изволил поцеловать Дуняшу в уста. Невеста просияла и зарделась, пуще прежнего.
Наутро, после ранней обедни, поехали в Успенский храм венчаться. Можно и пешком дойти, недалеко, но для такого дела, собрали целый поезд.
Впереди, верхом на аргамаке, Государь. За ним, на саночках, Дуня.
Санки дивные, фряжской работы, но, как ей показалось, чрезмерно высокие. С таких и навернуться можно. «Там, чай, снега нет. Вот и не знают, как делать».
Сзади, ехали бояре, а по бокам, бежали дети боярские. Для чего? А для того, чтоб злыдень какой, не пробежал между Государем и невестой. Пробежит, быть беде. Тогда, хоть и не венчайся.
«Ведь, молятся каждый день, а в приметы верят, - рассуждала Дуня. «Когда ехали из Мещовска, - заяц дорогу перебежал. Так, Катя Волконская, чуть обратно повернуть не приказала. Ладно, я отговорила. Сказала: небылицы все это. Хотя, как сказать. Кате-то, заяц к Цареву сердцу, дорогу, точно, перебежал. А мне – нет. Вот и пойми. Господи прости! О каких пустяках думаю».
В соборе, водрузили на главу Дуняши золотой венец с каменьями и жемчугом, как и положено по чину, и стала она – Царицей Евдокией Лукиановной.
Прибыли во дворец. Направились в Грановитую палату. Перед царской четой, шли наперед, - окольничий, князь Григорий Волконский, да князь Роман Пожарский. Берегли пути, чтобы никто не перешел. За ними, - благовещенский поп Иван Наседка, кропил путь святой водой.
Когда вошли, покропил поп и богато украшенное чертожное место. Поклонясь образам, сели.
Князь Димитрий Михайлович Пожарский, первый Царев дружка, разрезал перепечу и сыр, поднес молодым.
Дальше, пошел пир по заведенному порядку. В Грановитой палате, - песен и музыки не было. Царь не любил шума. Но, ради великой радости, позвали музыкантов играть в сенях, - гудеть в дудки и бить в накры. Так что, приглушенные звуки веселья, все же раздавались.
Подавали яства и наливали гостям романею. Зимой темнеет рано. После третьей смены яств, внесли лебедя, поставили перед молодыми.
Вкусив, Царь и Царица встали, поклонились гостям. Государь взял Евдокию за руку, и они направились в сенник. Дьяк Федор Лихачев, держал мису с осыпалом, - зернами пшеницы, перемешанными с хмелем и золотыми монетами.
Царская тетка, жена Ивана Никитича Романова, надела шубу мехом вверх, и, перед тем, как молодым войти в опочивальню, высыпала на них содержимое мисы. Двери в сенник затворились.
Конюший, князь Борис Лыков, вышел во двор, сел на царского аргамака и ездил вокруг дворца с обнаженным мечом до рассвета.
Утром, молодые прошли в мыльню, парились там, и переоделись во все новое. Когда они уже были готовы к выходу, вошла инокиня Марфа с поздравлениями.
Государыня, немного смутившись, подала свекрови свою ночную сорочку. Марфа, тоже смутившись, приняла. Сорочку, тут же, куда-то унесли. «Наверное, в кладовую поместят», - подумала Евдокия. «Хранить будут».
Марфа Ивановна вручила невестке подарки, - какие-то драгоценности. Государыня, с поклоном, приняла, но рассматривать не стала.
- Отнеси в мои покои, - сказала она бывшей свахе, вившейся рядом.
- Изволь, матушка-Царица, - сказала Арина, беря подарки. – Не возьмешь ли меня в услужение? – шепнула она.
- Возьму, пожалуй, - промолвила Евдокия.
В трапезной, молодым поднесли горшочек фарфуровый с кашей. Они вкусили по ложке и перешли к иным яствам, более приятным.
