помню…
И должны они были мётлами размазывать лужи на нашем широком главном плацу, по всей его площади, чтобы они быстрее высохли… Но проблема была в том, что арестантов было трое — а метлы только две…
Один из парней поневоле шатался по плацу без дела…
Он и говорит мне:
«Слушай, я тут отойду к кунгу — там ребята наши. Ты, если что, крикни мне...»
Я не возражал…
Он и отошёл к этому кунгу, фургону связи, который стоял неподалёку, стал там с кем-то разговаривать…
И я не заметил, как из-за угла одного из строений, на плац вдруг вышел — сам начальник части!.. А это был мужик свирепый (кажется, в чине полковника), и все его боялись…
Парень тот, что отходил к кунгу, увидел его одновременно со мной — и бросился поскорей ко мне… Но — было уже поздно…
Начальник части подошёл ко мне — и рявкнул, с натугой:
«Почему у вас арестованные шляются, где попало? Идите к начальнику караула, и скажите — что я сажаю вас под арест!»
Произойди это немногим позже по времени моей службы, хотя бы через полгода — и я бы, наверное, уже мог бы найти, как выкрутиться. Мог бы сказать, например, что посылал парня за метлой… Находчивость и расторопность в армии — великое дело!..
Но тогда я лишь вытянулся по струнке, отдал честь, и сказал:
«Есть!»
Развернулся — и пошагал, со своим автоматом на груди, в своей длинной, не подрезанной, шинели, в сторону караульного помещения, у входа в часть (там же, рядом, была и гауптвахта)…
Я испугался, смутился?.. Да нисколько! Я шёл — и во мне всё ликовало: ведь это — МОЙ 1-Й АРЕСТ! Начало моей революционной биографии!..
Сколько во мне ещё было этой подростковой романтики!..
Пришёл, доложил начальнику караула… Его это немножко испугало — но, скорее, как и всех наших, кто там был, это и обескуражило, и развеселило… Никто из моего начальства меня не ругал. Скорей — даже сочувствовали…
Провели, посадили меня на «губу». Заперли… Очень узкая камера, с почти чёрными стенами. Две узкие, голые, откидные деревянные койки у стен, из которых только одна была в горизонтальном положении, чтобы можно было сесть. И больше, кажется, ничего…
Вернулись с плаца те трое ребят-арестантов, которых начальник части оставил на месте и без охраны, и без 3-й метлы. Тот парень, что, так неудачно, отлучился к кунгу, чувствовал себя немного виноватым. Но в общем — все меня утешали, говорили, что «молодого», с «учебки», сажать на «губу» не положено, не имеют права, и долго меня здесь продержать не должны… А в целом, как все говорили: кто на «губе» не побывает — тот и армии не знает!..
Не успели немного передохнуть — как гонят опять, уже нас всех четверых, на какую-то очередную надуманную, совершенно дурацкую, «работу»…
Мне с одним из парней опять было велено что-то не то мести, не то грести, не то мётлами, не то граблями. Пользуясь наступившей темнотой, мы лишь изредка слегка помахивали своим инструментом, а больше стояли и беседовали…
Парень служил на полгода больше меня — и уже мог меня чему-то научить, как себя надо вести в армии в различных ситуациях…
И общий его вывод — и для армии, и для жизни в целом — был таков:
«Наглость — второе счастье!»
Я это запомнил. Если это немного перефразировать и переосмыслить — то не такое уж плохое правило…
Вернулись на «губу»… Но особо долго мне уже сидеть не пришлось — отпустили…
В моём взводе меня встречали почти как героя: как же, первый из всех, кто уже побывал на «губе»!.. От начальства не было ни единого упрёка. Да и все говорили и здесь, что сажать «зелёного», с «учебки», на «губу» — было не положено…
А я уже — чувствовал себя героически пострадавшим за доброе дело…
И с каким замечательным пунктом в моей биографии!..
Рота связи
Через полгода службы, и учёбы по специальности, я, став радистом-двухсторонником 2-го класса, был переведён в «роту связи»…
В нашем рабочем помещении было 6-7 рабочих мест, на смену в 6-7 человек. Смены были — по 6 часов непрерывного дежурства на своём рабочем месте, за своим столом, со своим ключом у каждого…
Мы занимались, в основном, пеленгацией различных натовских радиоточек вблизи наших границ. Чаще всего, это были различные натовские самолёты-разведчики, чаще — где-нибудь в районе Балтийского моря, иногда — в районе Баренцова моря. Мы перехватывали их радиопереговоры, сообщали информацию по команде «наверх»…
Рабочее место мне досталось «не пыльное», но очень ответственное. На моём боевом посту находились постоянно 3 «совершенно секретных» документа и 1 просто «секретный», за которые надо было расписываться при каждой смене, в основном, для кодирования и раскодирования секретных радиограмм (а они все считались секретными)...
