Дескать:
- Я рядом!
Кругом полно луж – круглых, вытянуто - овальных, треугольных – они заполняют собой щербинки на асфальте.
- Не дорога, а сплошная геометрия! – проворчу.
Пёс заливисто залает на их рябинки и станет опускать нос для бурлей. Этому он научился на отдыхе у реки. Вовсе неплохо, что щенок не боится отражений в воде. Для меня же все лужи в детстве были бездонным омутом, и я панически боялась к ним приблизиться.
Вспомнилось вдруг, как ты смеялся, пытаясь вселить в меня уверенность, когда за руку переводил через огромную лужищу возле дома. Я же ревела во весь голос…
А сейчас я поспешу к тебе. Пустынными ранними улочками и рваными осенними лужами. Боясь замочить ноги ледяной водой.
Ветер назойливо будет задувать под куртку и мне придется прятать руки в карманы, поднимать ветхий воротник.
Трава на лугу уже совсем пожухла, да и стрекота кузнечиков теперь не припомнить. Кругом листья, залетевшие с клена – разноцветные, их много. Наберу целую охапку и принесу тебе. Знаю, осенью ты любишь красные листья…
В детстве ты срывал большущую ветку и вешал над кроватью. Было очень красиво – багряные листья ковром укрывали стенку, каскадом ниспадали вниз.
Видишь: я помню – ты любишь кленовые листья…
А весной приношу тебе много черемухи – дурманящей и пряной! Как ты когда- то таскал домой огромные букеты и ставил прямо в ведро на нашей деревенской кухне. Там был уютный дощатый пол и до боли знакома каждая скрипучая половица. Наш большой Дом пропитан теплом и заботой.
В моей памяти, ты по -прежнему гоняешь с пацанами во дворе футбол, и вот-вот вернешься чумазым, в драных трико на коленях. А мама чуть слышно вздохнет и примется латать дыры, чтобы успеть до возвращения отца с работы. С тобой он требователен и строг, ведь из тебя должен вырасти настоящий мужик.
Для этой цели во дворе турник, а в твоей комнате настоящая боксерская груша и дутые перчатки на гвозде. Позже рядом появятся: гитара, соломенная мексиканская шляпа «сомбреро», цветастый батник и брюки «клёш». Мы всё детство засыпали под звуки швейной машинки. Из маминых умелых рук возникали чудеса легкой промышленности: пальто, нарядные платья, брюки для сына…
А со стены будут глазеть твои кумиры, заполняя собой пространство, предназначенное для политической карты мира. Старая владимирская вишня будет нудно царапать по окну, упираясь крючковатыми сучьями в стекло. По ночам мама будет просыпаться, и прислушиваться: неужели ты вернулся? Тогда мама ждала тебя из Армии…
Точно так же, полусонная, она подойдет к окну, услыхав твой легкий, уже неживой стук. Будет твой девятый день, и мы ещё ни о чём и не подозревали. Ты пришел к маме в серой рубашке, точно такую же тебе купят в вечную дорогу.
В твой день маленький мальчик на другом конце света, за тысячу километров от тебя, увидит перед собой в сумерках твое отражение…
Теперь мама седая старушка, с вечно слезящимися полуслепыми глазами. А отец шаркает больными ногами и всё время что-то бормочет под нос.
А тогда ты вернешься с прогулки, и будешь долго шумно греметь рукомойником на кухне и вкусно пить чай с блинами, осторожно прихлебывая из старой желтой чашки.
Я принесу тебе много листьев, целую охапку, хотя на даче полно разноцветных астр – они долго держатся, остаются нетленными.
Ты же ронял ресницы на щеки, когда я видела тебя в последний раз. То ли время, то ли ветер. Вот он налетел и растормошил шуршащую пленку, и я узнала, что ты совсем седой. Большего я увидеть не успела – лицо мамы покрылось желтыми пятнами, и она в сотый раз бухнулась подкошенной прямо на меня – я оказалась рядом. Насколько помню, тебя тут же спрятали. Оказалось, навсегда. Под огромной кучей рыжей промерзлой глины. Сверху наложили не тобой любимые листья, не кусты черемухи и не сирени - множество искусственных и безвкусных цветов.
А уже утром было все припорошено снегом и гвоздики алыми пятнами маскировали ущербность венков. В строгом деловом костюме ты глядел поверх нас, вдаль. Лицо мамы вновь пожелтело… Отчаянный вой насмерть раненой волчицы, надолго засел в ушах, болью пульсирует в висках.
А сейчас я спешу к тебе осенним утром. Перехожу ненадежный дощатый мосток через речушку - о, как всё бренно и хрупко в этом мире - он страшно раскачивается под ногами, и дальше шлепаю по лужам. И мне плевать на мокрые ноги, замерзшие руки и лицо. Ведь сегодня во сне, ты махнул мне широкополой шляпой из-за куста сирени, когда-то заботливо посаженной мамой.
