Жаннет проснулась от собственного глухого стона. Правая рука, на которой лежала ее голова, страшно затекла. Такой роскоши для заключенных, как подушки, здесь предусмотрено не было. Рука занемела и не ощущалась от кончиков пальцев до плеча, словно была ампутирована. Глядя в темноту, девушка стала усиленно растирать ее другой рукой, прислушиваясь к хрипловатому дыханию спящей на соседнем матраце Марион и размышляя о том, сколько сейчас времени. Судя по тому, что камера была погружена во мрак, рассвет ожидался еще не скоро.
Наконец, почувствовав в пальцах колющие иголочки, Жаннет стала быстро сгибать и разгибать их, ощущая, как в кисть постепенно возвращается кровообращение. Помассировав руку еще пару минут, Жаннет перевернулась на другой бок и закрыла глаза, пытаясь заснуть. Но сон не шел. Перед глазами вновь встали события прошедшего дня. Ее первого дня заключения в тюрьме Ла Форс...
Проснувшись утром, Жаннет, как и все заключенные получила завтрак
– кипяток в жестяной кружке и кусок темного черствого хлеба, ужасного, как внешне, так и на вкус.
- Они называют это «хлебом равенства», - грустно улыбнулась Марион, размачивая доставшуюся ей каменную горбушку в кружке с кипятком, — только это «равенство» непонятно из чего сделано… муки здесь, похоже, почти и нет.
- Кормят здесь, как скотов, - вздохнув, бросил ей сидевший поодаль молодой худощавый мужчина со щетиной на впалых щеках и спутанными длинными волосами, одетый в бежевый камзол. – Я торчу здесь уже две недели.
- Хотя, это и правильно, с их точки зрения… - продолжил он и сильно закашлялся, прикладывая ко рту вытащенный из кармана грязный носовой платок, - зачем переводить хорошую еду на тех, кого скоро и так прирежут.
Жаннет заметила на его платке пятна крови. Мужчина перехватил ее взгляд и смущенно скомкал платок в своих длинных пальцах.
«Такие пальцы бывают у аристократов», - подумала Жаннет, продолжая смотреть на этого парня. Чем-то он немного напоминал ей Тьерсена, и она почувствовала, как на глаза навернулись слезы.
- Доминик Грасси, - зачем-то представился он Жаннет, хотя она и не
спрашивала его имя. – Вот… чахотка… - тихо, каким-то извиняющимся тоном сказал он, - думал, умру от нее, но Господь и якобинцы предоставили мне более удобный, а главное – более скорый вариант.
Грасси рассмеялся, и Жаннет улыбнулась вместе с ним, сквозь слезы.
- За что вас арестовали? – тихо спросила она.
- Донос, - бросил он, потирая свои длинные пальцы, - причина та же, что почти у всех, сидящих здесь граждан свободной Франции, - он сделал особый упор на слово «свободной». Никогда не думал, что в стране снесут королевский трон только для того, чтобы воздвигнуть вместо него эшафот.
- Вы монархист? – спросила Жаннет, склонив голову и разглядывая его лицо, тонкие черты и нос с небольшой горбинкой. В профиль он был почти красив.
- Монархист… о, что вы, гражданка, боже упаси! – Доминик рассмеялся, - я, как и все, считающие себя разумными гуманистами, лихорадочно читал лет семь назад Вольтера, Руссо и мысленно призывал этот «золотой век свободы и всеобщего счастья», который они так красиво описывали в своих книжках. Век разума и святой добродетели. Я грезил им. Но красивые слова в книжках почему то не стали такими же красивыми делами в жизни, при их воплощении… А вместо этого… посмотрите, милая девушка, - Грасси обвел вытянутой рукой камеру, - получилось вот что… посмотрите на всех этих людей, которых злой рок или «век разума» собрал тут, в одном загоне, словно скот, покорно ожидающий бойни. Во-он там, в самом углу, видите – пожилого человека в сутане и с четками… аббат Базен… он отказался присягать республике, и та великодушно отправила его в тюрьму. А справа от него, на матраце сидят две женщины – пожилая, с высокой прической и юная… светленькая и красивая, как ангел… мать и дочь Бриар. Арестованы, как «бывшие». Тоже в очереди на гильотину. А вон там, видите… за ними сидит пожилой человек угрюмого вида с красным лицом…
- Да, вижу, - кивнула Жаннет.
— Это Морис Фернуа, он резчик по дереву, арестован за продажу шахмат собственного изготовления, крайне зловредной роялистской игры.
- Но чем же стали вредны шахматы? – спросила старая Марион, также с интересом слушавшая Грасси.
- Как же, гражданка, - Доминик Грасси улыбнулся ей, - а король и королева – неизменные фигуры во всех шахматных партиях. Вы забыли про них?
- Господи! – старая Марион не выдержала, - но это же полный абсурд!
- А что сейчас не абсурд? – Грасси вновь надрывно закашлялся, прижимая платок к побелевшим губам, затем продолжил:
- Вся жизнь теперь превратилась в абсурд. Я сам видел, как месяц назад арестовали продавщицу цветов лишь за то, что она продавала белые лилии.
- Символ королевского дома Бурбонов, - тихо сказала Жаннет.
- Да, - кивнул Доминик Грасси. – Видите, в каком абсурде мы теперь живем. Впрочем, в любое другое время я бы, возможно, порадовался этому… ведь столько новых впечатлений для таких, как я. Но не в этой ситуации.
- А кто вы? – робко спросила Жаннет. – То есть, я хотела узнать…
- Кем я работаю?
- Да.
- Считал себя писателем… раньше. А теперь лишь – один из ожидающих своей очереди туда, - Грасси усмехнулся и показал пальцем в потолок камеры, имея в виду, очевидно, небеса.
- Про что вы пишете? - спросила Жаннет, обхватив руками колени.
— Это долгая история… милая девушка…? - Грасси посмотрел вопросительно, и Жаннет поняла, что он, вероятно, хочет узнать ее имя.
- Жаннет, - ответила она.
- Я дал бы вам ее почитать, Жаннет, когда закончил бы книгу, но… сейчас это невозможно.
- Я понимаю, - сказала она.
Она вспомнила про Тьерсена, и почувствовала, как защемило сердце, а к глазам вновь подкатили слезы.
- На самом деле…- продолжил Доминик Грасси, который оказался необычайно словоохотлив, - я не получил на своем писательстве ни су. На жизнь я зарабатывал, продавая картины разных модных живописцев в художественной лавке – всякие там пухленькие амурчики, напудренные красавицы с невероятными декольте и пошлые пасторальные сценки… а по вечерам и выходным трудился над рукописью, которая, как мне верилось, принесет в этот мир что-то необычайно новое… то, о чем прежде никогда не говорилось и не писалось. То, что изменит людей и сделает их хоть немного иными…
Лучшими, что ли… Понимаете, Жаннет?
- Книга про революцию? – Жаннет взглянула в его светло-зеленые глаза.
- Да… наверное, - кивнул Грасси, - но не про такую, которую мы теперь видим здесь, - он вновь, привычным уже жестом обвел рукой камеру, - не про весь этот ужас, а…
Раздался скрежет ключа в замочной скважине, прервавший Грасси на полуслове. В камеру вошел представитель республиканской законности, украшенный трехцветной кокардой. Появление его, как правило, не сулило обитателям камеры ничего хорошего. Люди смолкли, со страхом глядя на вошедшего. В помещении воцарилась зловещая тишина.
- Жаннет Легуа, - возвестил представитель законности, - На допрос!
Как хорошо сказано, Ира. Трон заменили на эшафот...