У меня на рабочем столе стояли два здоровенных шкафа-приёмника. Текущей работы с ключом было, как правило, немного. У нас было 3 или 4 своих «выносных» точки: в Латвии (Гробиня), в Карелии (Лахденпохья) и в Мурманской области (Никель). Кажется, ещё была точка на Земле Франца-Иосифа (где выдавали усиленный паёк)… Я держал с ними связь, но не очень часто; иногда ребятам просто хотелось поболтать от скуки (что было, конечно, запрещено). С помощью наших собственных, «неформальных», кодов можно было, например, спросить: «есть ли у тебя девушка?»…
Но самое ответственное на моём посту было то, что по моим приёмникам, на определённой частоте, в любой момент суток, мог пройти сигнал тревоги, разного уровня опасности…
Сначала шли характерные позывные, из 9-и мягких знаков, с разбивкой 3 по 3:
«ЬЬЬ… ЬЬЬ… ЬЬЬ…»
Это могло означать что угодно — вплоть до начала войны…
И потом — шёл текст зашифрованной радиограммы, чаще короткий, но бывали и длинные…
Я врубал на полную громкость приёмник — и ребята, на всякий случай, для страховки, параллельно со мной, записывали текст радиограммы… Потом — я бежал с этим к дежурному начальству… Чаще всего, это была какая-нибудь проверка…
Позже мне удалось установить связь с одним парнем из военной комендатуры на Садовой — и он звонил мне заранее, предупреждая, когда должен пройти сигнал. И это мне очень помогало…
«Вражеские голоса»
Едва ли не самым ценным для меня в моей работе — была возможность слушать, через свои мощнейшие приёмники, «клеветнические голоса»: «Би-Би-Си», «Голос Америки», «Немецкая волна», «Свободная Европа», «Радио Свобода»…
«Радио Свобода» — это была моя любимая станция. Там шёл почти чистый «антисов». Информация была для меня ценнейшая, и излагалась она очень грамотно, со всеми необходимыми ссылками. Там была масса интереснейших фактов, для нашей власти крайне не лицеприятных, и которые замалчивались полностью, или почти полностью, и о которых «простой советский человек» ничего не знал, да почти и не мог узнать…
Именно благодаря «голосам» я узнал о диссидентском движении, о политзаключённых, о политических судебных процессах над правозащитниками… По «Радио Свобода» читали и «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицина… Что касается последней вещи — то тут нужен разговор особый, насколько там всё соответствует действительности. На мой взгляд, творчество Солженицына — это особая форма мифологии, где правда и вымысел перемешаны крайне причудливо…
И «голоса» глушили. Зверски глушили… И больше всего — глушилось именно «Радио Свобода». Едва настроишься на их волну — как тут же начинал нарастать гул «глушилок»… Я научился подстраиваться так — чтобы слушать было можно; но это получалось далеко не всегда. Очень часто гул и вой был такой — что не слышно было ничего…
А ребята, в своих наушниках (мы их называли «телефонами») слушали, в основном, западную музыку — молодой рок! Ведь это только что — появились «Битлз» и «Роллинг Стоунз», и другие легендарны группы!.. И по советскому радио — это было не услышать…
Парень из Новгорода
В нашей «роте связи» из Новгорода был, кажется, только он один — Петя Ефимов. Сблизились мы с ним не сразу — он был очень осторожен и осмотрителен. Но в дальнейшем — он стал моим самым близким, а, по сути, и единственным армейским другом и единомышленником…
Прежде всего — о его внешности… У Тициана есть одна замечательная картина, которая считается одним из лучших его творений: «Портрет молодого англичанина», она же — «Портрет неизвестного с серыми глазами», она же — «Портрет Ипполито Риминальди». Так вот: сходство этого портрета с моим другом — потрясающее! Без усов и бородки, конечно, и волосы были не такие тёмные и не такие вьющиеся… А так — даже выражение глаз поразительно напоминает мне его…
Хотя он «на людях» старался выглядеть «попроще», даже немножко «косил» иногда под «дурачка». И он научил меня не только конспирации — а элементарной осторожности. Научил быть — игроком, актёром, артистом. Дал понять, насколько работа профессионального революционера — сродни работе профессионального разведчика. И насколько риски для обоих — сопоставимы…
Возможно, он даже спас мне жизнь… Но это случилось на следующий год…
Он был просто гораздо практичнее меня, и по житейски опытнее. Лучше знал и понимал людей. И при всём его романтизме — он не страдал от утопизма и «розового идеализма», как я…
У него были какие-то свои, совершенно особые, связи, о которых он мне никогда не говорил. Во всяком случае — раньше времени…
Он гораздо лучше меня понимал, насколько политика связана с криминалом — на всех уровнях. И насколько здесь может быть опасен — любой неосторожный шаг…
Он много читал — но так, что этого почти никто не замечал. И никто из наших ребят, сослуживцев, не назвал бы его «книжным человеком»…
Он почти совершенно не курил — но все считали его обычным курящим человеком…
Наш взвод устроил однажды выпивку со спиртом. Пили все (в том числе и я). Не пил один лишь Петя — и этого никто не заметил…
Он умел, когда нужно, поговорить с начальством, сумел добиться от него разрешения на наши занятия боксом и самбо…
Он крайне осторожно вёл разговоры на политические темы — и никто бы не сказал, что он вообще всерьёз интересуется политикой…
И мы с ним стали ядром — совершенно подпольной революционной организации, которая со своей идеологией и программой оформилась лишь на следующий год...
Читаю Ленина
Армия для меня была — временем блаженнейшего изучения Ленина!..
И за Ленина — я буду благодарен армии по гроб жизни!..
Читать что-либо в первые недели моего пребывания в армии, в «учебке», было почти совершенно невозможно. Не было ни свободного времени, ни физических сил, уставал страшно и зверски. И кроме сочинений Ленинапсреди других родителей и родственников, приехавших к солдатам на присягу000000000000000000000000000000000000000000000000000000 читать первое время было просто совершенно нечего. Но это было именно то, что мне было тогда нужно! Ленина можно было читать, практически, сколько угодно — лишь бы выдалась хоть минутка!..
В «роте связи» с чтением и Ленина, и не только, было уже полегче. И времени на это было уже побольше, и возможностей…
Чтение трудов Ленина, и в Ленинской комнате, и на дежурствах, и при всякой, вообще, возможности, стало моей самой большой отрадой в армии. Ленина я читал буквально запоем (как потом Библию)…
Все знали, и начальство, и ребята, особенно после моего вступления
