Иван Богаткин и коридор смерти

подвинул к себе чашку. – Я не считаю его своим отцом.
– Что ты говоришь, Витенька? – всплеснула руками теща. – Хорошо, мать тебя не слышит.
– А она знает, как я к нему отношусь.
– И что говорит?
– Ничего, только плачет.
– Не жалеешь ты свою мать! – с укоризной произнесла теща  и положила на тарелку внука еще один кусок пирога.
– Жалею. Только дура она, что с ним не развелась.
– Ты мать не суди, мал еще, вырасти сначала.
– А я и не сужу. Говорю как есть. Хотела терпеть его издевательства – на здоровье. Только почему я  всегда был крайний?
– А что, он и тебя бил?

Лицо тещи вытянулось. Она напряглась в ожидании ответа.
– Ремнем не лупил, а подзатыльники постоянно давал. Обзывался. Только и слышал от него: дебил, урод.  Один раз в жизни обещал свозить на море – и то обманул. Мать бил, врал ей. А она все ему прощала, оправдывала. Муж, отец! Ненавижу! И хорошо, что его не стало. Мать успокоилась. А раньше как мегера была. Постоянно на мне злость срывала.
  Богаткин сжался в комок.  Неужели это говорит его сын? Невыносимо. Но  правда. И колет теперь не в глаза. Кристалл внутри зашевелился, забился, причиняя  невыносимую боль. Прости, сынок, что был тебе плохим отцом! Слишком поздно. Никогда не услышит сын слов его раскаянья.
  Находиться дома он больше не захотел. Мир большой. Лети куда хочешь. Если бы не эта непомерно расширившаяся пасть черного коридора. Богаткин заметался. Леночка! Его любовь. Как он смог забыть о ней? Молоденькая сотрудница фирмы, в которой он был финансовым директором. Что делает она сейчас, думает ли о нем? Богаткин  кувыркнулся в воздухе и с радостью полетел к ее дому. Все сладкие часы их тайных встреч ретроспективой  промелькнули  перед ним. Словно в темном зале кинотеатра побывал. Богаткин удивился, как цепко сознание сохранило слова, жесты, мимику. В жизни все иначе. Память не выдает лишнее. Иначе бы человек сошел с ума.
Леночка была дома. Но, что неприятно поразило Богаткина, не одна. Михаил. Его зам. Молодой человек с непомерными амбициями. Богаткин знал, что Михаил недолюбливает своего шефа, мечтает занять его кресло. Что ж, теперь ему это удастся. Интересно, о чем они говорят?
– Да ладно, Миша, – Леночка подошла к окну, задернула гардину, – ты всегда хотел занять место Вани. Что, я не знаю?
– Знаешь, солнышко, знаешь, иди ко мне! – Михаил подошел к Леночке и обнял ее за плечи.
– Странно все как-то, – Леночка повернулась к нему лицом.
– Что странного, солнышко? – спросил Михаил, пытаясь прижать к себе Леночку.
– Странно, что Вани больше нет.
  Даже не всхлипнула, пусть и наигранно.  Не выразила сожаления.
–Скучаешь по своему пузатому бегемоту?
– Если я скажу  «да», ты мне поверишь?

