Женька в первый раз слышал подобное. Эта короткая история осядет в его памяти настолько глубоко, что он будет помнить её всю жизнь, напрочь позабыв про суть всего разговора в целом. И только повзрослев, Евгений чётко поймёт, вспоминая дедов рассказ, насколько это страшно — потерять жизнь. Намного позже к нему придёт и осознание того, что тот случай на войне явился самым ужасным и вместе с тем знаменательным событием в судьбе деда, пережив который, тот уже не так, как прежде, будет бояться войны… да и саму смерть. После испытанного ужаса, дед во сто крат сильнее стал дорожить жизнью, любить её и ценить каждый свой день. Не потому ли он с такой снежной лёгкостью и чистотой смотрел в будущее, не боясь ни болезни, ни старости; не потому ли он умел улыбаться, рассказывая о жизненных невзгодах, и мог смеяться над собой и своими ошибками.
Дед оказался лицом к лицу с фашистским солдатом в полуразрушенном каменном особняке. Взвод, в котором он служил, попал в окружение, и солдаты поодиночке рассредоточились внутри пустых зданий на одной из улиц в предместье Ленинграда. Они прятались от немцев в комнатах, заваленных грудами мусора и камнями от обвалившихся стен и потолочных перекрытий. Где-то там же — на той же улице, в тех же домах — таились и группы фашистских солдат.
Осторожно ступая по скрипучему дощатому полу, стараясь не шуметь и не наступать на осколки шифера и стёкол, дед переходил из одного помещения в другое, подыскивая более безопасное место, откуда будет легче вести наблюдение или просто переждать время до наступления сумерек. Пролезая из одной комнаты в другую через огромную дыру в стене, образовавшуюся вследствие попадания артиллерийского снаряда, он увидел перед собой, буквально в пяти шагах, немецкого солдата, который вдруг неожиданно появился в дверном проёме. Оба воина застыли, как льдины, направив дула автоматов друг другу в грудь. Никто из них не ожидал встретить своего противника именно в эту секунду, а потому не был готов к такому внезапному повороту событий. У обоих не было и секунды на раздумье и принятие решения: обоюдный страх овладел ими, сковал, притупив сознание. Они замерли, боясь шевельнуться. Любое маломальское движение могло быть воспринято каждым из них, как решение выстрелить, и потому два солдата противоположных армий старались угадать намерения друг друга по глазам. Вероятно, в этот момент во взглядах каждого читалось только одно — желание жить. Оба боялись нажать на спусковой крючок, опасаясь быть убитым при одновременном выстреле. А более нелепой и глупой смерти, чем погибнуть на войне так безрассудно и просто, солдату и представить трудно.
Всё длилось не более десяти секунд. Они не позволили дрогнуть ни одной мышце на своём теле, дабы не показать и малейшего намёка на трусость или готовность выстрелить первым. В голове деда хронологической лентой документального фильма пронеслась вся его недолгая жизнь. В эти драматические секунды даже сама война отошла в сторону вместе со всей своей трудностью и жестокостью; прежние страхи перед ней теперь стали такими мелочными и далёкими, что уже не пугали так, как ещё несколько секунд назад. Страх, который обуял деда, теперь был прочий, какой-то другой, незнакомый и до этого им не испытываемый. Когда-то, в тридцать третьем, он претерпевал нечто подобное, но тогда хоть брезжила надежда, прикрывающая собой размытый силуэт смерти, и вокруг был мир. Теперь же, Смерть находилась напротив него в облике фашиста. Дед уже не думал ни о войне, ни о семье, ни о родине, ни об однополчанах, — забылось всё. Он думал только о жизни, о себе.
