деньги платят, да сарай, который уж год ремонтируешь! Вчера через дыру наши куры к Дашке подались. Там и несутся, окаянные! А он всё ду-у-мает! Не мужик, а философ домашний! А много ли толку от философа в хозяйстве…
Тимофей вспомнил Катерину молодой – ох, и дивчина была! Парни до костей по ней высыхали, а выбрала-то она его! Стало быть, тоже не последним женихом показался! Да и дом от родителей Тимофею достался добротный – основа семейного счастья. Сначала жили, казалось, душа в душу. Дрова, вода из колодца, ремонт всякий по дому, продукты из города привезти, огород перекопать или навоз раскидать, да и многое другое – всё на Тимофее. Но с появлением Мишки, их первенца, семейная жизнь как-то расстроилась, будто малец стал тому виной. А причин-то для разлада веских вроде и не имелось, никогда дурного слова любимой супруге не сказал, не то, чтобы руки распускать! Однако же раздражение, зародившееся поначалу у Катерины, понемногу копилось и у него. И Тимофей, сильно переживая об этом, понимал, как ему казалось, истоки этого семейного яда.
Не так уж давно Катерина считалась первой красавицей в деревне. Ей бы на театральную сцену, да в артистки, а не в резиновые сапоги, без которых в деревне не прожить. Понятное дело, еще вчера она купалась во внимании парней, а сегодня этого и в помине не осталось. Печь, дрова, вода с колодца, куры, хрюшки, огород да корова – неравнозначная замена растаявшим девичьим надеждам. А с появлением Мишки, которому Катерина по-бабьи безмерно радовалась, забот ей основательно подвалило. И днем, и ночью. И пусть сам Тимофей всякий раз вставал к кроватке, сам и управлялся с сыном, разве что грудью не кормил, но и Катерина в это время не спала и к утру изматывалась, срывая досаду на муже. Очередной день и ночь становились во всем похожи на предыдущие.
– Это быт неорганизованный жену заел, – додумался Тимофей, изо всех сил желавший раз-грузить супругу от бытовой тягомотины, облегчить ее семейную долю. – Ей бы в город, где театры и кино, туфельки да горячая вода, только кто меня там ждет, с моим семейством и недефицитной специальностью?
В ту пору Тимофей работал механиком в колхозе. Но уже потом, когда поблизости открыли комбинат, перешел в него. Везде хвалили. Выходит, было за что. А жена только пилила. Вернется, бывало, Тимофей с работы, а она ему в пример соседних мужиков ставит, да еще признается, будто по глупости за него вышла.
Поначалу Тимофей всё терпел, понимал, как тяжко ей управляться с большим хозяйством. Непривычно после девок-то! Но постепенно червяк и у него завелся, подтачивая терпение изнутри.
Дружки в его беду вникли сразу, да и помогли унять печали. Однажды Тимофей напился допьяна, потом другой раз, и еще. Разумеется, проблем в семейной жизни оттого не убавилось, зато появилась у Тимофея иная жизнь, в которой при необходимости удавалось укрыться, душу отогреть, пусть не лаской любящей жены, так дурманом алкогольным и пьяной искренностью дружков. В такой жизни оказалось легко – отвечать ни за что поначалу не приходилось! Зато жена заимела веские основания для недовольства. И покатилось всё куда-то, и полетело в тартарары.
И все же совесть, присущая Тимофею, проснулась в нем раньше, нежели он достиг самого дна. Однажды, приходя в себя после бурного вчерашнего, он обозрел подробности своей истории со стороны и содрогнулся от отвращения. И хотя алкашам пробуждение совести, как правило, желания напиваться не отбивает, Тимофей решительно покинул засасывающую его пьяную трясину!
Потом его захватила новая идея, будто рождение второго ребенка, славной доченьки-помощницы для Катерины, исправит в их недружную семью, восстановит душевное равновесие супруги. Да, где уж там! Чем сильнее жена заматывалась по хозяйству, тем больше превращалась она в мегеру, не желавшую оставаться домашней рабыней, заложницей, затворницей и, как ещё, вспоминал Тимофей, только не называла она себя в злобном урагане упреков?
