Говорят, за секунду до смерти перед глазами умирающего пролетает вся его жизнь.
Я оглянулся и в последний раз посмотрел на серые стены, на шкафы, столы, коробки с тетрадями, на аппаратуру, на скрипучую деревянную лестницу, некрашеную бог знает сколько лет…
И вся моя недолгая жизнь пронеслась передо мною разноцветным огнём…
Каждый раз, спускаясь сюда, мною овладевает трепет, какой испытывает артист, давно не выходивший на сцену к зрителям, или блудный сын, спустя десятилетия вернувшийся в отчий дом. В этом месте мною обуяют ностальгические чувства по недавнему прошлому. Но от воспоминаний не становиться грустно, память не давит, не причиняет боль; наоборот, они — эти волнительные мысли, щемящие сердце, воодушевляют, заставляют не падать духом, а с оптимизмом смотреть вперёд, не сдаваться перед трудностями, смело преодолевать все преграды, расставленные на дорогах будущего злодейкой судьбой.
Находясь здесь, я всегда испытываю волнение от предвкушения скорой встречи с чем-то неизведанным, новым; мне всегда кажется, будто именно в этом месте должна открыться некая тайна, которую вот-вот для меня раскроет Жизнь. Зачастую я наполняюсь таким неимоверным приливом физических и моральных сил, что, кажется, захлебнусь от ниспадающего на меня в такие минуты неиссякаемого водопада энергии и вдохновения, которыми наполнен воздух этого помещения. Здесь я как заново рождаюсь; и что самое приятное, становлюсь иным — счастливым. В этом небольшом мирке, пропитанном сырым и спёртым воздухом, я ощущаю себя полноценным человеком. Тут, взаперти, точно в бункере, куда не проникает ни один звук внешнего мира, я чувствую себя в своей тарелке, на своём месте. Находясь в четырёх стенах и в полном одиночестве часами, я, тем не менее, преисполнен наполняющей меня до краёв жизнерадостностью, которая потом из меня же и бьёт ключом, сподвигая на мнимые, рождённые фантазией, «подвиги». Когда такое происходит, кажется, что ограниченное пространство комнаты расширяется до вселенских масштабов; и тогда я ощущаю свою значимость в этом мире, чего там, наверху, среди ненавистных мне людей, никогда не испытываю. И не найти на всём земном шаре такого места, где я мог бы чувствовать себя так же уверенно, как здесь.
Мир мой — компьютерная мастерская моего отца, которая находится в подвале нашего дома. Отец сам её оборудовал. Он считал мастерскую самым святым местом не то что в доме, но и на всей Земле; и точно такое же отношение, по-видимому, передалось и мне. Теперь, повзрослев, я испытываю ту же самую ежедневную потребность в этом помещении, какую имел отец. Для нас с ним мастерская являлась местом не совсем обычным: тут, несмотря на некоторую захламлённость, запылённость и кажущуюся от этого мрачность, происходили вполне себе волшебные события: рождались новые компьютерные программы, — новые миры, если хотите.
Но, это для нас с отцом мастерская представлялась сказочным местом, для остальных членов семьи это был обычный подвал. Теперь-то я понимаю Эльзу — каково ей было терпеть постоянное отсутствие отца, причём не где-то на работе в городе, а тут, в собственном доме. Вроде, казалось бы, муж рядом, и в то же время его нет.
Отец, окутанный голубыми клубами сигаретного дыма, танцующего в свете ярких лучей, отбрасываемых экранами мониторов, дни и ночи напролёт проводил в мастерской, корпя над каким-нибудь очередным своим детищем, ссутулившись за широким и длинным столом, заставленным паяльниками, всевозможными инструментами, разобранными серверами, книгами, справочниками и десятками исписанных толстых тетрадей. И всегда что-то невнятно бормотал себе под нос, с головой погрузившись в работу. Небритый, с вечно взъерошенными волосами, в очках, покосившихся на одну сторону из-за сломанной дужки, с треснувшим, как обычно, стеклом линзы, он иногда походил на сумасшедшего профессора. Но его внешний вид от себя не отталкивал, по крайней мере, меня, — я привык к его такому облику и любил отца именно таким, естественным.
А вот Эльза — мачеха — так никогда и не смирилась: ни с его неопрятным видом, ни с его страстным увлечением компьютерами, ни с постоянным затворничеством в подвале, который она называла «крысиной норой»; и без конца закатывала скандалы по поводу его образа жизни, его профессии и малого достатка, часто пугая отца разводом. Её ненависть к мастерской была больше, чем ненависть к собственному весу и своей прямоугольной фигуре. Не понимаю до сих пор, как они, такие разные по комплекции, характеру и интересам люди могли вообще друг друга встретить.
Отец по профессии был программистом, одним из тех кодеров, которых между собой айтишники называют гиками. В своём деле он знал толк и в профессиональных кругах пользовался определённым авторитетом. Он работал на одну небольшую корпорацию в Омахе, получая за свой труд мизерные деньги. Постоянная финансовая нехватка и являлась причиной частых семейных раздоров. Но менять ничего отец не собирался: его устраивала дистанционная форма работы, при которой его личное присутствие на работе требовалось лишь тогда, когда наступал срок предоставления выполненного заказа. Вот тогда, — а это случалось примерно пару раз в месяц, — отец тщательно мылся, приводил свою шевелюру в порядок, брился, надевал один и тот же — потому что единственный — костюм на белоснежную рубашку и отправлялся с выполненной работой в офис компании.
