Ветер за окном бесновался. Стонал. Стенал. Выл и отрывисто плакал.
Такими же смотрелись мазки красок на холсте: резкими, отрывистыми, незавершёнными.
Сквозь мешанину красок просматривалось что угодно, только не замысел творца.
Неискушенный, коих легион по утверждению неизвестного исследователя этого явления, мог увидеть только то, что было доступно, и в силу замкнутой фантазии, и ограниченности развития.
Более подверженный экзальтированному влиянию образования, их, в отличие от предыдущих, действительно, если не единицы, то пальцев на руках гекатонхейров хватит сосчитать, черпавший знания не из одних учебников, скрывая зевоту, отличал экспрессию от интенсивности как красок, так и прослеживаемого интуитивно посыла, что адресовал своим незаконным произведением автор зрителям. Были и те, кто грыз науку сродни взбесившихся от голода грызунам, жадно и последовательно, откладывая в копилку знаний новые возможности, вероятности повторения, копирования, учась на ошибках великих, переосмысливая их и стараясь делать всё филигранно, чтобы и комар носа не подточит. Эти знатоки и умельцы важно молчали, то ли из солидарности с двумя видами первых, то ли из-за собственного величия, если и говорили, то обязательно немного в нос, съедая звуки. Они с полной уверенностью могли заявить, где ляжет следующий мазок, что отразит полутень и как повлияет на развитие едва различимый полусвет.
«Счастливцы, - в душе восклицал художник, - вы разучились видеть прекрасное в простом, обязательно подавай вам сложное и запутанное, вы потеряли наслаждение радоваться рассветом, пребывая постоянно в вымышленном мире искусственного мрака».
Скрывая горечь, художник смотрел радушно на всех, каждому отвечал, пояснял, иллюстрировал, документировал. Отмечая успехи зрителей, изощряющихся в выдумке, транслирующих своё видение окружающим, художник тихо улыбался: он достиг высшего мастерства, ему удалось написать портрет неизвестного в шляпе так, что образ на полотне остался невидимым для остальных, но узнаваемый им одним.