– Нет! Такая баба для семейной жизни не годится! – пришел к трудному выводу Тимофей. – Однако этот воз мне придется тянуть до конца. Видно, счастье обошло нас, а от пришедшего однажды несчастья уже не отмашешься!
О разводе он не помышлял – это было не в чести у предков, значит, недопустимо и для него. В церковь Тимофей не хаживал, в искренность попов никогда не верил, но всегда считал, будто церковные заповеди могут стать основой жизни всякого честного человека. И совсем уж не важно, где эти истины прописаны, как их называть – церковными, христианскими или коммунистическими – оттого их нравственная святость не убудет. Важно лишь, чтобы люди по доброй воле их не нарушали – не убей, не укради, не изменяй, не предавай…
– Прежде люди мудрые жили – иначе не выжили бы – и грех нам их опыт своим недомыслием подменять! – рассуждал Тимофей. – Гляди-ка! Неоперившиеся птенцы уже мнят о себе… Не от большого ума – всё от телевидения. Нет спасения от него, от поганого! Раньше все отцу в рот глядели, каждое слово ловили, чтобы самим потом жить правильнее, теперь же – насмот-рятся мексиканских судеб, они и свою жизнь под Мексику перекраивают. Не от большого ума это! Не от жизненной мудрости! Так мартышки себя ведут, только им, настоящим мартышкам, всё нипочём! Бананы созрели, вот жизнь и удалась! А молодежи теперь сразу счастье подай! Мечты всякие их одолевают, институты, квартиры с горячей водой и газом, маникюры, паркет… А ведь всё это сначала нужно сделать. Так не ждите! Сами и делайте, добивайтесь, толь-ко не за счет мучений и несчастья прочих людей – близких или незнакомых. Не за счет присваивания того, что произвели другие.
7
Тимофей своих детей любил. Сына Мишку и особенно дочурку, солнышко ненаглядное.
С сыном Тимофей с малолетства возился самозабвенно. Обстоятельно вовлекал его в мужские дела, учил ремеслам и житейской мудрости. Когда же мальчишка подрос, то заниматься вдвоем удавалось всё реже, тем не менее, налаженный их кровно-дружеский контакт не ослабевал. Мишка тоже тянулся к отцу.
Вспомнилось, как приучал Мишку обувь от грязи мыть. Сказал ему раз, потом другой – не проняло. Показал, как дело делать – тот же результат. Тогда сам вымыл один Мишкин ботинок, начистил его до блеска, а другой оставил в неприглядном виде. Утром парень обулся и убежал в школу, ничего не заметив, а вернулся расстроенным – полшколы над ним посмеялось, особенно девчонки, неуважение которых уже ранило более всего. С тех пор вопрос с чисткой и мойкой обуви отпал. Да и в прочих делах слово отца было законом не по принуждению, а вследствие его авторитета. Слушался, чтобы самому меньше ошибок делать.
В общем, парень вырос толковым. Всё так, но уберечь его от беды Тимофей не смог. Учась на первом курсе политеха, сын как-то возвращался из города. Дело было вечером. Подружку свою он провожал (хорошая, между прочим, дивчина – в беде Мишку не оставила), да и угодил в подстроенную под него жестокую и неравную драку.
Известное дело, во все времена применяется этот подленький способ выяснения отношений между соперниками, – совместными усилиями более сильных дружков. Столкновение интересов для сына оказалось ужасным – вместо вуза или армии он третий год томится в заключении…
Дочь, которая на четыре года младше своего брата, тоже Катюша – в честь матери – с момента рождения и на многие годы казалась Тимофею единственным светлым пятнышком, любимицей, отдушиной… Подрастая, она становилась всё краше и занятнее, но никогда, как ни стремился Тимофей, душой к нему не тянулась. Зато, будто маленький хвостик, ни на шаг не отходила от матери, мило копируя все ее повадки.