Такие условия работы предоставляли ему ещё одну — главную — возможность: он мог всецело посвящать себя любимому делу. Поэтому всё своё свободное от основной работы время он проводил в подвале, разрабатывая новые программы.
Его мечтой, как и целью любого девелопера, было создание такой совершенной программы, которая могла бы затмить собой все созданные до ныне. Программа, которая произвела бы сенсацию, фурор в области программирования, и не важно, в каком сегменте, игровом или коммерческом, — главное, чтобы она кардинально отличалась от предшествующих и не имела себе равных по конкуренции и техническим данным. И чтобы была востребована миллиардами пользователями. Вот тогда бы отец прославился, стал знаменитым и, будучи автором такой гениальной разработки, попал бы в первую сотню списка самых богатых людей Америки, который опубликовал бы журнал «Форбс». Об этом мечтал отец.
Этими благими намерениями он всякий раз пытался успокоить недовольную, а чаще неистовавшую, мачеху, оправдывая своё «отсутствие» в доме и невнимание к семье. Отец лелеял свою мечту, как дитя, и рьяно стремился осуществить её. Я неоднократно слышал, как во время ругани он умолял Эльзу набраться терпения и немножко подождать, обещая, что «осталось ещё чуть-чуть, и они станут богатыми». Отец клялся, что, когда создаст шедевр, то о нём услышит весь мир; тогда он сможет позволить себе отдых, перестанет пропадать сутками в мастерской и станет свободным для того, чтобы посвящать время и ей, и нам, детям.
Моя мама умерла, когда мне было три года. Я не помню её. Но, судя по фотографиям, с которых на меня всегда смотрят добрые и рассудительные глаза, я уверен: она никогда бы не ругалась с отцом, а верила ему и терпеливо ждала того чуда, над которым тот работал. Ведь созидал бы он во благо их общего счастливого будущего.
Через год после смерти мамы отец женился на Эльзе, у которой уже было два сына: Питер и Сэмми. Первый старше меня на два года, второй настолько же младше. С тех пор в наш до этого тихий дом поселился ураган: шум, крики и всё такое. С назваными братьями я не ладил с самого начала. Естественно, находясь не в поле зрения отца, Эльза большее внимание уделяла своим чадам, совершенно игнорируя меня. Братьям всегда доставалось всё лучшее: кусок пирога — слаще, последнюю модель айфона — в первую очередь им; пожелать спокойной ночи своим детям нужно, а мне, не родному, необязательно. Зато когда ей требовалась помощь, она тут же вспоминала про моё существование: вынести мусор — я; подмести, пропылесосить — тоже я; подстричь газон — позовите Рэя. Что ж, такова участь многих детей, в раннем возрасте потерявших своих матерей. Постепенно я привык к своему положению Золушки, но не отчаивался, понимая, что не всё вечно под луной.
О своём душевном одиночестве отцу я не жаловался, — не хотел расстраивать. Даже в семилетнем возрасте я понимал, что подобным признанием могу огорчить родителя. Я же видел, как он любит мачеху и всеми силами старается сделать жизнь нашей семьи краше. Он же никогда не повышал на неё голос, всегда был терпелив и рассудителен, даже если она в это время орала так, что стёкла на окнах содрогались, а посуда на кухне звенела; и очень переживал, если подобные размолвки происходили в присутствии нас, детей. Причиной ссор, помимо безденежья, была мастерская, которая, по словам Эльзы, «не приносит ни цента, ни мужа».
Но отец не мог — да вряд ли и хотел — бросать дело всей своей жизни. Во время скандалов всегда молча уходил в свою святую обитель. И если я встречался на его пути, он мне грустно улыбался и незаметно — так, чтобы Эльза не увидела — подмигивал. Отлучить его от любимого занятия было невозможно точно так же, как лётчика от неба или художника от мольберта, кистей и красок.
«Всё будет хорошо, сынок. Скоро всё изменится», — эти слова он не раз повторял мне, когда я приходил к нему в мастерскую и наблюдал за его работой. И я верил отцу. Он всегда с таким детским азартом произносил эти слова, такой уверенностью были наполнены его глаза, что у меня не оставалось ни капли сомнения, что вот-вот, и мы станем богатыми, благодаря волшебной, но в то время пока для меня неведомой, программе, которую он скоро создаст.
Но проходили годы, а ничего нового, что могло бы произвести сенсацию в области программирования или компьютерных технологий, отцу так и не удавалась создать. Были, конечно, какие-то неплохие местечковые проекты для бизнеса, которые он разработал и за которые получил неплохие гонорары, но славы и богатств эти новинки нашей семье так и не принесли.
Как бы там ни было, отец оставался оптимистом и продолжал работать, работать, работать, исписывая схемами одну тетрадь за другой, месяц за месяцем колдуя над чем-то великим. И так же, как прежде, он вторил мне, к тому времени восьмилетнему мальчишке, знакомые слова: «Скоро, Рэй, скоро всё изменится…»
[justify]Он был добрым. Добрым и к Питеру, и к Сэму, и вообще ко всем нам. Но меня он любил больше, это точно. Пасынки редко спускались в мастерскую, она их
