Исповедь перед Концом Света. 1968. Баррикады Парижа и Праги. Прыжок леопарда. Я - в Организации. ЛФЭИ
Исповедь перед Концом Света
1968
Баррикады Парижа и Праги. Прыжок леопарда. Я — в Организации. ЛФЭИ
Конец 10-го класса, конец школы...
Рубежный 1968-ой год!.. Революционный год!.. Сколько было в этом году знаменательных событий!..
27.3.1968 — очень загадочно погиб Юрий Гагарин. Но я не почувствовал, чтобы наше общество восприняло это как очень большую трагедию. Мать рассказывала, что у них на «Красной Заре» говорили, что он просто напился, и себя угробил, и ещё человека заодно…
А среди своих одноклассников я разговоров об этом событии вообще не помню…
Все готовились к выпускным экзаменам…
…
В этом году я закончил школу. От сдачи выпускных экзаменов я избавился благодаря справке «по состоянию здоровья». Справку школьные врачи выдали мне по своему добросердечию, ни о чём меня не расспрашивая; хотя я, дурак, перед этим пил уксус и жрал ложками горчицу, чтобы расстроить себе и так больную печень…
В аттестате мне выставили средние баллы по успеваемости за последний учебный год , и успеваемость эта была самой низкой за все 10 лет моей учёбы в школе. Из «круглых отличников», каким я был в 5-6-ом классах, я скатился — почти что до «неуспевающих»…
Выпускной вечер запомнился как что-то, действительно, светлое и радостное…
Праздничные столы были накрыты в нашем спортзале. Все были, конечно, приодетые, возбуждённые… Мне пришлось, по настоянию матери, 1-й раз в жизни (и чуть ли не единственный) надеть себе на шею небольшой галстук, на резинке (как я ненавижу все галстуки, «бабочки» и тесные воротнички, даже когда просто вижу это на мужиках в фильмах или сериалах!)… Пили шампанское, ели мороженое…
Девушки были очень нарядные, в белых платьях, и очень красивые… На них мне было очень интересно взглянуть как-то по-новому. И все, конечно, были взволнованы событием…
Рядом со мной, слева, оказалась рыженькая Лариса Лисовская (она потом рано умерла), с которой мы за все 10 лет совместной учёбы в одном классе так и не стали близко знакомы, тоже красивая, с подведёнными ресницами (и я отметил, что это ей очень шло), и мы, взволнованные оба всем происходящим, пытались ухаживать друг за другом: я наливал ей шампанское и лимонад, а она подставляла мне различные сладкие закуски…
Потом всем раздали памятные школьные фотоальбомы, на которые все скидывались заранее, кажется, по десятке… По-моему, их раздавал Дима Кривцов…
Юра Андреев был, кажется, единственным из нашего класса (а, наверное, и из всего школьного выпуска), кто не заказал себе этого альбома, а соответственно — и не получил его. Он и здесь отличился своей независимостью и отчуждённостью от класса, «от коллектива», за что его недолюбливали (тот же Дима Кривцов). И я помню, как косо на него все посмотрели, когда при этой раздаче — когда ему тоже протянули альбом — он публично заявил, что альбома себе не заказывал и денег за него не вносил… Да, не хотел он себе никакой памяти об этой советской школе, и об этом «коллективе». И во многом я его здесь понимал…
Я тоже был не особо близок с классом, да и класс в целом у нас был не особенно дружным… Но хоть несколько фамилий останутся от него у меня здесь, на память для потомков, что были такие люди…
Уже который раз я редактирую этот текст, и в живых сейчас из моего класса остались, наверное, лишь единицы…
А к тому времени, когда эти мои тексты будут всерьёз прочитаны, в живых, наверное, уже не останется никого…
…
Контактов с ребятами из параллельных классов за все 10 лет учёбы у меня не было вообще никаких; да и чтобы другие из нашего класса имели такие явные контакты — я не помню…
Вот и на этом выпускном: где и как его праздновали ребята из параллельных классов?.. Совершенно не помню… Возможно, общие контакты были в тот вечер лишь на танцах…
Танцы были в зале на 2-ом этаже, но я в них непосредственно не участвовал. Юра Андреев и Игорь Загрядский тоже не танцевали. Зато активно танцевал Игорь Пасечник, подлинно любимец девушек, очень приглашал и меня принять в этом участие, но я отказался…
Поднялся туда, посмотрел на это веселье; но я тогда абсолютно не танцевал, и не стал пробовать, как ни уговаривал меня Игорёха, указывая то на одну, то на другую симпатичную девушку из параллельных классов, кого я мог бы пригласить, и с кем он мог бы меня познакомить…
Девушек у него было действительно много (в том числе и красивая Наташа Шустина из нашего класса — единственный «контакт» с параллельным классом, о котором я точно знаю), и для многих из этих девушек он стал «роковым красавцем»…
С одной из них мне довелось тогда, очень скоро, этим памятным летом, познакомиться…
Белоостров
Она называла себя Яна (так она представилась Игорю, и потом мне), и что-то рассказывала, кажется, про своё польское происхождение. Хотя, на самом деле, как потом выяснилось, она была Татьяна Антохина; и её мать, как потом оказалось, работала вместе с моей матерью на «Красной Заре», и они знали друг друга. И её мать, кстати, очень недолюбливала Игорёху (да и было за что)…
Потом, когда мы с ней гуляли в лесу под Белоостровом, она рассказала мне, что хотела поступать в лётное училище и стать лётчицей, но у неё был якобы, старший брат, лётчик-испытатель, который героически погиб, и её мать, естественно, стала категорически против, чтобы её дочь повторила судьбу её старшего сына…
Игорёхе, который и сам был фантазёр и врун ещё тот, она рассказывала подобных историй ещё больше, и это его в итоге возмутило и дало ему повод вести себя с ней потом не очень красиво. Для меня же она была всегда именно фантазёрка, а не врушка…