Ближние бояре заметили, что молодые пребывают в добром расположении, веселы, глядят друг другу в глаза. Смеются по пустякам, чего с Государем давно не бывало.
Кравчий поднес им романеи. Они пригубили и еще пуще развеселились.
- Сейчас, Государыня, ехать нам в богадельню, - немощных проведать, - сказал Евдокии Царь. – И в острог – воров выпускать
- Как же их выпускать, Михаил Федорович? – изумилась Царица. – Они же всех перережут!
- Убивцев, матушка-Государыня, никто выпускать не станет, - влез Лихачев, который обычно стоял у Царя за плечом. – Равно, как и изменников. Выпускаем воришек мелких, которых нечистый попутал. Кто – сбрую украл. Кто – кошелек у купца подрезал. Может, одумаются, - по иному жить начнут. Обычай такой.
- Ну, тогда ладно, - успокоилась Евдокия.
Отправились. Впереди – Царь. За ним, Царица в саночках. По бокам – конные стрельцы в алых кафтанах, в шапках из черных лис.
Проезжая Кремлем, видели немало людей. Для угощения народа, выставлены были бочки с вином, пивом и медом, на столах – выложены пироги и кулебяки. Пей, сколько хочешь. Только с собой – вино уносить запрещалось.
Пьяненьких немного. Москвичи, в основном, люди сытые, степенные. Дармовой снедью их не удивишь. Перекрестясь, испивали чарку, закусывали пирогом. Кланялись Царю и молодой Царице.
Прибыли в Новоспасскую обитель. В богадельне, как не старались красоту навести, чуть не сбил Царя с ног тяжелый запах. Встали перед ним, увечные и убогие, - смотреть больно. Едва не повернул назад.
- Идем, Государь, раз уж приехали, - сказала Евдокия. Двинулась вперед, доставая из корзин, которые несли служки, снедь и подарки, одаривая беспомощных. Рядом шел Лихачев с открытым кошелем. Государыня зачерпывала горстью рубли, раздавала направо и налево. К тем, кто не мог встать и ходил под себя, шла сама.
У Царя мутилась в голове от духа гноя и мочи, но он покорно шел за женой и тоже, раздавал.
Наконец, вышли на морозный воздух. Хорошо дышится в феврале. Теперь и в острог.
У ворот – Царь осадил аргамака. С коня не слезал. Царица в санях, сначала задернула тафтяную занавесочку, но, не выдержала, выглянула наружу.
Стрельцы, тесно окружили молодую чету. Береженого, Бог бережет.
Вскоре, из ворот стали выскакивать злодеи. Кто, истово молился на монастырскую колокольню и потом шел, озираясь; кто – драпал без оглядки.
«Как птицы из клетки», - подумала Евдокия. «Только, птички, - не безопасные».
Один из воров, ладный мужик с синими глазами, смело пошел к саням. Стрельцы напряглись.
- Совет да любовь, Государыня! – крикнул он, встретившись взглядом с Евдокией. – Из-за твоей радости – и нам свезло!
Царица кликнула Лихачева, взяла горсть монет.
Присмиревший тать подошел совсем близко.
- Ты… не греши больше, - сказала она, влагая рубли в его ладонь.
- Это, уж, – как получится, - честно сказал вор и пошел восвояси.
«Может, пропьет сейчас все», - подумала Евдокия. «А, может, и остепенится. Один Бог ведает, что с нами будет. Сказал бы кто, неделю назад, что стану Царицей, - я бы посмеялась».
Вечером, когда звезды зажглись и луна взошла, вернулись в Кремль. Костры по-прежнему горели на площади.
Ворота затворили. Было тихо.
Постояли с Михаилом Федоровичем на крыльце, вдыхая воздух, приправленный дымом.
Евдокия подумала, что, впервые, - она у себя дома. Иван Великий и соборы, ей, теперь, родные. Государев дворец, где, непременно появятся Царевичи и Царевны, ее кров.
Казалось, впереди, - только радость.
