Сахалинские каторжанки 1970-90

что потом было? Высекли меня? Не-а, только разговоров лет на сто! А отец почти и не катался более — побаивался коня железного непокорного. Так, лишь опилок привезти да мать до Каргаполовых подкинуть. Но это редко. Старая закалка, она надёжнее: глянь-ка, бегом Иван Вавилович бежит, тележку самодельную за собой тащит да гогочет как конь:
— Иго-го!
— А не надо было, папа, шурину завидовать. Вот так!

Папка-дурак

Началась перестройка и во мгачинских магазинах перестали принимать бутылки. А цены на тару были таковы: бутылка винная — 17 копеек, бутылка молочная и лимонадная —15-20 коп, банка сметанная — 10 коп, банка майонезная — 3 коп, банка литровая — 10 коп, банка трехлитровая — 40 коп. С учётом того, что булка чёрного хлеба стоила 16 копеек, доход от сдачи стекла — неплохой. Бутылки сдавали все: это ни больно, ни зазорно, ни обидно. А тут раз, и нет тебе добра! Хотя… в больших городах стекло принимали и принимают до сих пор. Но у нас, извините, деревня! В ближайших городках все мануфактуры закрылись, и пока довезешь звенящие ящики до завода в мегаполис, они становятся бесценными.
Ну не принимают и не принимают стеклотару, что уж тут поделаешь, мы стали меньше покупать лимонада. Но бутылки в нашем сарае всё равно копились. Мы уже и в городки бутылками повадились играть, и в «поцелуй на кого горлышко от бутылки укажет», и в кегли. Но груда бутылок от этого росла ещё быстрее, потому что взрослое население без поллитра категорически отказывалось забавляться.
Отец долго думал куда деть запасы бутылок. И придумал. У нас во дворе есть компостная яма, которую он когда-то вырыл, а потом она, назло ему, заболотилась. Плюнул русский Ванька в ладошки и пошёл болото бутылками осушать. Укладывает он, значит, в яму бутылки слой за слоем и закидывает землёй. А я у него спрашиваю:
— Пап, а ты чего тут делаешь?
Он злой, как собака:
— А твои глаза короста что ли съела?
— Типун тебе на язык. Ну правда, задумал похороны тары?
— Нет, — отец воткнул лопату в землю. — Вот вырастешь большая, нарожаешь детей, а те своих детей, и будут у тебя внуки. Соберёшь их в кружок и скажешь, мол, ваш прадед золото намыл на сахалинских рудниках, да на своём огороде сундучок то и прикопал, а где именно — не сказал. Во-во, пущай пороют, может, чего и найдут!
Я живо представила себе копошащихся в земле внуков, а после их же, матерящихся на бутылки да на дурную бабку Инну. И обиделась:
— Папка-дурак!
Иванушка рассмеялся, его глаза по-детски заблестели, заискрились бисером задорных искорок. Я оттаяла:
— Ничего, папка, прорвёмся, с голоду не помрём! Ведь у нас есть огород… нормальный такой огород, вон, уже и не заболоченный даже.
— И то верно!
— А разве на Сахалине золото добывают?
— Нет, но твои внуки, наверняка, не будут этого знать.
— Пап, а скажи, Иван-дурак — профессия?
— Скорее призвание.

Продуктовые карточки

Хлебный магазин у нас через дорогу. Семья Зубковых в день потребляла пять булок: себе и свиньям. А за хлебом нужно еще очередь отстоять.
— Вы представляете, эти сволочи из частного сектора кабанов хлебами повадились кормить, поэтому не всему трудовому народу он достается: не успеешь купить — картошкой давишься!
Инчик, как ненавистный элемент трудового народа, очень любила в стоять очереди и слушать взрослые разговоры: до 1985 года сплетничали о других мгачинцах, а после о политике говорили, Горбачёва обсуждали... С годами народ становился злее, а хлеба семье Зубковым нужно было всё меньше и меньше. Поросят уже не содержим — дорого. А сами давимся картошкой со своего огорода. Продукты берём по карточкам. Знаете что это такое? Искусственно созданный правительством дефицит привел к пустым полкам в магазинах, и чтобы люди не умерли с голоду, ввели систему карточек. Как в войну. Граждане покупали продукты в обмен на бумажки с государственной печатью. Выглядело это примерно так:
Талон 1 — для приобретения 1 кг крупы
Талон 2 — для приобретения 0,5 кг макаронных изделий
Талон 3 — для приобретения 2 кг муки
Талон 4 — для приобретения 1 кг сахара
Талон 5 — для приобретения 0,5 кг колбасы
Талон 6 — для приобретения 0,3 кг масла животного, 0,5 растительного
Талон 7 — для приобретения 0,5 кг мясопродуктов и 0,5 колбасных изделий
Талон 8 — для приобретения 1 бут водки или 2 бут вина.
Талон 9 — для приобретения 6 пачек табачных изделий

