Маргарита Вениаминовна…
Это у неё только имя такое интеллигентное да городское. А сама она, обладательница этого благородного имения, родилась и всю жизнь прожила в маленькой деревне Копыловке. А так как от родителя ей досталась фамилия Копылова, то она, вроде как была владелицею сего людского поселения. Потому и не стала после замужества менять свою фамилию на мужнину, тем более что был он…
… Нет, но мы же сначала о самой Маргарите Вениаминовне! Так вот, каждому, кто смотрел на неё, на ум приходила цитата из классика, даже если он того поэта и не читал: про «коня на скаку…», «горящую избу…». Думаю, что и сам Николай Алексеевич, когда писал эти строки, то посвятил их не самой, конечно, Маргарите Вениаминовне, а какой-нибудь её прапрабабушке, ибо все женщины в роду Копыловых были будто высечены из цельного куска белоснежного мрамора, ибо были они белокожи, белобровы и белокосы. А те самые косы белые сваливались сзади ниже пояса, и каждая – в руку толщиною. И чтобы издалека ещё было видно эту белоснежную красоту, Бог наградил их (женщин копыловских, в смысле) хорошим, нет, - даже отличным ростом, крепкими руками и плечами, которые снизу были подпёрты соответствующих размеров ногами. Сама Ритка (так по-домашнему звали Маргариту Вениаминовну) всю жизнь стеснялась того, что обувь носила сорок третьего размера и у продавцов в обувном спрашивала, «есть ли»… шёпотом.
Ага, ну так вот… Фамилию на мужнину она не сменила ещё и по той причине, что был он от рождения Писикин. Перед регистрацией Ритка поставила суженому своему ряженому только одно условие: он должен взять её фамилию. Сопротивлялся Иван Петрович (представляете? Так и звали мужа Маргариты Вениаминовны всю жизнь! – хе-хе-хе – это я смеюсь так!! Мало того, что Иван Петрович, так ещё и Писикин!!! Ужас один, да и всё тут…). Так вот, сопротивлялся он недолго и стал после регистрации законного своего брака Копыловым. Иван Петрович Копылов – всё же поприличней будет.
Ну, теперь, стало быть, о нём, о «нью-Копылове», стал быть. Вырос он в многодетной семье. Помимо его было ещё шестеро ребятишек. Скорее всего, еды на всех не хватало, потому такими все всемером и получились: мелкие, тщедушные, с узкими плечами и длинными шеями. А чёрные-е-е, что твоя цыганва или даже вороньё, скорее. Кто его знает, а может порода у них такая была – изящная да щуплая.
А Ванька этот самый Писикин с Маргаритой Вениаминовной, а тогда ещё просто Риткой, все восемь лет (они оба дальше учиться-то не стали: работать пошли. Она на ферму к матери, а он на пилораму к дяде, отца-то давно уже на белом свете не было, от водки угорел) просидел, значит, за одной партой. Они когда за своей учительницей в первый раз в первый класс шли, он ту подёргал за рукав, да и говорит (шёпотом, конечно):
- Тёть Лен, а можно я с Ритой Копыловой сидеть буду?
Почему «тёть Лен», спрашиваете? Так они же соседи по улице были, вот и не мог долго ещё Ванька привыкнуть, что теперь она для него не «тёть Лена», а Елена Сергеевна.
Что вам про их совместные школьные годы рассказывать? Разно было, по-всякому, одним словом. Но уроки Ванька приходил всегда к Рите делать. Семеро же их в доме, помните? Там и места за столом на всех не хватало. А ещё потому, что Ритка сама ему приказала приходить, так как читать Ванька до смерти не любил, а она ему вслух всё школьное читала: и «Муму», и «Иван – крестьянский сын и Чудо-Юдо Заморское». А когда читали «Дети подземелья», так плакали, оба, между прочим. Когда носами прошмыгались, Ритка мечтательно так сказала:
- Жалко, что меня не Маруся зовут, а тебя не Валек…
Ванька ка-а-ак испугается, прям весь, от мозжечка до копчичка, да и говорит:
- Чё, дура што ли! Ты б тогда умерла…
Помолчал, шмыгнул опять носом, глаза в пол опустил и совсем тихо продолжил:
- Тогда бы и я умер…
И ещё один раз он за Ритку свою смерть готов был принять. Как только им исполнилось по восемнадцать (Рита Ивана на два месяца даже старше была), Ванька на следующий же день после своего дня рождения георгинов в огороде нарвал и пошёл к Копыловым свататься.
Зашёл в дом и от волнения цветы не тёть Томе отдал, а дядь Вене сунул. Сунул, да и говорит:
- Вот, сватать пришёл… Чё молчите-то?
- Так ты ж даже не сказал, кого сватаешь, - дядь Веня говорит.
- Кого, кого! Ритку, конечно, не Светку же, - Ванёк отвечает.
Забыл сказать, что у Ритки-то ещё и сестра была, ага, Светка, значит. Она на четыре года моложе Ритки-то.
Так вот, значит. Дядь Веня-то прищурился, на Ванька глянул, да и говорит:
- А чё делать будешь, коли не отдадим?
А сам улыбается, главно, хитро так улыбается.
Ванька лукавить не стал, а прям сразу и выпалил:
- А не отдадите, я её всё равно украду. Ночью. И в мешке за Копылиху в лодке увезу. А там сарай старый есть, вот в нём и будем жить с нею.
Копылиха – это речка у них такая была, ага, значит.
Дядь Веня-то прям как будто и вправду испугался. Руками на Ивана замахал:
- Ой-ой! А как перевернётесь вместе с лодкой, да поутопаете оба? Это же две души на меня бременем лягут!.. Иди, мать, зови Маргариту-то Веньяминовну. Уж и не знаем, пойдёт ли за тебя, согласится ли. Ты ведь даже ростом ниже её почти на голову будешь.
А Маргарита та самая Вениаминовна ка-а-ак выскочит сама из сеней, да и говорит:
- А я, пап, согласна уже давно. Ну и что ж, что ниже меня ростом! Зато, если бить меня стане, то до лица не дотянется и синяков видно не будет!
- Я тебя пальчиком даже никогда не трону, - Ванька говорит. – Только целовать буду.
И ведь не нарушил слова своего Писикин-Копылов. За всю жизнь даже голоса ни разу не повысил на свою Маргариту Вениаминовну Иван-то Петрович. А прожили они вместе тридцать, значит, три года и умерли в один день…
Чё спросил? Как умерли? Да как, как – обыкновенно. Зимой в лес за шишками пошли, заплутались там и замёрзли. Через два дня их тока нашли. Сидят на пеньке оба, друг к дружке прижались, а Иван-то Петрович Маргаритины Вениаминовнины руки в своих держит и дышит, дышит на них… Хоть и давно уже не дышит…
Так-то вот, а ты говоришь «любовь» да «любовь»!..