  Леночка не сопротивлялась попыткам Михаила  заключить ее в объятия.
  «Словно удав обвивает кольцами»,– Богаткин от досады ударил Михаила. Только напрасно. Рука завязла в теле бывшего зама. Он повертел ею, словно ключом. Вот бы вырвать его сердце. Не получается. Надо было при жизни уничтожить негодяя. Стоп. А ведь Леночка не любит Михаила. Как не любила и его, ныне покойного Богаткина.  Богаткин новой своей способностью видеть движения человеческих душ  ощутил это в полной мере. Почему он раньше не замечал равнодушия в ее глазах? Деньги? Ей нужны были только его деньги? Льстило внимание? Было чем похвастаться перед менее удачливыми подругами?
– Мы с Ваней в сентябре в круиз по Средиземному морю собирались, теперь придется планы менять.
Леночка, даже находясь в объятиях Михаила, умудрялась любоваться разноцветными ноготками. 
Сущность Богаткина снова сжалась в комок, отчего черная пасть коридора стала еще  шире. Леночку, которую он любил, готов был на руках носить, интересуют только две вещи: сорвавшийся со смертью любовника круиз и желание как можно дольше сохранить на красивых ноготках  дорогой маникюр. Пустота. И эту пустоту он чуть ли не боготворил! Богаткин снова застонал. Ему захотелось ругнуться. Но он не смог вспомнить ни одного матерного слова. Мешала зияющая пасть черного коридора. Он отступил к окну и вывалился сквозь него наружу. Сделал кульбит в воздухе и полетел к давно покинутому родительскому дому. 

                                                                  -4- 

  Почему о матери он вспомнил только сейчас? Этого Богаткин не мог понять. Жена, сын, даже любовница. Ему было интересно, о чем они думают, чем занимаются в его отсутствие. А вот о матери он забыл. Наконец вот он, родительский дом. Нет, домик. Только теперь Богаткин заметил, что увитая плющом веранда местами прогнила, покосилась, а резные наличники на окнах покрылись струпьями облупившейся белой краски. Почему он вовремя не привел дом в порядок? А ведь мог. Жаль. Придется матери доживать в этом невзрачном, требующем постоянного протапливания строении.
А его, Богаткина, загородный дом? Большой, каменный,  в два этажа, с прекрасным садом. Дом принадлежит теперь Нине и сыну. Его матери туда хода нет. Да она и сама не пойдет. Не станет биться за наследство. Гордая, всю жизнь привыкла рассчитывать только на себя. Богаткин прошел сквозь стену и очутился в комнате, где  каждая вещь, любовно сохраненная матерью, напоминала ему о пахнущем парным молоком и яблоками детстве.
– Мама! – крикнул он и заметался от бессилия что-либо сказать ей, чтобы быть услышанным.
Вот она, совсем близко, сидит на старом диване. На голове – черный платок. Глаза заплаканы. Только кто видит ее слезы? Никто. Почернела душой от горя. Богаткин почувствовал, что с его смертью замерла и ее жизнь. Потеряла смысл.
– Мама, я здесь! Я рядом!
Не услышала. Одну за другой рассматривает  фотографии. Поднесла скомканный платок к глазам. На журнальном столике перед ней – старый альбом. 
– Мама, – Богаткин приник к ее ногам. – Прости меня за то, что был плохим сыном!
Не услышала. Только голову подняла, словно почувствовала его присутствие рядом. И снова перед ним – ретроспектива, яркие картины из прошлой жизни, мелькают, словно кинокадры. Молодые родители. Смерть отца. Школа, друзья детства. Драки, поражения, победы. Все увидел. Главное, где главное?  Могила отца. Сколько же он не был на кладбище? Богаткин перевернулся в воздухе. И вылетел через открытую форточку.

Старое кладбище. Многие могилы почти сравнялись с землей, деревянные кресты покосились. Но есть памятники  довольно дорогие. Вот место под старой елью, где нашел вечное  упокоение отец. Как жаль, что нельзя его здесь встретить. Ведь он, наверное, так же после смерти приходил к дому, видел горе вдовы, старался погладить по голове маленького сына. И пытался сказать им нечто важное, о чем никогда не говорил при жизни. Богаткина кольнуло снежинкой-совестью. Могила отца с некогда дорогим памятником показалась ему запущенной. Надо было поставить другой памятник. Этот потрескался,  почти ушел в глинистую землю. Прости, отец, за пренебрежение к твоей памяти!
  Почему он никогда и ни в чем не помогал матери? Почему? Обычная детская обида? Или что-то другое?  Богаткин  увидел перед собой ту часть своей жизни, которая связывала его с матерью. Вечную нужду, неспособность обеспечить все возрастающие потребности взрослеющего сына. Все пять лет учебы в институте  ходил он  в одном и том же костюме, работал по ночам. Недоедал, недосыпал, уставал. Нет, не это главное. И вновь картинки в темном кинозале памяти. Вот оно! Дядя Володя. После смерти отца дядя Володя стал частым гостем в их доме. Обычная детская ревность. Обида за умершего отца.
– Мама, прости, что из-за любви ко мне, единственному сыну, ты навсегда осталась одна. Я многого раньше не понимал. Поздно. Ты никогда не узнаешь, что я все же осознал ничтожность своих претензий к тебе.
  Богаткин  тенью бродил среди могил, думал о людях, что давно упокоились на старом кладбище. Представлял себе их чувства, мысли. Он видел этих людей, словно они были живыми.  С кем-то раньше дружил, кого-то обижал.