Как-то после очередной сказки на коленях отца дочка прижалась к щеке Тимофея своей щечкой и доверила ему свою большую тайну:
– Ты у меня очень-очень хороший папа, но маму я всё равно люблю сильнее-сильнее! Так и надо? Ты не обижаешься? – ещё волновалась она за отца.
Потом обидное предпочтение дочери проявлялось чаще и обиднее, но реакцией отца Катя больше не интересовалась. Всё! Выросла дочка! Вроде всегда была на глазах, да только душа ее теперь – для меня потемки. Очень, между прочим, неглупая девочка, только слишком скрытная. А ее внутренняя сила и целеустремленность, столь привлекательная для окружающих и проявившаяся с малых лет, угадывается с первого взгляда. Но для Тимофея так и осталось загадкой, откуда у дочки эти качества и чему они послужат в последующем?
Лишь одно качество выставлялось дочкой напоказ – ослепительная, притягательная и, прямо-таки, божественная красота, какой не обладала даже ее красавица-мать. Красота, которая буквально завораживает людей и окрыляет.
Однако, как тогда полагал Тимофей, красота, что человеческого лица, что тела, явление редкое, исходящее от самой природы. Ее, эту подлинную красоту, никакими красками не создашь! Но если уж она кому досталась, то принадлежит она не ему одному, а всем! Красота – это же богатство народа, каждый имеет право ею любоваться. Иной раз короткого взгляда на нее достаточно, чтобы пропащая душа оттаяла, и даже расцвела от созерцания прекрасного. По-тому больно глядеть, как наши девки этой красотою распоряжаются, да ещё и продают. Всякими моделями да королевами красоты вскружили дурочкам головы. Их позорят, а они радуются, когда их щупают да измеряют! Всё подмяли под себя торгаши проклятые, из всего деньги куют, а с помощью тех денег держат нас в дерьме!
Да, шут с ними! Только дочери моей и красота не поможет. Не очень-то она ею радует пар-ней надежных; только шваль вокруг и трется. Приезжал сюда такой экземпляр! Он и поздороваться с родителями из машины не вышел. В цепях весь, в перстнях, в ушах серьги и затычки с проводами. Потряхивало его периодически, будто блохи заели, да жвачку во рту гонял! Не парень, а экспонат на прошлогоднюю ёлку! Но и дочь хороша. Всех хороших ребят своей вульгарностью распугала.
После школы учиться отказалась наотрез. Продавцом в городе устроилась, потом вообще, официанткой в ночном ресторанчике. И сразу преобразилась так, что даже отношение Тимофея к ней изменилось.
– Ну, как можно, елка-дрын!? – сокрушался отец. – Богатства свои вывалила наружу, обтянулась, разукрасилась, словно папуас перед ритуальной охотой. Дымит как паровоз. Самой-то не противно от этой гадости во рту? А как рожать собирается? Мертвого, что ли? Вон, машину купила. Видать, забыла мудрость предков – кто живет в кредит, в долговую яму угодит! Трусы рваные, зато машина! Обидно, будто не понимает! Обидно, что копирует самых вульгарных и падших женщин. Да ещё старается походить на современных сучек (Тимофей иначе этих барышень не величал, хотя в иных случаях бранных слов себе не позволял – даже мужики в его присутствии не «лаялись»), которым вороватые родители миллионы кидают на мелкие рас-ходы. Ну, как тебе угнаться за ними, доченька моя, дурочка несчастная? Никак не угнаться!
А уж, какой Тимофею представлялась тайная сторона жизни дочери, сложно вообразить. Болит отцовское сердце, но всё готово простить.
Раньше Тимофей самые светлые надежды своей неудавшейся жизни связывал с милой дочуркой, своим солнышком. Мечтая, чтобы дочь стала хоть немного счастливее своей матери.
Сколько уж лет мучила Тимофея нерешенная
