Он был небольшого роста, будто сам хотел казаться маленьким. На нём был костюм такого цвета и фактуры, что невольный зритель вздохнув, мог произнести: "Ох! Как будто шерстью оброс, но нет – это костюм из шерсти. Вот негодник!" – шутливо и всерьёз сетовали люди.
Имя у него не менее смешное, чем одежда – Кевин-мевин.
- Так вот, этот Кевин-мевин ворвался в мою жизнь как животное, – сказала дама, небезразличная нашему герою.
Влюбился? Ну уж! Просто небезразлична по сравнению с другими особами женского рода. Вот с этого и началось.
- Я тебя предупреждала, Кевин-мевин, что не потерплю... – дальше перечислялось, что терпеть не будет эта дама, – и потом, уходи, ты мне надоел.
Он всё ещё ей не надоел, сказала просто так – позлить, а он ушёл. Любовник рассуждал так:
"Если эта особа так тяготится мной, что ж – уйду".
Прошло два месяца, дама взволновалась не на шутку: её "зверь" не приходил и знаков не подавал – ни строчки. Однажды, правда, пришло одно письмо, написанное детским почерком (почерк любовникам она знала, он другой), в котором говорилось о внеземном существовании (как бы на другой планете) существа с именем Коготь. Смешное письмо, немного в рифму. Она подумала, случайно попало к ней и забыла, правда, не забыла выбросить, потому что чужое. А Кевин-мевин тосковал, сердился на неё и плакал по ночам, вспоминая уют и дорогой голос, но вернуться не хотел, чтобы не надоесть снова.
Дама соскучилась, но не переставала искать подходящего случая найти Кевину-мевину замену. Нашёлся один, да и тот слишком худ. "Тощий, так что изнанку видно", – сказал бы бывший любовник. Недолго пробыл "тощий" в любовниках: жена приказала вернуться и он ушёл. Больше у дамы никого не было кроме воспоминаний о нём, о Кевине-мевине, разумеется. Тогда он вернулся, всё в том же костюме, с бородкой, которая к тому времени подросла, ну и ростом повыше стал. Улыбчивый в меру, не шалопай (на других дам не заглядывался), однако что-то в нём изменилось: но что?
Кевина-мевина перестали замечать другие, а она видела его, даже знакомила с подругами. А подруги зачем-то советовали больше гулять и хорошо питаться.
- Вот что, дорогая, не знакомь меня, пожалуйста, ни с кем: видишь ли, я невидим и только для тебя я есть, – уговаривал подругу Кевин-мевин.
На что дама согласилась. Они шли за руку по оживлённой улице.
- Это даже хорошо, что только для меня ты здесь.
- Нет-нет, – взмолился Кевин-мевин, – я могу стать видимым, – он щёлкнул пальцами и на него сразу свалилась пожилая дама, которая до сих пор его не видела и шла спокойно.
- Что вы, молодой человек, делаете? Так же можно убить! Вы бросились мне под ноги! – она продолжала кричать, а Кевин-мевин так же внезапно исчез, и никто не видел на кого орёт пожилая дама.
- Ты видела, видела?! – Кевин-мевин потирал руки. – Ты же не думала, что я способен на такое злодейство? Ну, убить, понимаешь.
Его даме было непонятно происходившее и она назвала это выкрутасами. Так и сказала:
- Если твои выкрутасы продолжаться, – она помолчала, вспомнив, чем обернулось её неосторожное слово, и добавила, – ей самой надо было смотреть под ноги.
- Да, дорогая, но я не был у неё под ногами: эта дама налетела на меня как вихрь.
Женщина, которая шла в одиночестве, странно держа руку (Кевин-мевин опять стал невидим) и хохоча, вызывала недоумение у людей.
"Свихнулась", – решили прохожие и стали уступать странной даме дорогу.
Кевину-мевину это нравилось, а вот даме прослыть ненормальной не очень-то хотелось и она сказала:
- Мне не всё равно, что будут обо мне думать люди, давай встречаться только у меня дома.
- Хорошо, только чур, я буду решать время наших встреч.
Он исчез, надолго, навсегда.
Она ещё ждала его: готовила на двоих, постель раскладывала с подушкой повыше (как Кевин-мевин любил), раскладывала пасьянс, который почти всегда сходился, а он не приходил.
Кевин-мевин с друзьями своего круга, обсуждая женщин, говорил:
- Когда меня изгоняют, я сержусь и страдаю, горько сетуя, а как только сам ставлю условия, нет никакого желания к возврату прошлого.
Они пили и вспоминали неудачи и победы над женщинами, которых, казалось, больше, с их слов, если бы не прилетевший черпак в голову одного из господ.
- Иду-иду, дорогая, уже иду.