Рассказывая этот эпизод, старик, как обычно, посмеивался — то ли над собой, то ли над смертью, в глаза которой он тогда заглянул. Казалось, он шутил или пересказывал чужую байку, случай, который произошёл с каким-то другим солдатом, а не с ним. Женька натянуто улыбался, стараясь поддержать деда, хотя, откровенно говоря, ничего смешного в ситуации, в которой тот оказался, не видел. Успокаивало мальчишку то, что развязка повествования будет, по-видимому, положительной, раз дед остался живой после встречи с фашистом и сидит перед ним, рассказывает всё это, причём улыбаясь.
Дед курил, его влажные глаза блестели то ли от едкого вездесущего табачного дыма, то ли от смеха, то ли от волнения. Внук заворожённо слушал, ещё не подозревая, чем закончится история. И был пойман врасплох неожиданной концовкой и… — особенно — признанием деда. Ведь о подобном не каждый-то его сверстник осмелился бы поделиться перед своими друзьями… Да что там! Не каждый солдат признался бы в этом. А тут — взрослый! Да ещё с ним, с ребёнком. Но это же был особенный дед, его дед, который никогда не стыдился своих поступков и умел посмеяться над собой. Число тех людей в мире, с кем дедушка поделился этим случаем, вряд ли превышает количество пальцев рук. И Женька был признателен, что находится в числе этих людей.
— Японский городовой! Я думал — всё! Сейчас фриц опередит меня, выстрелит первый, — и мне кранты! Мы смотрели друг на друга секунд десять, но мне показалось, что прошла вечность. И я, сынок, так испугался, что, признаюсь,… обделался. — Дед рассмеялся. — Да-да, наложил в штаны, представляешь? От страха взял и навалял полные штаны дерьма. Во, как испугался!
Напоследок он бросил постоянную свою то ли прибаутку, то ли чью-то реплику из фильма, продолжая смеяться до слёз и кашлять от табачного дыма:
— А ты, босяк, говоришь, мол, в колхо-оз запишусь, в колхоз… Вот как, бывает и такое. Обделался твой дед от страха тогда. Пришлось гимнастёрку в ледяной Неве стирать.
Женька был смущён, поражённый неожиданными подробностями, и не знал, что и ответить, как эмоционально реагировать на такие откровения деда. Какими бы друзьями они с ним не были, дед всё же намного старше его, и смеяться даже как-то неловко было над подобным казусом, происшедшим со стариком. Женьке никогда и в голову не приходило, что человек — к тому же взрослый! — настолько сильно может испугаться. В фильмах подобного не показывали — в кино только тру́сы и предатели могли заплакать от страха, боли или стыда.
На протяжении всей жизни Женька будет частенько вспоминать рассказ дедушки, представлять этот эпизод. Дабы понять, он будет мысленно перемещаться в далёкое прошлое, в тот разрушенный войной особняк под Ленинградом и вставать на место молодого русского солдата — своего деда, — пропуская через себя испытанный им страх. Для чего? Да чтобы кровью, всеми жилами прочувствовать так же, как дед, и постичь: насколько же это страшно — умереть; да ещё для того, чтобы проникнуться и запомнить, зарубить на сердце: нет на свете ничего лучше жизни.
* * *
Благодаря, вероятно, некой мистической сущности, что сплела вселенскую паутину и невидимыми нитями которой опоясала мир, соединив ими судьбы и мысли людей, человек способен чувствовать и понимать себе подобного на расстоянии, и читать по глазам его намерения.
Они «договорились» — дед и немец прочли в глазах друг друга и страх, и жажду жизни. Противостояние длилось восемь секунд. Как встретились случайно два солдата разных стран, так молча, не опуская дула автоматов, и разошлись, одновременно сделав шаг назад, отступая в спасительную тень полуразрушенных стен здания; туда, откуда вышли, — в будущее.
Два солдата с одинаковой надеждой, но каждый со своим страхом, со своей печатью горя, с личной отметиной: незаживающим рубцом на сердце — однажды пережитом страхом перед Смертью.
Перед глупой смертью…
Какую всегда несёт с собой любая война!
Конец
