О бедном Пинхасе замолвите слово

      Старый Пинхас смотрит в окно. Солнце уже высоко поднялось над домами.
«Наверно, опять очень жарко», - думает он. «Где же Арон? Почему он так долго не приходит?»

«Варда! Варда! Арон не приходил ещё?» «Не слышит. Совсем глухая стала.»
«Варда!..»

      Старик уже привык к визитам Арона. Этого бодрого и доброжелательного репатрианта посоветовали ему родственники. Когда Арон приходил, в доме становилось как-будто светлее. Громкая речь на идиш  с русским акцентом, приветливость и энергичность этого тоже уже не очень молодого человека привлекали Пинхаса. Рядом с Ароном и он становился моложе и деятельнее.

«Варда! Варда! Ну почему же ещё нет Арона? Он не звонил?»

      Пинхас поёжился в кровати. Но не от холода, а скорее от страха потерять своего нового, вероятно, последнего, друга и помощника. Ему уже давно хотелось пить и есть.

«Варда! Варда! Дай мне воды! Ты что-то купила на завтрак?» «Не слышит, ничего не слышит...».

      Арон с удовольствием приходил к Пинхасу. И не только из-за заработка. Ему было интересно разговаривать с одним из немногих польских евреев, переживших Катастрофу. Они беседовали на идиш. И это тоже нравилось Арону, т.к. иврита он ещё не знал. Старый Пинхас вспоминал о своём далёком детстве, Варшавской гимназии, своих юношеских мечтах...
Также он любил рассказывать, как познакомился с Вардой. Ему было уже тридцать, а он ещё не встретил свою любовь. И вот – вспышка, озарение, да, это она – единственная, которую он столько лет искал. Двадцатилетняя Варда была очаровательной. В ней чудесным образом переплетались детская непосредственность и женская мудрость. Стройная, с пышными русыми волосами и карими глазами она напоминала спелый пшеничный колосок...

«Варда! Варда! Где же Арон? Позвони ему. Может он забыл, что я его жду?»

      Арон купал Пинхаса, брил его, одевал, помогал есть. Потом они медленно выходили из дома и шли на городской бульвар. А там их поджидали уютные кафе, манящие запахом турецкого кофе и восточных пряностей. Пинхас обычно заказывал себе и новому другу по чашечке ароматного кофе. Сидя за маленьким столиком Пинхас жмурился от игривых солнечных лучей, беззаботными зайчиками прыгающих то на него, то на Арона. Может быть, он ещё жмурился от приятного кофейного тепла и осознания того, что всё ещё жив и радуется всему вокруг.

«Варда! Варда! Что же это такое?! Где Арон? Наверно он заболел...»

      Арон тоже любил поговорить. Вспоминая всё больше слов на идиш, он рассказывал о своём голодном довоенном детстве, своих родителях, братьях и сёстрах, зверски убитых фашистами. О том, как он и его старшая сестра ушли на фронт, были ранены, но – выжили. И ещё о многом-многом другом... Арон видел, что Пинхасу приятно его слушать. Он уважал старика, который, несмотря на свою беспомощность, сохранял чувство собственного достоинства.
      Но, Арон не мог понять, почему Варда, жена Пинхаса, смотрит на него с нескрываемыми ненавистью и злостью. Как-то она выразилась: «Так не пойдёт, не пойдёт».
«Варда! Я что-то делаю не так? Скажи мне».
«Ты слишком с Пинхасом возишься. Он так и до ста лет проживёт».
      Арону было очень обидно это слышать. Но, ради Пинхаса он продолжал приходить. Как-то раз Варда дала ему деньги и попросила купить ей моющее средство. Это была «Экономика» для мытья пола. Арон его купил, принёс ей и отдал сдачу. Вечером того же дня Варда с явным бешенством в голосе кричала ему по телефону: «Ты меня обокрал! Ты вылил «Экономику» себе, а мне налил простую воду. Больше сюда не приходи!»
      Арон клялся, божился, что не открывал бутылку и ничего не переливал. Но Варда уже бросила трубку.

      Прошло несколько месяцев. Однажды Арон встретил госпожу Варду. Он её сначала даже не узнал. Накрашеная, разодетая, она куда-то спешила. Увидев Арона, одарила невиданной им ранее улыбкой. (Наверно, это была одна из тех улыбок её далёкой молодости, за которые в неё влюбился молодой Пинхас).
«Арончик! Как дела? Приходи ко мне. У меня всё отлично. Пинхас умер месяц назад. Я опять свободна».
      Варда быстро порылась в своём редикьюльчике и положила Арону в карман тенниски пятьдесят шекелей. Он ещё долго стоял, застыв на месте и глядя ей вслед. Скупые мужские слёзы катились из его глаз.