  Вот деревенский дурачок Васька. Доставалось ему от насмешек Богаткина. Прости меня, Васька. В сущности, ты был добрый парень, не обижался на оскорбительные прозвища. А вот старый учитель Александр Петрович.  Ведь он, Богаткин, виноват перед ним. Не единожды срывал уроки химии,  крал  реактивы. А потом бессовестно лгал перед всем классом. Дурак был. Не понимал, что догадывается учитель о его проделках, только  замученную тяжелой работой в совхозе  мать жалеет. Вот дружок закадычный, Димка. Рано ушел из жизни. Двадцати лет не было, когда в армии погиб. Прости, Димка, что не приехал на твои похороны.
  Между тем коридор смерти заслонил собой почти все пространство. Богаткин вернулся в родительский дом. Каждый оставшийся день он проводил рядом с матерью, наблюдал за ее горем. Страдал от беспомощности. Беззвучно вымаливал прощение.  Его уже не интересовало то, о чем говорят бывшие друзья и знакомые. Какая, в сущности, разница. Кто-то жалеет о его уходе, кому-то все равно. К беспомощности прибавился страх  неизвестности. И это не была обычная человеческая боязнь. Это был запредельный ужас перед надвигающейся катастрофой. Богаткин метался в ограниченном пространстве оставшегося бытия. Картины прожитого, с момента рождения и до последней минуты, хаотично сменяя друг друга, не давали покоя. Иногда его сознание показывало картины совсем из другой, не его жизни. Вот он видит себя молоденьким гимназистом. Зима, начинающаяся метель, по-старчески скрипучий фонарь, ярко освященные окна особняка. И обворожительно легкий вальс Шопена.

  Картинка обрывается, как только он ступает на узкую лестницу незнакомого дома. Что это? Неужели существует переселение душ? И этот гимназист – это он, Богаткин, только в прошлой своей жизни? Или его сознание подключается к тому, что называется ноосферой, всемирным разумом? А Бог? Почему он не видит Бога? Только чувствует его присутствие в своем посмертном существовании.
  И вот наступил последний день на земле. Коридор смерти стал настолько велик, что уже не давал ему свободно двигаться. Богаткин сопротивлялся своему уходу в черную бесконечность. Столько всего незавершенного, недосказанного осталось в той жизни, которую он не успел прожить. Воронка коридора смерти затягивала его. Он, прежде чем ступить в ее разверзнувшуюся пасть, оглянулся.
–Вот и все. Не так должен был я прожить свою жизнь. Простите меня все, кого обидел! Мама, Нина, сын, я так виноват перед вами! Простите! Господи, я знаю: ты рядом со мной. Не суди строго мою грешную душу. Если бы ты только дал мне время и возможность все исправить! Поздно! 
Коридор смерти  полностью поглотил его. И Богаткин, которого увлекало все дальше и дальше по темному пространству, вдруг увидел впереди себя ослепительный свет. Он почувствовал такое тепло, такую любовь, что полностью растворился в сияющем потоке божественного света. И сам стал малой частицей его, забыв все земные горести и печали.