Юным поколениям объясню зачем вообще нужны талоны (карточки). Когда в стране мало продуктов, жадность отдельно взятого индивида катастрофически возрастает, Тот кто успел, скупил всё, а остальным не досталось ничего. Как в моем хлебном магазине. А маленькие бумажки помогали распределить товары справедливо — всем помаленьку.
Один раз черт дернул меня сходить с матерью отоваривать водочные талоны. Мамка стояла в гуще толпы, а я ждала невдалеке. И на моих глазах её побили. Я ничем не могла помочь — сквозь толпу не прорваться! А потом слёзно умоляла родительницу больше в «Виноводочный» не ходить. Но ходить было нужно: алкаши на водку меняли даже свои мясные талоны.
А Каргаполовы, Бургановы и Зубковы в те тяжёлые годы если редко-редко и собирались посидеть за застольем, то пили самогон собственного приготовления, а песни пели уже не веселые, ни «Кто-то с горочки спустился», а почему-то эту: «На Мамаевом кургане тишина, за Мамаевым курганом тишина. В том кургане похоронена война. Мирный берег тихо плещется волна.»
Мамки тянули заунывный мотив до самого последнего куплета и начинали заново. Заколдованный Мамаевый курган, видимо, им жить помогал.

Съешь трески от желудочной тоски

1978 год. В «Третьем» продовольственном магазине всегда небольшая очередь, он один на весь Восток. Я стою, рассматриваю витрины, скучаю, изучаю названия и цены, вижу, лежит огромная серая рыбина, а на срезе белое мясо. Ну явно выловлена где-то очень далеко от берега. Читаю:
— «Треска, 1кг — 70 коп», — и дергая мать за рукав. — А что это за рыбка такая, треска? Давай треску купим.
Мать как представила, что на эту хренотень четыре рубля угрохает, ведь рыбины лежат по пять килограмм, не меньше, и их никто на куски разрубать не собирается. Валентине аж дурно стало:
— Инн, иди побегай! Треска — это… она на вкус… ну как дерево жевать. Тебе палтус взять горячего или холодного копчения?
— Холодного.
Я люблю холодного копчения, а родичи горячего и причём головы. Палтус мгачинцы тоже не сами ловят, а его выуживают рыбаки на судах, затем коптят в Александровске-Сахалинском и развозят по магазинам. Валентина Николаевна покупает два солидных куска палтуса (1кг — 1 руб 30 коп) и много ещё чего. И с тяжёлыми сумками Зубковы выходят на улицу.
Вот так мы и жили: ели рыбу, ту что сами поймали, ну выловленную на больших кораблях.

Но вот прошло столько-то лет (не веков),
ходил у Ильмень берегов
Михаил Горбачев красивый
и своей невиданной силой
съел всё, что на полках лежало.
Ещё просит – ему, дескать, мало!

1988 год. Прибегает к нам в гости тётя Нина. А угощать её особо и нечем. Но Нинка Петровна хитро щурится и говорит:
— Сейчас я вас, Зубковы, новое блюдо научу готовить. Сходи-ка, Инчик, в магазин, купи трески да молока.
Ну надо, так надо, я уже девица большая, вот-вот восемнадцать лет стукнет, слона и того приволоку! Поскакала я, значит, в «Третий» магазин и пру оттуда большущую треску, да три литра молока в стеклянной банке. Позвали отца Ивана, который расколол замороженную тушу топориком на куски. Кило на готовку оставили, остальное кинули в холодильник. Нина Петровна смело вылила два литра молока в кастрюлю и довела до кипения, затем туда же запихала порезанную треску, лук, морковку кружочками, чёрный перец, сухую зелень и кусочек сливочного масла. Не, масла не оказалось, плеснули растительного. И суп готов. Блин, какой вкусный оказался супец! Вот тебе и треска. Хотя всё равно — тоска. Сиди, сахалинец, вспоминай свиную тушу да кушай свою горбушу, пока она в тебя лезет, а государство облезет и в прах рассыплется, значит. Но тебе и этим не помаячит, а бросит на краешек света. За то, за то и за это...