Я познакомился с ней на Марсовом поле… Игорёха попросил встретить её, так как он где-то задерживался и опаздывал на условленную встречу с ней. Он меня довольно часто просил о подобных услугах. И я, как дурак, с полчаса проходил где-то южнее гранитного мемориала и Вечного Огня, высматривая симпатичную девушку своих лет, и так и не определив её — хотя мы оба, как выяснилось, видели друг друга — пока не пришёл Игорёха…
Потом был Белоостров, где были дачи у Яны и у Сергея Майстренко, старого друга Игорёхи, который очень увлекался историей и поступил потом на истфак в ЛГУ, и мы с ним и там, в Белоострове, и позже, очень хорошо сошлись…
У Яны была лучшая подруга Лена, еврейка, невысокого роста, но стройная, умница и, как я понял, такая же фантазёрка, как Яна-Татьяна, с которой они, по рассказам Игорёхи, придумывали целые фантастические миры, вроде нас с ним… Я влюбился в неё ещё заочно, ещё по совершенно скупым сведениям, которые случайно получал от Игоря…
И мы встретились с ней в Белоострове… И даже дрались друг с другом на рапирах…
Но про Белоостров — надо писать особо…
Петровское 2
Недели две-три, или около этого, опять пришлось провести, тем летом, в Петровском… Я опять не хотел туда ехать, у меня были совсем другие планы (уже не помню, какие конкретно, но, быть может, связанные с Белоостровом), но мать, как всегда, очень резко настояла…
Как особо знаменательное событие — там произошла потеря мною в лесу отцовского перочинного красного ножика, который он мне, наконец, подарил, когда приехал ненадолго в Петровское. Эта потеря расстроила меня чрезвычайно, до слёз, даже до какой-то истерики: я ходил по лесу — и бил себя, горько плача, кулаками по лицу. Я искал этот ножик в лесу — почти до полной темноты, но напрасно…
Не раз спрашивал себя: почему же меня это так расстроило?.. И разгадка здесь, видимо, в том, что этот отцовский ножик для меня, который я помнил у него с самого раннего детства — был как бы символом отцовского благословения, даже символом воинской инициации. У меня с отцом были далеко не близкие отношения, и для меня были чрезвычайно важны все подобные знаки внимания его ко мне, которых было очень немного, и они были тем более ценны для меня…
И тем более, надо отметить, это был рубежный для меня год: окончание школы…
И в этом рубежном году у меня ещё было много важного…
…
Я продолжал ходить от посёлка — далеко вверх по заросшей, пустынной электортрассе… Нашёл там укромное удобное местечко в кустах для стоянки. Сделал себе не только копьё и дротики — но и большой рессорный лук со стрелами. Тетива была хорошая, сплетённая мною из трёх капроновых нитей. Лук я обмазал растопленной в консервной банке сосновой смолой, чтобы он не высыхал; но обмазка эта трескалась при натягивании лука. Стрелы получились прямые, ровные, я их сделал с натуральным оперением; а наконечники, ради эксперимента, из стекла (как это практиковали иногда индейцы). Успел немного и пострелять, и наконечники мои не ломались при попадании в какое-нибудь умирающее дерево (здоровые деревья я не трогал), а издавали только радостный звук-щелчок…
В тех местах был только очень небольшой лесной ручей. Но в жаркий день — если, как мне удавалось, в одном подходящем месте, изловчиться и лечь в него полностью — искупаться в нём было можно…
1968, май-июнь. Революция в Париже
Газетные и журнальные статьи и репортажи о революционных событиях во Франции, в Париже, я читал с величайшей жадностью, и завистью, и жалостью, что меня там нет, и что у нас такого нет, и просто — с упоением!.. Как мне хотелось с головой броситься, окунуться, во всю эту мятежную, бунтующую студенческую среду, во всю эту революционную стихию!..
Слово «студент» для меня стало окончательно означать «бунтарь», и почти готовый революционер. Именно поэтому, в значительной степени, я и захотел стать студентом, надеясь найти и в нашей студенческой среде оппозиционные настроения и своих единомышленников...
Идеологией революции 1968 года была, в основном, очень пёстрая смесь из троцкизма, маоизма и анархизма. Имели место и более интеллектуальные течения, такие как фрейдо-марксизм (Вильгельм Райх), идеи Герберта Маркузе, идеи Сартра, который пытался соединить марксизм с экзистенциализмом, философские построения неомарксистской Франкфуртской школы (Хоркхаймер, Адорно, Хабермас), с их «негативной диалектикой»…
Как попытка синтеза разных идейных течений — появились «новые левые»…
Доходили какие-то обрывки сведений и о «сексуальной революции»…
Одним из самых броских и скандальных лозунгов мятежных студентов Парижа был:
«Запрещать — запрещается!»
Более серьёзным высказыванием было:
«Освобождение человечества будет либо всеобщим — либо его не будет вовсе!»
Революционное движение — в основном, молодёжное — стало распространяться по всей Франции, затем — и в Германии (ФРГ и Западный Берлин), затем — и в США, и в Латинской Америке…
Появились, в общем, в это же время: «зелёные», хиппи, феминистки, «теология освобождения» и «теология революции» в Латинской Америке…
Я всё это ловил — и пытался хоть что-то найти почитать из мельком упоминавшихся авторов. Но как мало было этой литературы!..
И постоянно билась мысль:
«А когда же, когда же — у нас?..»
Советские танки на улицах Праги
Параллельно, в это же время, когда во Франции гремел «Красный май», в братской социалистической Чехословакии набирала силу «Пражская весна»,
