Произведение «Выкрутасы» автора Марита Нор

Он был небольшого роста, будто сам хотел казаться маленьким. На нём был костюм такого цвета и фактуры, что невольный зритель вздохнув, мог произнести: «Ох! Как будто шерстью оброс, но нет — это костюм из шерсти. Вот негодник!» — шутливо и всерьёз сетовали люди.
Имя у него не менее смешное, чем одежда — Кевин-мевин.
— Так вот, этот Кевин-мевин ворвался в мою жизнь как животное, — сказала дама, небезразличная нашему герою.
Влюбился? Ну уж! Просто не безразлична по сравнению с другими особами женского рода. Вот с этого и началось.
— Я тебя предупреждала, Кевин-мевин, что не потерплю… — дальше перечислялось, что терпеть не будет эта дама, — и потом, уходи, ты мне надоел.
Он всё ещё ей не надоел, сказала просто так — позлить, а он ушёл. Любовник рассуждал так:
«Если эта особа так тяготится мной, что ж — уйду».
Прошло два месяца, дама взволновалась не на шутку: её «зверь» не приходил и знаков не подавал — ни строчки. Однажды, правда, пришло одно письмо, написанное детским почерком (почерк любовникам она знала, он другой), в котором говорилось о внеземном существовании (как бы на другой планете) существа с именем Коготь. Смешное письмо, немного в рифму. Она подумала, что письмо случайно попало к ней и забыла о нём, правда, не забыла выбросить, потому что чужое. А Кевин-мевин тосковал, сердился на неё и плакал по ночам, вспоминая уют и дорогой голос, но вернуться не хотел, чтобы не надоесть снова.

Дама соскучилась, но не переставала искать подходящего случая найти Кевину-мевину замену. Нашёлся один, да и тот слишком худ. «Тощий, так что изнанку видно», — сказал бы бывший любовник. Недолго пробыл «тощий» в любовниках: жена приказала вернуться, и он ушёл. Больше у дамы никого не было кроме воспоминаний о нём, о Кевине-мевине, разумеется. Тогда он вернулся, всё в том же костюме, с бородкой, которая к тому времени подросла, ну и ростом повыше стал. Улыбчивый в меру, не шалопай (на других дам не заглядывался), однако что-то в нём изменилось: но что?
Кевина-мевина перестали замечать другие, а она видела его, даже знакомила с подругами. А подруги зачем-то советовали больше гулять и хорошо питаться.
— Вот что, дорогая, не знакомь меня, пожалуйста, ни с кем: видишь ли, я невидим и только для тебя я есть, — уговаривал подругу Кевин-мевин.
На что дама согласилась. Они шли за руку по оживлённой улице.
— Это даже хорошо, что только для меня ты здесь.
— Нет-нет, — взмолился Кевин-мевин, — я могу стать видимым, — он щёлкнул пальцами, и на него сразу свалилась пожилая дама, которая до сих пор его не видела и шла спокойно.
— Что вы, молодой человек, делаете? Так же можно убить! Вы бросились мне под ноги! — она продолжала кричать, а Кевин-мевин так же внезапно исчез, и никто не видел, на кого орёт пожилая дама.
— Ты видела, видела?! — Кевин-мевин потирал руки. — Ты же не думала, что я способен на такое злодейство? Ну, убить, понимаешь?
Его даме было непонятно происходившее, и она назвала это выкрутасами. Так и сказала:
— Если твои выкрутасы будут продолжаться, — она помолчала, вспомнив, чем обернулось её неосторожное слово, и добавила, — ей самой надо было смотреть под ноги.
— Да, дорогая, но я не был у неё под ногами: эта дама налетела на меня как вихрь.
Женщина, которая шла в одиночестве, странно держа руку (Кевин-мевин опять стал невидим) и хохоча, вызывала недоумение у людей.
«Свихнулась», — решили прохожие и стали уступать странной даме дорогу.
Кевину-мевину это нравилось, а вот даме прослыть ненормальной не очень-то хотелось, и она сказала:
— Мне не всё равно, что будут обо мне думать люди, давай встречаться только у меня дома.
— Хорошо, только чур, я буду решать время наших встреч.
Он исчез, надолго, навсегда.
Она ещё ждала его: готовила на двоих, постель застилала с подушкой повыше (как Кевин-мевин любил), раскладывала пасьянс, который почти всегда сходился, а он не приходил.

Кевин-мевин с друзьями своего круга, обсуждая женщин, говорил:
— Когда меня изгоняют, я сержусь и страдаю, горько сетуя, а как только сам ставлю условия, нет никакого желания к возврату прошлого.
Они пили и вспоминали неудачи и победы над женщинами, которых, казалось больше, с их слов, если бы не прилетевший черпак в голову одного из господ.
— Иду-иду, дорогая, уже иду.