Одуваны

Тете Нине Каргаполовой очень понравилось кормить семью Зубковых в кризисные годы (за наш, правда, счёт): она научила борщ варить из ботвы свеклы, чего мы раньше никогда не делали (еще совсем недавно свиней держали, так ботва скоту и шла), а ещё рецептов с юга острова подогнала. И теперь мы, как заядлые корейцы, тоннами заготавливаем папоротник, калужницу, стебли лопуха, морскую капусту и делаем острые корейские салаты. Но Каргаполихе всё мало! Как-то раз собрала она в кучу женскую половину дружественных семей, раздала полиэтиленовые пакеты и поволокла дам на сопку, которая прямо за нашим огородом расположилась:
— Приехали! Что вы видите вокруг?
— Ну поляну, а там дальше лес...
— Неправильно, вы видите целое море жёлтых одуванчиков. Наша задача их нарвать как можно больше.
Рвём, стараемся, страшно спрашивать — зачем? Может, лекарство какое. Я вон всё детство лекарственные травы собирала и в аптеку сдавала в обмен на гематоген.
Но тётя Нина не так-то и проста! Уже дома заставила нас отделить зеленую бахрому от желтой составляющей: цветы кидать в таз, а чашелистики в помойку. Далее потребовала три килограмма сахара.
— Ну здрасьте, приехали! — возмутилась Валентина Николаевна. — Буду я на всякую дрянь сахар пускать. Ага, разбежалась.
Но я принесла тётке Нинке сахар.
— Мам, ну ради эксперимента! Зря что ли корячились?
Валентина оттаяла, и по требованию подруги, раскалила на летней кухне печь. Мы принялись варить варенье из одуванов. А когда сварили, позвали на дегустацию отца.
— Вань, ну как?
— Плохо! — сказал Иван Вавилович и очень чётко дал понять, что такое дерьмоваренье только для тех, кому лень сходить в лес за нормальными ягодами, ну или самому клубничку да малинку вырастить, и он знает таких отщепенцев, а конкретно — это Каргаполовы и Бургановы!
Пока батя матюкался на милых дам, я ела одуванчиковое варенье прямо из таза и задумчиво рассматривала плавающие в нём бутончики.

Одуванчик — это космос,
это города и звёзды.
Ты не веришь? Посмотри,
город у него внутри.
Возьми, подуй на одуван —
звезды в космос полетят.
Целый мир перед тобой.
А теперь глаза закрой.
Что ты видишь? Ничего,
значит, в космосе темно.
Ну, а если мир цветной,
значит, мир большой весь твой!
И не надо долго ждать,
чтобы там душой летать,
глаза закроешь и вперёд —
туда, где твой народ живёт.

Ну вот и всё

А дальше была жизнь тяжёлая, трудная, нудная. Безропотная. Даже стыдная за свою безропотность. Ай и нечего про нее говорить! Лучше песню спою, понятней будет. А вы тоже пойте и тихонечко мне подвывайте, как та вьюга за окном. Слышите, нет? А я слышу.

Господин-пурга, Сахалин-тоска.
А и где бы ты ни жила, была,
ты такого края не видела:
тут зима, зима бесконечная.
Ой не шила я наряда подвенечного,
меня зимушка в шубку укутала,
замуж выдала, гадала, плутала:
«Будет плохо тебе, не реви, не ной,
Сахалин зимой обогрей, укрой»!
Сахалин пургой обогрел, укрыл.
Пароход за мной не пришёл, не приплыл.
Нет не холодно, нет не голодно,
просто пусто кругом, очень боязно.
Как-то жизнь сиротливо прошла:
Сахалин-господин пел не для меня
свои песни в ночи заунывные.
Я не дочь тебе, картину дивную
напишу пером. А замужество
как пришло, так и ушло.